На фоне полыхающих в Чечне домов, где жили семьи предполагаемых боевиков, и не прекращающихся в Кабарде и Дагестане спецопераций мне выдался случай посетить заседание ингушской комиссии по адаптации членов НВФ и их пособников.

Как-то раз я уже была на таком меро-приятии, и оно на меня произвело сильное впечатление. На моих глазах все счеты человека с прошлым обнулились и его жизнь пошла с чистого листа. Хотя снаружи все выглядело буднично.

Я пришла заранее. В зале помимо большого количества людей в форме были еще местные телевизионщики (для популяризации опыта), а также пара гладко выбритых мужчин в галстуках. Они сидели на креслах в заднем ряду зрительного зала. Я про себя подумала, что это зрители «в штатском». Оказалось, это «подсудимый» Муса и его брат.

Этот Муса несколько лет назад подвозил знакомых. Один из них был известный боевик, вся республика об этом знала, и Муса, конечно, тоже знал. Второй был его подельник. Получилось так, что Муса их подвез ровно к месту совершения преступления, о чем тогда не догадывался (это впоследствии подтвердили органы).

В результате теракта, осуществленного в тот день, погибли люди. Муса осознал, в какое дерьмо влез, связался со своим знакомым, потребовал объяснений. Тот ответил коротко: «Ну, вот и ты теперь с нами». Тогда Муса пустился в бега, потому что понятно было, что теперь в любой момент в его дом может ворваться ночной БТР. И даже если его возьмут живым, никто не будет слушать его оправданий.

Он жил несколько лет за границей. И вот его там разыскали люди из ингушского Совета безопасности (есть в республике такая околофээсбешная структура, занимающаяся самым широким спектром вопросов). Долго уговаривали вернуться — под гарантии комиссии по адаптации. Тогда уже было известно, что крови на нем нет: его уже разобрали по косточкам и по линии ФСБ, и по линии МВД, и по всем возможным линиям. Он долго колебался и, наконец, решился.

После заседания я подошла к Мусе познакомиться. Он сразу после «здрасте» стал бормотать мне какую-то дежурную ерунду наподобие той, что только что рассказывал комиссии. Думал, наверное, что я тоже к ней имею отношение. А потом вдруг сказал ни с того, ни с сего: «А я ведь физико-математический закончил. Мне бы жить…»

Чтобы ни у кого не возникало подозрений, будто бы я пытаюсь представить боевиков и их пособников кроткими овечками, я еще раз подчеркну: с точки зрения закона Муса — стопроцентный пособник. Как и тот парень, чей случай рассматривали на прошлой неделе. В 2012 году на праздник Ураза Байрам к его дому — а дело происходило в очень дальнем, глухом селе — вышли боевики, попросили еды. Отказать человеку в такой просьбе, тем более на праздник, не смог бы ни один ингуш. Парень дал им нескольких индюшек. Три года сидел тише воды, ниже травы — а теперь вот решил сдаться и раскаяться.

Опять же, с точки зрения закона он — пособник. Он прекрасно знал, кому помогает. И в других обстоятельствах гореть бы его дому ясным пламенем.

Но ему тоже дали шанс.

Комиссию по оказанию содействия в адаптации к мирной жизни лицам, решившим прекратить террористическую и экстремистскую деятельность, запустили в Ингушетии в 2011 году. Это — личная инициатива главы Ингушетии Юнус-Бека Евкурова. На сегодняшний день через комиссию прошло порядка 70 человек, и не было еще ни одного случая, чтобы кто-то из адаптированных вновь попал в поле зрения спецов. По-моему, это результат. Понятно, конечно, что держится он отнюдь не на честном слове адаптированных — скорее, на том, что за каждым из них установлен жесткий надзор. Однако все они живы. И те, кто мог из-за них пост-радать, — тоже живы.

Я не знаю, есть ли прямая причинно-следственная связь между этими событиями, однако с тех пор, как в республике заработала комиссия, резко пошло на спад количество преступлений террористической направленности. По Сунженскому району, который всегда «обеспечивал» боевиками Ингушетию, сегодня числятся в розыске 30 человек, среди которых много убитых. И еще, к примеру, в этом году в республике не было зафиксировано ни одного случая похищения, которые раньше случались десятками — так прежде было принято бороться с боевиками и их пособниками.

Юнус-Бека Евкурова можно критиковать по разным направлениям, что многие в республике и делают. Нередко бывает, что критикуют по существу, при том открыто, не таясь (я подчеркиваю этот факт). Но есть обстоятельство, которое всем сложно отрицать: он единственный из руководителей горячих кавказских регионов, который решился попробовать отделять зерна от плевел. Настоящих преступников — от тех, кто хочет и может жить мирной жизнью. И я представляю, как нелегко далось это человеческое решение ему, офицеру с настоящим боевым опытом. С опытом, подсказывающим кратчайший путь к решению проблемы.

Скажу даже больше: он и всех тех, кто привык подбирать подобным проблемам простейшее решение, задействовал в долгом, трудоемком процессе по налаживанию мира. Так, на заседании комиссии могут сидеть рядком председатель республиканского Совбеза, министр МВД, начальник УФСБ, прокурор республики — то есть представители ровно всех силовых структур (ну и неизбежно «Мемориал», который силовики традиционно недолюбливают).

У комиссии есть отделения на местах, и вот, к примеру, секретарь адаптационной комиссии по Сунженскому району — это бывший начальник районного уголовного розыска Магомед Евлоев. Он, известный сугубо практическим опытом борьбы с боевиками, ходит теперь по домам и уговаривает людей сдаваться и каяться.

И все же я погрешу против истины, если скажу, что Ингушетия целиком отказалась о насилия как от способа умиротворения. Если я скажу, что здесь никого не пытали в милиции, — это будет неправда. Пытали, да и сейчас пытают. Просто количество и, так скажем, качество подобных случаев не переходит той критической отметки, после которой население закипает.

Если я скажу, что в Ингушетии никогда не сносили дома боевиков — это тоже будет вранье. Дома взрывали, однако делалось это всегда под прикрытием такой легенды, что при обыске дома в подвале было обнаружено взрывное устройство, обезвредить которое не получилось.

Я, опять же, ни в коем случае не пытаюсь оправдывать насилие — на сей раз со стороны властей, я лишь обращаю внимание на оттенки смыслов: в Ингушетии для того, чтобы взорвать дом боевика, необходимо придумать этому оправдание.

Две закономерности, которые я для себя обнаружила: во-первых, часто дом после подрыва подлежит восстановлению — то есть силовики не ставят себе задачу выжить семью боевика с ингушской земли. Грустный курьез: есть такие дома, которые взрывались неоднократно, а семьи их вновь и вновь отстраивали.

Второе открытие, которое мне представляется ключевым: нередко взорванные дома оказывались под эту сурдинку разграблены. Вот это, мне кажется, и есть главная причина уничтожения домов. А никакой не израильский метод.

Не нужно думать, будто Юнус-Бек придумал принципиально новый способ совершения справедливости. Отнюдь. По сути, комиссия по адаптации эксплуатирует прописанный в законе механизм, пребывающий в спящем состоянии, — деятельное раскаяние. Решения комиссии носят сугубо рекомендательный характер, о чем по-честному написано в соответствующем указе главы Ингушетии. В связи с этим возникали уже неприятные ситуации. Вот, к примеру, летом 2013 года житель Сунженского района Ингушетии Хамзат Альдиев сделал явку с повинной. Долгое время перед этим его родителей прорабатывал Совбез, и даже лично Евкуров убеждал родственников уговорить парня сдаться. Так и случилось. Его пропустили через комиссию по адаптации и выпустили в мирную жизнь.

Буквально через неделю он был задержан представителями ФСБ и этапирован в Чечню. Дальше — суд и 13 лет колонии строгого режима. Ингушский совет безопасности выходил на Верховный суд Чеченской республики, ходатайствовал за Альдиева, писал о решении комиссии по адаптации, которая рассматривала ровно те же его деяния. Но Чечня, у которой своя позиция по поводу методов борьбы с терроризмом, все равно присудила Альдиеву положенный срок.

Или вот еще был случай. Хизара Даурбекова, жителя села Яндаре, задержали за пособничество боевикам. Которое действительно имело место: Даурбеков был фактически личным шофером у одного амира. Но сам в лес не уходил, оружия в руки не брал. Просто работал вот так.

По ходу следствия на него вместе с остальными членами группы навесили еще и теракт во Владикавказе в 2010 году. Со слов адвоката — абсолютно бездоказательно. Даурбеков активно сотрудничал со следствием, и его отец обратился в комиссию по адаптации с просьбой разобраться, почему сыну вменяют лишние преступления (по поводу реально совершенных у родственников претензий не было, к 10 годам отсидки они уже себя приготовили).

Дело Даурбекова расследовало ГСУ по СКФО, потом оно было передано в Ростовский окружной военный суд. Комиссия по адаптации обратилась в ростовский суд с ходатайством о проявлении снисхождения с учетом деятельного раскаяния подсудимого. У меня нет сомнений, что это ходатайство комиссии родилось после того, как по личности Даурбекова пошуршало ингушское УФСБ и реально, полагаю, не нашло за ним причастности к теракту во Владикавказе.

Однако ингушская комиссия по адаптации боевиков Ростовскому окружному военному суду не указ. И Даурбекову дали 24 года.
новая газета