Главная Стартовой Избранное Карта Сообщение
Вы гость вход | регистрация 28 / 03 / 2024 Время Московское: 8936 Человек (а) в сети
 

Часть третья. Главы 8 - 13


Часть третья. Главы 1 - 7<<<

Часть третья. Главы 8 - 13

    

8

О Банаеве говорили в это время и еще в одном доме.

- Не пойти ли нам к нему? - рассуждал вслух Фуртамбек.- Отнести что-нибудь да попросить, чтобы не выступал против моей кандидатуры, когда ее кто-нибудь выдвинет. А то наговорит ему всякого Адам... Его уж, конечно, настроит против меня Гапур. А вместе они постараются все сделать, чтобы я не попал на бензозаправку...

Фуртамбек и Новдаш вошли в такой азарт, стремясь к заветной бензоколонке, что, кажется, уже всех, кого считали подходящим, «попросили» о «выдвижении кандидатуры» Фуртамбека. Теперь они начинали второй круг: «посещали» тех, кто мог оказаться опасным. Надо было расположить и этих людей к себе.

- Подбери что-нибудь для жены Банаева, и сходим к ним... Кашу маслом не испортишь. Хоть и сделать он самостоятельно ничего не сможет, но лучше предупредить.

- Что же понести? - задумалась Новдаш.- А... знаю, что.

- Это супруге. А Банаеву? Он, конечно, взять побоится. Вдруг кто спросит - откуда, мол. Если оставит подарок, носить не станет. Вот жена его, говорят, мужественная женщина, устраивает кого хочет на работу.

- Как это она делает? - удивилась Новдаш.

- Очень просто,- ответил Фуртамбек.- Позвонит кому-нибудь из районных руководителей, попросит помочь такому-то устроиться там-то и еще попросит не говорить никому о ее просьбе.

- Вот был бы ты начальником,- сказала Новдаш,- я бы лучше нее это делала.

- Я вполне мог бы стать начальником, если бы с самого начала ты была моей женой. Помогла бы мне достать нужный документ об образовании. Я бы не мотался где попало и под суд бы не угодил.

- А не поступить ли тебе заочно в институт? -задумалась жена.

- Аттестата нет,- ответил Фуртамбек, - у меня всего лишь шесть классов.

- Сделаю,- ответила твердо Новдаш.- Все это делается вот этим.- Она достала из-за пазухи белый платочек с завернутой в ней пачкой пятидесяти и сторублевых купюр.- В этом же году ты получишь, если хочешь, аттестат, через год будет книжка студента-заочника, а через пять-шесть лет - диплом. Только со мной не поступай, как те мои бывшие мужья... Очищу, смою с них всю грязь, одену, обую, выведу в люди, дам образование, определю на работу, вот как последнего, например, которого я поставила директором райзаготконторы. Ты это знаешь. А он... Потом я его оттуда так турнула, что он на коленях передо мной ползал, просил прощения, хотел снова сойтись. А другого, ты его тоже знаешь, я сделала завмагом. Он и после нашего развода там работает. Крепко зацепился за перекладину той лестницы, куда я его подняла.

- Вот какая ты у меня! - восхитился Фуртамбек.- Что же ты, однако, их вывела в люди, а меня затираешь.

- Ничего, и тебе помогу.

- Мне хотя бы заправщиком! Вот бы все завистники побесились!! А Гапур ведь слово дал, что мне не бывать на том месте.

- Ладно,- сказала Новдаш,- давай соображай, как и с чем нам пойти к Банаеву. Да, я уже и сообразила. Ты хорошо помой да протри машину. Поедем к ним вечером. Пусть не думают, что нам от них что-то нужно. Мы поедем к ним как состоятельные родственники. Я вспомнила девичью фамилию жены Банаева. Она из того рода, что и жена моего двоюродного брата. Прадеды их, должно быть, из одного ущелья. Этого достаточно, чтобы нам считать их родственниками и поехать к ним не с пустыми руками. А коли попадем, я свое дело сделаю. А твое дело сунуть детям, кого увидишь, пятьдесят ли, сто рублей.

- У меня же их нет.

- Вот здесь все есть,- стукнула себя в грудь Новдаш.- Все здесь.

- Ты сказала «вот здесь»,- оживился Фуртамбек,- а я вспомнил анекдот. Прокурор пригласил к себе одного горца и спрашивает: «Магомед, говорят, что ты не по средствам живешь. Жене дважды в год путевки покупаешь. Сам тоже по курортам ездишь. А зарплата завскладом всего семьдесят рублей. И жена твоя не работает».- «Правда ваша,- отвечает Магомет,- что есть, то есть».- «Но, а как же это получается?» - «Да вот так, крутимся, вертимся, еле перебиваемся, недоедаем, одеваемся плохо, как видишь. Но мы крутимся, вертимся да выходим из положения».- «Ну, ладно,- говорит прокурор,- возьми сто рублей, крутись, вертись и посмотри потом. Не увеличатся же они от этого хоть на рубль».- «Э,- хитро улыбнулся Магомет,- вы меня не так поняли. Я говорил, что крутим вот этим местом»,- показал он указательным пальцем на голову.

- Да, конечно,- заметила Новдаш,- без головы ничего не сделаешь. Уже если за четыре года нашей совместной жизни я построила этот дом, купила машину -наверное, голова у меня есть.

- А я здесь ни при чем?! - возмутился Фуртамбек.

- Ты тоже. Ты неплохо продаешь то, что я привожу. Ладно, не будем считать, кто что сделал. Давай лучше собираться...

В вечерних сумерках машина остановилась у ворот особняка, где жил Банаев. Из машины вышли двое и отправились в дом. Их встретила хозяйка. Поздоровавшись, спросила по обычаю о здоровье гостей и пригласила в дом.

- Принимайте родственников,- сказала Новдаш, садясь на предложенный стул.- Я все не решалась прийти к вам, тянула, тянула. И думаю, сколько же можно тянуть? А то ведь брат на меня обидится. Наконец, вот решилась.

Новдаш посмотрела на двух девочек, игравших в углу, и радостно улыбнулась, посмотрев в сторону Фуртамбека.

- Посмотри, какие хорошие девочки,- сказала она и повела взглядом на карманы его брюк.

- Идите сюда,- позвал их Фуртамбек и, не обращая внимания на настойчивую просьбу матери не делать этого, всунул им в кармашки фартучков по сторублевке.- Живите долго,- сказал он и погладил по головкам.

- Прошу прощения,- Новдаш вытащила из той же объемистой сумки с блестящими крапинками серый женский костюм,- это я давно приобрела для тебя. Ты меня не видела, а я тебя видела, примерно определила твой размер. Думаю, подойдет он тебе. Это теперь самый модный.

- Ой, ой,- забегала хозяйка,- да как же это так, да зачем же вы все это? Спасибо вам! Это же какие затраты вы сделали на нас! Спасибо вам за все! Ромы дома нет, он должен вот-вот прийти.

- Я и для Романа Аюбовича кое-что принесла.- Всунула она руку в сумку и вытащила оттуда коробочку с часами иностранной марки.

- Ой, какие красивые! - Хозяйка рассматривала их с вожделением.- Рома любит оригинальные вещи.

Новдаш и Фуртамбек переглянулись и облегченно вздохнули. Они поняли, что все будет в порядке. Не спеша осмотрели квартиру, прошлись по всем комнатам.

- Квартира государственная,- объяснила хозяйка.- Но у нас есть свой дом, большой, добротный. Он записан на мою маму. Рома сказал, что так лучше: не будет всяких разговоров. У нас есть и машина. Она записана тоже на другого человека. Тоже Рома говорит, что так надо. Я вам это рассказываю как своим родственникам, чтобы вы не думали, что мы бедны. Есть у нас все: и мебель хорошая, два гарнитура, и ковры, много хрустальной посуды. Все есть. Но Рома не разрешает их брать сюда. Он говорит, что так надо, пока он работает на этой должности. Меньше будет разговоров.

Действительно, в доме все просто и бедно. На стенках висели какие-то дешевые, рисованные на материи «ковры». Тикали старые настенные часы-ходики. На полу лежали видавшие виды, уже потертые полоски дорожек. Мебель неказиста: большой деревянный комод, старый шифоньер, круглый стол, стулья с сиденьями, обитыми матерчатой тканью, уже вытертой почти до дыр. Диван, покрытый облезшим дерматином. Пружины его трещали, когда на него садился даже ребенок. К потолку подвешен выцветший абажур. Но, несмотря на такую обстановку, было видно, что хозяйка с утра до ночи наводит здесь порядок. В ней угадывалась простая, бесхитростная горская женщина.

Раздался телефонный звонок. Хозяйка поспешно пошла к аппарату, стоявшему в коридоре, при этом закрыла дверь в комнату, где были гости. На том конце провода был супруг.

- Кто у нас? - спрашивает Роман Аюбович, собираясь идти домой.

- Какие-то родственники. А кто, не знаю. Но люди очень хорошие.

- Чего они хотят?

- Пока не говорят. Кое-что принесли...

- Ладно, ладно,- перебил ее Банаев, дав понять, что это не для телефонного разговора.- Молодые? Старые? Где работают? Где живут?

На все эти вопросы, кроме возраста гостей, хозяйка ответить не смогла.

- Ты все это выясни у них, я тебе через полчаса перезвоню. А им ничего не говори.

- Брат звонил,- сказала, вернувшись, хозяйка.- Спрашивал, как дела, почему не приходила к ним в прошлое воскресенье. Куда мне ходить с такими детьми? Да и Рома очень устает на работе, за ним ведь нужен особый уход.

- Да,- поддержала ее Новдаш.- У него работа трудная. Много народа идет. А всем не угодишь. Все жалуются, чего-то хотят. Не сделаешь - обижаются. Сделаешь одному, двум, ну пусть трем. А вот четвертому не угодил - все пропало. Мы с Фуртамбеком часто говоримо нем. Жаль его. Потому и не приходили к вам, хотя и нужда есть. Вот уже два года человек не работает,- показала Новдаш на мужа.- То один, то другой перебивает ему выбранное место.

- А на какую работу он хотел бы пойти? - спросила хозяйка, озабоченно нахмурив брови.

- Заправщиком на автозаправочной,- ответил сам Фуртамбек,- просто рядовым заправщиком.

- Говорят, со дня на день открывается новая автозаправка. Вот мы и пришли к вам, к своим родственникам, чтобы помогли,- сказала Новдаш.

- Я что-то забыла, в каком мы с вами родстве.

- Ты и жена моего брата - сестры. Вы с ней из одно города.

- Она нашей фамилии? А как зовут ее отца?

- Фамилия-то у нее другая. Да я уже говорила, что твоя и ее фамилии из одного ущелья происходят.

- А как звать отца жены твоего брата? - повторила хозяйка вопрос- Где он живет, чем занимается?

Новдаш вдруг всполошилась:

- Совсем забыла, ведь на ваших девочек у меня есть очень хорошие куртки, импортные, такие красивые, прямо глаз не оторвешь, да чего красивы!

- Мама! - Девочки сразу поняли что к чему.- Курточки!

- А где деньги? ответила мать.- Не забывайте, у нас одна зарплата. А нас пятеро.

- А кто пятый? - вмешалась Новдаш.

- Моя старая мать.

- Где она?

- Там, в своей комнате.

- Аи, аи, аи, как нехорошо, что я ее не проведала,- засуетилась Новдаш.- Надо пойти к ней.

- И я с тобой,- встал Фуртамбек.

И они в сопровождении хозяйки пошли к старухе.

В это. время снова зазвенел телефон. Хозяйка сняла трубку. Звонил Банаев, спрашивал, что она выяснила. Она рассказала ему все, что узнала о них самих, и то, зачем они пожаловали к ним, по какому делу.

- Ты им скажи,- велел хозяин,- что я задерживаюсь по делам и дома буду к утру. Мне не нужно с ними встречаться. А мы потом с тобой договоримся, что делать.

- Хорошо, хорошо.

Поговорив немного со старухой, спросив про ее здоровье, положив в подол ее широкого и длинного платья пятьдесят рублей, они вернулись в гостиную, где хозяйка расставляла на столе простую фарфоровую посуду, всю в трещинах.

- Давайте сейчас поужинаем,- сказала она, не особенно настаивая.- Ромы мы все равно не дождемся. Сейчас звонил его заместитель, передал, что он уехал в какой-то совхоз на какое-то собрание, будет дома далеко за полночь.

- Спасибо, спасибо,- заторопились гости.- Мы пойдем. Как-нибудь зайдем в следующий раз, когда Роман Аюбович будет дома.

- Ма, мама,- притянула к себе руку матери старшая девочка,- если б ты знала, как я мечтаю о курточке...

- Ладно, ладно,- слегка оттолкнула ее мать,- куртки небось очень дорогие.

- Не дороже нашего родства,- ответила Новдаш.- Сегодня, да что там сегодня - через час они будут у вас. Фуртамбек привезет...

Новдаш сдержала слово. Через час Фуртамбек вернулся.

- В общем,- сказал он, передавая привезенные им куртки,- Роману Аюбовичу не так уж много надо сделать для меня. Когда предложат меня на место заведующего автозаправочной станцией, ему нужно сказать, что я вполне подхожу для этого дела. Или же, в крайнем случае,- промолчать.

Веселое оживление стояло дома, когда Банаев после звонка жены, что гости ушли, вернулся домой. Девочки наперегонки побежали ему навстречу, и каждая старалась показать ему свою куртку.

К удивлению матери, они рассказали, что еще приносили гости, о чем говорили, что отвечала им мать, на кого были похожи гости.

- Вот такой длинный,- показывала старшая, поднимаясь на носки и вытягивая руку вверх, до потолка.- И руки вот такие длинные, пальцы тоже длинные. А глаза, как у кошки.

- Как у нашей,- добавила младшая.

- И не как у нашей,- возразила старшая,- а как у соседской.

- А тетя так модно одета! - восхищенно сказала младшая.

- У нее пять колец на пальцах, и зубы все, все золотые, и серьги такие красивые. Одежда у нее лучше, чему нашей мамы.

- А волосы,- добавила старшая,- белые, белые.

- А у меня вот что есть,- показала младшая, достав из кармана сторублевку.

- И у меня,- показала и вторая.

- А я видела, как дядя поговорил с нашей бабушкой и ей тоже дал такую бумажку. Бабушка сначала говорила не надо, ей-богу не возьму, а потом взяла, положила под матрац и сказала: «Дай бог, дай бог».

- Ага,- перебила ее вторая,- ей дали таких две бумажки. Она одну запрятала под матрац, а вторую под подушку, маме же показала только ту, что спрятала под подушку.

- Хватит вам! - прикрикнула на них мать.- Слова не дадут сказать взрослым. Кто бы к нам ни пришел, они тут как тут. Ну, и деточки!

- А тебе, папа, они принесли красивые часы, мама их спрятала. Она сказала, что у тебя много таких, но ты их не носишь, а носишь старые.

- А я знаю еще что-то,- вмешалась старшая.- У нас есть свой дом, большой-большой, до неба. А там у нас много вещей. И ковров у нас много, и посуды хорошей тоже много. У нас и машина есть. Только все это записано на бабушку.

- Кто это тебе сказал? Это неправда! - сказал Банаев, повысив голос.

- Ага, «неправда»,- сказала вторая,- правда, правда, я тоже слышала, как мама говорила.

Не напрасно после ужина, уже к вечеру, какая-то смутная тревога беспокоила душу Романа Аюбовича. Он отложил даже совещание, намеченное на сегодняшний вечер. После шести вечера несколько раз, через каждые полчаса, звонил домой, все узнавал, какие новости, что делают дома дети и прочее. Он был немного суеверен, даже немного как бы верующим, хотя именно ему райком чаще всего поручал выступать с лекциями на атеистические темы, в том числе и о вреде суеверий. Дело объяснялось просто: лекции Романа Аюбовича вызывали восторженные отзывы. А вызывали потому, что Роман Аюбович жил как бы двойной жизнью: чаще всего читать лекции приходилось в аудиториях, где были и верующие, и сочувствующие им. Роман Аюбович обладал удивительным чутьем на аудиторию: если в ней были верующие - он это мгновенно чувствовал, и тогда не упускал случая съязвить и поехидничать по поводу атеистического мировоззрения. Тогда он всячески подчеркивал, что читает чужой текст, заикался, спотыкался, делал вид, что не может разобрать написанного и в конце концов признавался, что райком партии поручил ему выступить именно с этим текстом, который бог знает что такое...

В райкоме же или на виду у «начальства» выступления его носили характер воинствующего атеизма. Завершал свою лекцию он к месту и ни к месту одним и тем же, как он выражался, разговором «о текущих делах». Тут он преображался, говорил быстро, громко, часто взмахивая ладонью перед собой. «Наш район один из первых районов республики,- говорил он.- Трудящиеся района гордятся этим. И чем больше успехов у нашего района, тем более нетерпимыми становятся недостатки, которые имеют место в районе...»

Недостатки, обычные, стандартные для всех хозяйств и для всех районов, перечислялись им в общем плане. Такие недостатки, как низкие урожаи зерновых культур, невысокая продуктивность скота и т. д. и т. п., он относил к категории «узких мест», которые нужно ликвидировать немедленно. Назвав эти недостатки, он в конце называл их «большим резервом», чем как бы успокаивал и себя, и присутствующих. Как же можно работать без резервов?

Если случалось, что ему задавали вопросы, даже самые пустяковые, то он на них обычно не отвечал, обещая изучить, потом ответить. Верен был своему девизу: «Семь раз отмерь, один раз отрежь». «Зачем ошибаться?»

Смутная тревога, которую он ощутил вечером, оказалась оправданной. Как после этого не верить предчувствиям? Шел он домой очень осторожно, будто крадучись, чтобы его не видели. Он давно уже, лет семь, так осторожно, как сегодня, не подходил ни к одному дому. Раньше на это была своя особая причина. Еще будучи неженатым, он тайком от своих родных встречался с женщиной. Обещал жениться, усыновить ее сына. Он оставался у нее на ночь, а утром с рассветом вставал и убегал на работу. Родным говорил, что в длительной командировке. Эта связь с женщиной, работавшей на материально-ответственной должности, была выгодна Роману и продолжалась два года. Кое-кто стал догадываться о ней. Ведь он хорошо стал одеваться, в кармане появились деньги, частенько водил друзей по пивным. Наконец, он получил заветное место продавца пивного киоска. Этим успехом он был прямо обязан незаконной жене - женщине состоятельной, имевшей много друзей и знакомых в торговом мире.

Но как только его родным захотелось переехать в другой район, Романа Аюбовича тоже потянуло туда. К этому времени он уже успел сделать себе заметную карьеру по линии торговли, что, по его расчету, могло ему помочь в устройстве на работу и на новом месте жительства. Ну а как с женой? Брак зарегистрирован не был. К тому же жена никаких к нему претензий не предъявляла. И Рома прибыл на новое место холостым и неженатым, имея за плечами определенный опыт работы в торговых предприятиях. Тому, кто подписывал характеристику на Романа Аюбовича, было совсем безразлично, написать ли в нее, что он работал продавцом пивного киоска или заведующим пивным баром. Последнее показалось более солидным. Такую запись и сделали в характеристике, которая собственно никуда не адресовалась, а легла в карман ее владельца и в нужный момент была представлена там, где следует. Пошло-поехало. Теперь уже во всех документах он писал, что с такого-то по такое время «находился на руководящей работе в торговле». Правда, пришлось преодолеть еще ряд ступеней, чтобы наконец стать председателем райисполкома. Оказавшись в этой роли, он старался быть предельно осторожным.

- Когда они к нам приезжали? - начал Банаев расспрашивать жену.- Где останавливали машину, какой ее номер?

На вопросы, перебивая друг друга, отвечали девочки.

- Вам уже пора спать,- сказал он им и строго указал рукой на дверь детской комнаты.

Девочки послушно удалились. Банаев снова повторил свои вопросы.

- Приехали на легковой машине,- отвечала жена,- номера не помню.

- Их никто не видел, когда они заходили к нам, когда выходили?

- Никого я не видела,- отвечала жена удивленно.- Кому какое дело, кто к нам приезжал, кто заходил или выходил от нас?

- Ты лучше отвечай что следует,- повысил голос Банаев.- Кто-нибудь видел, что они к нам заходили или выходили от нас?

- Никто не видел,- ответила жена.

- Теперь расскажи, кто они такие, в каком они родстве с нами, что им нужно.

Жена рассказала все как было.

- Понятно...- задумался Банаев.- Значит, мне нужно только молчать при его назначении на должность заведующего автозаправочной станцией. Понятно. Уж кто-то крупно погрел руки на этом бензине. Понятно.

- Он же просится не заведующим станцией,- сказала жена,- а просто заправщиком.

- Так это пожалуйста,- облегченно вздохнул Банаев,- я здесь ни при чем. Этот вопрос решается не на бюро райкома и не на заседании исполкома.

Он встал и начал прохаживаться по комнате.

Жена чувствовала, что он чем-то взволнован, озадачен.

- Гм... значит, там двести да здесь двести, и на двести-триста всякой всячины. И за это только молчать. Вот где воистину молчание - золото,- рассуждал он вслух.- Ладно, буду молчать. Молчать, молчать и молчать. И -ничего не знать. Милое дело - молчать или отвечать»не знаю». Моя мать меня учила на любой вопрос отвечать «не знаю». Это же так удобно, говорила она, и приводила такой пример. Шли двое, встретился им человек, у которого быки пропали. Спросил, не видали ли они быков. Один ответил: «не знаю», а другой указал пальцем, куда какие-то люди уводили быков. .Быки-то исчезли. Казак так и не смог найти их следа. Зато того, кто сказал, что видел их, посадили в тюрьму: почему, мол, не задержал воров? Так что, самые удобные слова - это «не знаю». Они равны молчанию. Если мне кое-когда по долгу положения приходится выдвигать кадры, я поручаю обычно своим подчиненным, например заместителю, секретарю, и требую, чтобы они письменно дали мне рекомендации или характеристику на такого-то человека, и от их имени, ссылаясь на их письменную рекомендацию, вношу предложения. Таким образом, это предложение и мое, и не мое. Так лучше. Спокойнее. Теперь, скажи,- присел он на стул, повернув его спинкой вперед и упершись в нее подбородком.- Каким образом они оказались в комнате матери и как ты им объяснила, почему она у нас?

- А зачем им это нужно объяснять? Что тут такого?

- Ты же знаешь, что все наше хозяйство записано на нее и она числится в том доме, то есть все наше состояние зависит от того, что ты называешь «что тут такого». Вот что тут такого! - не скрывая возмущения, сказал он.

- Ничего страшного,- ответила жена,- я сказала, что она живет отдельно. Она у нас временно, пока болеет.

- Теперь расскажи,- попросил он,- о чем ты с ними говорила.

- А может быть,- уже едва сдерживала свое возмущение жена,- в таких случаях мне лучше магнитофон включать? Тогда будет проще. Ты придешь, включишь магнитофон - и слушай себе все, о чем я говорила, о чем гости говорили.

- Тут не до шуток,- рассердился Роман.- Я тебе дело говорю. Вдруг ты что-нибудь им болтанула, а они -подосланные кем-то люди... Мне же нужно знать, как выйти из такого положения.

- Я понимаю,- сказала жена.- Ты один все делаешь, все на твоих плечах. Но кому и зачем ты это делаешь? Мне это непонятно. Кому все это нужно, какая кому польза от того, что ты делаешь?

- Во всяком случае, не мне одному.

- И не мне,- сказала жена.- Надоело врать людям. Я сегодня сама не знаю почему разоткровенничалась с гостями. Рассказала, что мы в этой квартире живем временно. Все наше хозяйство записано на мать: и дом, и машина, и все, все. Что у нас много ковров, мебели и всего, что нужно.

- Ты что, с ума сошла?! - зашипел Роман Аюбович. Он весь сжался в какой-то бесформенный комок и готов был броситься на жену.

- Наверное, сошла,- ответила жена спокойно.- Разве умные могут жить так, как мы. Все прячем от людей. Вся одежда молью съедается, все украшения портятся, а мы ходим в тряпках. Даже детей одеваем хуже других. Деньги преют, а я хожу по соседям занимать пятерки на хлеб да на сахар. И все это только для того, чтобы люди думали, что ты еле-еле концы с концами сводишь. Зачем нам нужен этот жалкий бесконечный спектакль?

«И в самом деле,- сник Банаев,- какой прок от вещей, от всякого их изобилия, если ими не пользоваться? Дотянешь до глубокой старости в тряпье, а там не захочешь уже ничего, кроме спокойного отдыха. Да и будет ли спокойный отдых, если душу тяготят все эти вещи, машина, огромный дом? А там, смотри, на них1 с жадностью набросятся дочери, деля все это добро между собой. Ненароком и скандал вспыхнет из-за дележа».

Он не спал всю ночь, оставшись один в комнате. Жена в гневе ушла к матери. А он предавался воспоминаниям. Тяжелые годы пришлось пережить. Вся страна была военным лагерем. Все-все было подчинено одной цели - победе над злейшим врагом человечества - фашистской Германией. Сверстники Романа рвались на фронт. Многие не хотели и слушать, когда им говорили, что здесь, в тылу, не менее важно трудиться для победы. «Нет,- не соглашались они,- здесь нас могут заменить дети, старики, старухи. А там нужны мы, здоровые, молодые, обученные бить врага, защищать Родину».

А Роман получил бронь, с ней на фронт не брали! И так всю войну отсидел в тылу. Это влиятельный дядя устроил, чтобы дорогой племянник при любой ситуации и любых условиях оставался дома, живым и невредимым.

Далеко за полночь Роман Аюбович уснул. Сладостная дремота, воскресившая теплую и сытную жизнь у вдовушки в послевоенные, но еще тяжелые годы разрухи, перешла в приятный сон. И приснилось ему, что он хорошо и красиво одет, ему весело и хорошо. Но почему-то вдруг надо прятаться, убегать, а его все преследуют и преследуют. Настигнуть Романа не удается. И опять на душе радость.

В пять утра зазвенел будильник. Он проснулся. Вставать не хотелось. Лежал с открытыми глазами, смотрел на сереющий от утренней зорьки потолок. «А что это меня все преследовали? За что?» - думал он над только что прерванным сновидением. В военные годы боялся преследования за то, что не хотелось идти на фронт, позже прятался, украдкой ходил к вдове, которая щедро помогала жить. А сейчас чего бояться?..



9

Дня через два после откровенного разговора с Адамом неожиданно для Гапура собрали членов бюро. Коврбеков поднялся и стал докладывать о том, что в районе много недостатков в идеологической работе. В своем пятиминутном докладе он в основном говорил о недостатках в наглядной агитации и в конце заявил, что Гапур недостаточно прислушивается к товарищам, не учитывает их замечаний, не уделяет внимания главным вопросам идеологической работы.

- Непонятно,- спросил один из членов бюро, директор крупного совхоза,- о каких основных вопросах идет речь?

- О тех,- ответил Коврбеков уклончиво,- о которых мы знаем, что они очень важны.

- Но что же вы все-таки имеете в виду? - спросил другой член бюро.

- Неужели вы не знаете, о чем идет речь?! - сразу же повысил голос Коврбеков.

- Разговор, очевидно, идет,- не выдержал и встал Гапур,- о вольной борьбе, футболе и туристических походах.

- Какое это имеет отношение к идеологической работе? - почти в один голос спросили члены бюро.

- Садитесь, пожалуйста,- сказал Эмиев Гапуру и Коврбекову.- Недостатков, конечно, в работе много, и давайте, товарищи, не будем открывать по этому вопросу прения.

Члены бюро недоуменно пожали плечами.

- И все же разрешите мне сказать несколько слов,- поднялся Гапур.

Эмиев не возражал. Легким кивком головы дал понять, что он может говорить.

Коврбеков растерянно смотрел то на Гапура, то на Эмиева. Розовое лицо его побледнело. Он прищурил глаза и внимательно уставился на Гапура. Так он смотрел на собеседника, когда хотел подчеркнуть свое превосходство над ним.

Гапур спокойно вышел из-за стола, встал лицом к членам бюро.

- Я не отрицаю,- сказал он с волнением в голосе,- что в идеологической работе у нас еще много недостатков. Свидетельством этого является, в частности, и то, что небольшая группа людей, вспугнутых с теплых местечек: бывший директор райзаготконторы, бывший начальник ремстройучастка, тот же самый Тариев Хасан, который никак не может добиться для себя более высокой должности, Иналуков, обиженный, что его отправили на пенсию, Усман Кулацков, уехавший отсюда в город работать в заготовительных органах республики, все еще никак не успокоятся. Усман, тот убежден, что его надо было поставить председателем райисполкома. В своих необоснованных обидах, клевете все они находят здесь сочувствующих.

- Среди обывателей,- заметил Эмиев.

Гапур согласился с его замечанием. Он рассказал бюро о том, что этих недовольных, клевещущих на большинство членов бюро людей поддерживают не только обыватели и легковерные люди, но и Коврбеков, который не только не дает им должного разъяснения, а, наоборот, дает им понять, что нужно жаловаться и на первого секретаря, и на все бюро райкома. Он им сочувствует, но, видите ли, не может их отстоять перед бюро.

При этих словах Коврбеков вздрогнул.

- Клевета,- вспылил он, перебив Гапура,- я прошу прекратить это!

- Пусть говорит Умчиев,- потребовали несколько членов бюро в один голос.

Эмиев спокойно постучал о стол карандашом, сделал жест Коврбекову садиться и посмотрел на Гапура.

На этот раз Гапур высказал коротко все, что у него накипело на душе.

- Я требую разобраться с заявлением Умчиева,- вскочил весь красный от гнева Коврбеков.- Я не потерплю этого.

- Я это заявление для того и сделал,- отпарировал Гапур,- чтобы бюро райкома наконец разобралось.

Эмиев встал, сделал знак Коврбекову и Гапуру, чтобы они успокоились. Пообещав во всем разобраться, он объявил заседание

бюро закрытым.



10

Эмиев не спешил с разбором заявления Гапура. Но было видно, что он серьезно задумался о личности второго секретаря, о его отношении и к себе, и к работе.

В это же время потянулись друг к другу и все чаще стали собираться вместе живущие в городе Иналуков, Киясов, Усман. Через Усмана поддерживалась связь с Хасаном и с небольшим кругом близких к ним людей, чем-то тоже обиженных. В один из выходных дней на собственной машине приехал к Хасану Усман.

- Давненько у тебя не был,- разглядывал он дом Хасана.- Э-э, дружище, ты что-то слишком разбогател. Обстановка у тебя как у шаха. Ковры... Мебель-то какая дорогая! Два холодильника. Тебе жаловаться нечего. Грех!

- Эх, да разве дело в достатке! - вздохнул Хасан.

- Значит, действовать надо,- пожал плечами Усман.- Я тоже недоволен. У меня тоже высшее образование, а работаю не на своем месте. Что значит для меня должность рядового заготовителя. Когда переводили в Грозный, обещали одно, а дали другое. Разве я не заслуживаю того, чтобы меня поставили здесь председателем райисполкома? Твое же положение, конечно, еще хуже. Тебя вообще затерли. Все еще служишь в этом обществе»Знание» с таким небольшим окладом? Разве не могли тебе предложить должность заместителя председателя райисполкома вместо того выскочки - Адама?

- Не поверишь - кажется, сотню жалоб и заявлений я написал за эти годы,- распалялся Хасан,- а толку никакого. Кругом сидят мои враги. Каждого нового человека в районе они настраивают против меня.

- Ты что,- ехидно спросил Усман,- ждешь, что тебе на золотом подносе преподнесут портфель?

- Нет,- возразил Хасан,- я еще не устал, я еще буду бороться. Какое-то время я не жаловался лишь потому, что боялся, как бы хуже не было. С Саваровым не хотелось связываться. Он мог поставить вопрос о моей партийности. Пришлось повременить. С приходом же Эмиева обстановка изменилась. Я написал ему, что от души приветствую его назначение, и попросил меня принять. Он хорошо меня встретил, даже по-отцовски хлопал по плечу, когда я уходил от него.

- Но ты же ходил к нему не для того, чтобы он хлопал тебя по плечу? - усмехнулся Усман.- Как я догадываюсь - ничего пока он для тебя не сделал.

- Это все так,- ответил Усман.- Но он меня хоть внимательно выслушал.

- А что ты ему рассказал? - поинтересовался Усман.

- Все, что накипело на душе. И о Гапуре рассказал, как о самом последнем человеке.

- Но что же все-таки? - допытывался Усман.

- Прежде всего о том, что из-за личных счетов меня все это время держат в черном теле. Говорил о шайке Гапура и Адама. Это они преграждают нам дорогу к выдвижению. Хотя, правда, к тебе они, кажется, относятся более терпимо. А?

- Дальше, дальше, что тебе на это Эмиев? - продолжал с нетерпением допрашивать Усман своего единомышленника.

- Слушал, в общем, внимательно. Все время одобрительно кивал головой.

- А что же он все-таки ответил?

- Ответил, что разберемся. Потерпи, мол, все будет хорошо - будь на уровне. Главное - придерживайся линии. Заходи, сказал, в любое время, когда захочешь.

- Ну и что же он потом сделал? - не унимался Усман.

Хасан пожал плечами.

- А Коврбеков за тебя?

- Но какой от этого толк? - махнул рукой Хасан.- Я у него много раз бывал. Обещал дать подходящее место, но пока ничего не получилось. Говорил - бюро решает. Да про Гапура не забудь...

- Но Коврбеков же Эмиева держит в руках!

- Видимо, это не совсем так,- задумался Хасан.- Они с ним, как я понял, в натянутых отношениях. Коврбеков мне даже намекнул, чтобы я писал и на Эмиева. Правда, открыто он этого не говорил. Человек он хитрый, но из его намеков я это уловил.

- А как, по-твоему, Коврбеков относится к Банаеву?

- Банаева поддерживает. Это видно по всему.

- Словом,- оживился Усман,- Коврбеков, я уверен, наш человек.

- Я тоже так думаю,- согласился Усман.- Ему, понятно, не совсем удобно открыто поддерживать нас, но по всему видно, что он на нашей стороне.

- О, если бы он был первым секретарем райкома! -воскликнул Усман.

Оба приятеля налили по стакану вина.

- Давай выпьем за его здоровье,- предложил Хасан.

С каждым выпитым стаканом их разговор становился все более оживленным и откровенным, все чаще раздавались угрозы в адрес неугодных им руководящих работников в районе.

- Они еще не знают, что мы им сделаем! - поднимая бокал, сказал Усман.

- Мы еще им покажем! Ведь сказано же: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Давай выпьем за то, чтобы мы были последними,- произнес Хасан. Но тут жена него напало пьяное отчаяние.- Тебе... хорошо,- заплетающимся языком выговаривал он Усману,- у тебя...теплое местечко. Мне же все надоело...

- Не торопись, друг,- успокаивал его Усман.- Слишком бурный ручеек никогда до моря не доходит. Ты это знаешь или нет? Не знаешь, что будет завтра. А надо знать. Я потому и приехал к тебе. Скоро такое будет, что заставит всех Гапуров, Адамов и прочих там чесать затылки.

- Когда это будет наконец? - вздохнул Хасан.- Я уже седеть начал.

- Будет! - стукнул Усман кулаком об стол.- Мы это сделаем.

- Кто это «мы»? Ты и я?

- Не торопись. Торопливость нужна при ловле блох.- Усман налил себе в стакан вина.- Давай еще выпьем.- Они вновь выпили.- Это будет обязательно. А кто с нами, скажу. Ты спрашиваешь, кто это «мы»? - прищурился Усман.- А ведь это зависит и от тебя.

- Я что-то тебя не пойму,- сказал Хасан.

- Выпьем еще.- Усман налил полный стакан и залпом его опорожнил.- У тебя, мне кажется, мозги туго стали работать...

Сказав это, Усман встал, подошел к своему приятелю, обнял его за шею, потрепал чуб.

- Ты - бунтарь-одиночка,- ласково, заплетающимся языком сказал он.- А бунтари-одиночки всегда терпели неудачи. Изучал историю? То-то. Надо бунтарям-одиночкам объединяться, только тогда они обретут силу.

- Объединиться? - спросил Хасан, освобождаясь от объятий друга.- Ты призываешь создать организацию?

- Ну, ты далеко хватил,- охладил пыл друга Усман.- Давай уточним.

- Ближе к делу,- рассердился Хасан, неуклюже садясь на диван,- Что требуется от меня? Может, опять начать писать письма? Я исписал целые горы бумаги.

- Может быть,- согласился Усман.

- Смотри! -Хасан подошел к небольшому сундуку с замком.- Вот здесь копии всех моих жалоб и заявлений. Неужели, этого мало?

- Ну и что? - сказал Усман.- Ты можешь еще один сундук наполнить своими жалобами. Но ты же один. А не лучше ли действовать группой?

- Ты, конечно, прав, но ведь это не так просто,- заметил Хасан.- Конечно, когда жалуется коллектив -больше толка.

- Толк будет,- решительно заявил Усман и подошел к столу, чтобы снова налить стаканы.- Толк будет! Давай выпьем, и закрой, пожалуйста, дверь и окно.

Хасан подошел к двери, выглянул в коридор и, убедившись, что за ней никого нет, плотно прикрыл ее. То же самое он проделал и с окном.

- Главный враг, как ты понимаешь,- Эмиев,- начал Усман, когда Хасан вернулся за стол.- Он и Гапур - главные виновники того, что мы с тобой прозябаем.

- Хорошо,- согласился Хасан.- Но чтобы его свалить - необходимо дискредитировать в глазах начальства и возглавляемое им руководство района. Исключая, разумеется, Коврбекова.

- А Бакаев? - спросил Усман.

- Да, я и забыл,- сказал Хасан.- О нем не знаю, что писать. Он же флюгер. Ничего сам не решает.

- Все равно - и на него надо писать,- зло блеснул глазами Усман.- Так будет убедительнее.

- Ну что ж, давай! -подумав, сказал Хасан.- Может, сейчас и набросаем? А потом я сам все отпечатаю. У меня есть машинка.

- Подожди,- остановил его Усман.- Мы о главном еще не договорились.

- Главные они все! - сердито выкрикнул Хасан.- Все они главные, все у меня в печенках сидят, всю жизнь мою исковеркали! Все средства перепробовал, чтобы достичь своего, все способы. Сгибался в дугу, ползал, как уж, лизал пятки. Никакого толка... О, как мне все это надоело!

- Подожди ты,- удержал его Усман.- Ты что, пьяный, что ли? Разве так это делается? Опять ты бунтуешь один.

- Почему один? - удивился Хасан.- А ты? Нас двое.

- Меня в счет не бери,- поправил его Усман.- Я ведь уже не здешний. Скажут, откуда ты все знаешь? Зачем же мне открывать список?

Какой список? - не понял Хасан.

Не торопись,- усадил его Усман рядом с собой.- Вот об этом списке-то нам и надо поговорить. Для этого я и прислан сюда одним толковым, умным человеком.

- Кем это? - вскинул голову Хасан.

- Потом скажу. Ты лучше назови кого-нибудь из здешних рядовых жителей, особенно женщин.

- А зачем? - не понял Хасан.

- Чтобы не сказали наверху, что жалуются карьеристы.

- Ясно,- согласился Хасан.- Давай записывай.

- Теперь о самом главном, что ты должен сделать,- многозначительно сказал Усман.- Ты должен за пять дней выяснить, подпишут ли эти люди жалобу.

- Завтра же утром все подпишут,- сказал Хасан.- Ручаюсь.- Он опять кинулся к сундуку.

- Да подожди ты,- придержал его Усман.- Жалобу напишем не мы, а более умные и толковые люди.

- А я что, не гожусь? - вскочил Хасан.- Я уже семь лет пишу жалобы. У меня их полный сундук, каких только хочешь. Возьму ножницы, клей, вырежу наиболее подходящие абзацы, склеим, перепечатаем, и жалоба готова. Зачем нам какие-то умники?

- Не торопись,- опять осадил его Усман.- Делай то, что тебе говорят. Лучше выпьем на сон грядущий -и спать. Утро вечера мудренее...


* * *

Утром приятели уточнили подробности своей затеи.

- Ты подготовь этих людей,- сказал Усман.- Убеди их, что надо действовать. О письме пока ничего не говори. Через неделю я привезу его. Вот тогда и соберешь подписи.

Сели за стол. Вновь выпили.

- Мне пора,- устало встал Усман.- Заруби на носу, меня здесь не было.

- Как же ты справишься с рулем? - спросил Хасан, беспокоясь о друге.

Усман не ответил. Они вышли во двор. Усман важно сел в машину, достал из кармана брюк ключ и небрежно сказал:

- Вот уже три года я не расстаюсь с этим ключом. И пьяного моя машина меня довезет. Запомни, Хасан,- через неделю тебе привезу важнейший документ!

Но вдруг заглушил мотор, вышел из кабины.

- Я ведь не попрощался с хозяйкой.

- Не нужно, не нужно,- остановил его Хасан,- ее нет дома. Я ее отправил к соседям. Нечего женщине делать рядом с мужчинами, беседующими по важным делам. Она у меня к этому приучена. Как только кто-нибудь из мужчин придет, она приготовит кушать, накроет стол и тут же уходит к соседям. Я придерживаюсь обычаев своего отца. Он говорил: «Не доверяй жене того, что ты не можешь доверить чужому человеку».

- Дельно,- согласился Усман,- я и сам такой. Он горячо попрощался с Хасаном и уехал.

Иналуков сидел в тенистом садике за столом, что-то писал и делал пометки. Во время работы председателем райисполкома он купил себе небольшой дом на окраине города и теперь благоустроил его, расширил, обставил дорогой мебелью, огородил высоким кирпичным забором, построил беседку.

Калитка открылась, и в нее вошел Усман. Быстрым шагом подошел к Иналукову, поздоровался, склонив почтительно голову, как положено перед уважаемым стариком.

Тот важно приосанился.

- Удачной была поездка? - спросил он.

- Как будто - да,- ответил Усман.

- Я другого и не ожидал.- Иналуков широким жестом пригласил Усмана в дом.

- Говорил с хорошим своим другом Хасаном. На него можно положиться: он человек наш,- сообщил Усман, когда они сели в домашнем кабинете бывшего председателя исполкома.- Он уверяет, что найдет человек десять, чтобы подписать заявление, о котором у нас с вами шла речь. Хасан с ним еще поработает.

- А кто они? - спросил старик. Усман перечислил фамилии.

- Да, маловато,- задумался Иналуков.- Надо бы привлечь верующих. Среди них много недовольных обычно. Но ничего, что-нибудь придумаем.

- Простите за то, что вмешиваюсь,- сказал Усман.- А потом что будем делать?

- Потом, молодой человек, будем ждать,- задумчиво ответил Иналуков.- Как говорится, утро вечера мудренее. А сыновья Мухти подпишут? - спросил Иналуков, хотя и был уверен, что они подпишут.

- Нет,- ответил Усман.- Один из них вообще сбежал из дома, а другие, как говорил Хасан, встали на сторону Гапура. Он их уже запутал.

- А твои братья? - спросил Иналуков.

- Подписать бы они могли,- заколебался Усман.

- Наверное, не стоит их вовлекать в это дело,- махнул рукой Иналуков.- Они устроены хорошо. Чего им жаловаться?

- Верно,- обрадовался Усман.- Может, и мне подписать?

- Ты можешь,- ответил Иналуков,- ты работал в том районе. Пост твой сейчас невысокий, если и обвинят в групповщине - беды большой не случится.

- А Киясов? - спросил Усман.- Ведь его тоже обидели ни за что. С такого высокого поста согнали на низкую должность, а потом вообще заставили уйти на пенсию. Он очень недоволен.

- Т-с-с,- прошептал Иналуков, оглядываясь вокруг, будто кто-то из посторонних мог их подслушать.- В таком деле и стенам не нужно доверять. Мы с ним как рази готовим этот документ. Он пока пишет в одиночку, жалуется, что его несправедливо освободили с того поста и против его желания отправили на пенсию. Ответ на жалобу его не удовлетворил. Может быть, теперь они сам подпишет нашу коллективную жалобу. Но пока о нем ни слова никому.

В это время послышался слабый стук в железные ворота. Иналуков пошел открывать и через минуту вернулся с Киясовым.

- Давайте ближе к делу,- сказал Киясов, выслушав рассказы Усмана.- Давайте впишем в письмо необходимые данные. Здесь у меня заготовлен черновик текста.- Киясов открыл пухлую папку.- Конечно, документ должен отлежаться. Через два-три дня соберемся здесь или, если хотите, в другом месте и как следует отшлифуем его. Потом Усман организует, чтобы его перепечатали.

Когда письмо было готово, его отослали в Грозный, в руководящие органы республики. Организаторы с нетерпением ждали, что будет дальше...



11

В воскресный день в горном ауле проходило событие, ради которого потратили столько сил Гапур и Адам.

Готовилось примирение двух враждовавших сторон. Каждая сторона включала по две-три родственных между собой фамилии. Многие горячие головы наотрез отказывались мириться: «Разве мы - не мужчины? И среди нас не найдется такого, кто мог бы достойно заплатить за кровь убитого?! Пока не будет кто-нибудь убит из того рода - не быть миру!»

Гапур и Адам убеждали чуть ли не каждого в отдельности, С разными людьми и говорить надо было по-разному. Наконец,, удалось добиться, чтобы в назначенный день все согласились вслух заявить, что от кровной мести отказываются навсегда.

По опыту Гапур знал, что в последний момент потребуется огромная воля, чтобы с таким трудом налаженный мир не взорвался бы и не распался снова. Ведь здесь, в этом ауле, тех же самых кровников он уже мирил... Он не стеснялся прийти сюда вновь, не боялся, что кто-то будет посмеиваться над его поражением, потому что знал: его поражение - это и их беда. Ему оно тяжело, а каково им жить в состоянии кровной мести? Дело-то нешуточное.

Когда люди собрались на решающую встречу, нервы его были напряжены до предела. В сущности, в этот день он сам перед собой держал экзамен: может ли быть идейным вожаком? Способен ли он убеждать людей? Если снова будет провал - не лучше ли оставить эту работу? Конечно, все эти мысли Гапур держал при себе, только пристально следил за развитием событий, в любую минуту готовый к решающему действию.

На центральной улице аула собралась довольно большая толпа. Люди образовали круг, освободив пространство, в которое по очереди мог войти каждый из желающих и обратиться к собравшимся.

Первой вышла пожилая женщина в длинном черном платье.

- Я не имела бы права здесь говорить,- сказала она,- если бы мой муж был жив. Его нет. Его убили. Убит и сын мой. Наши же убили только одного с их стороны. Значит, на одного меньше. Пока я жива, я буду мстить им. К этому взывает кровь убитого. Почти каждую ночь он является ко мне во сне и требует мести.

Женщина и слушать не хотела о том, что виновные уже были наказаны органами правосудия.

- Нет, пусть будет так,- стояла она на своем и грозно подняла кулак.- Я не успокоюсь, пока не отомщу за своего сына и мужа. Я это сделаю сама, если в этом роду нет мужчины, достойного носить шапку.

- О аллах! - кричали седобородые старики.- Что за времена настали! Мужчинам рот не дают раскрыть. Женщины вперед лезут. Когда это было, чтобы женщины участвовали в примирении? Да никогда!

- Она пострадавшая, она потеряла двух членов семьи. Она потеряла мужа и сына. Ей простительно.

- Что же она их оживит, что ли, если убьет кого-нибудь из совершенно невинных людей?

- Как это невинные? - закричала она.- Их человек убил моих двух самых близких и дорогих людей - и они не виноваты?! Ходят перед моими глазами как ни в чем не бывало!

- Разве они участвовали в убийстве ваших людей? -спросил один из стариков.- Разве они подсказывали убийце? Разве они горько не жалеют о случившемся?

- Говорят, был такой случай,- вступил второй старик.- В большой драке с людьми из другого рода-племени отец и сын убили кого-то, поколотили еще несколько человек, а сами стали спасаться бегством. За ними устроили погоню. Сын спрашивает отца: «Отец, кто все-таки победил в этой драке - мы или они?» Отец с гордостью ответил: «Конечно, мы победили!» А сын спрашивает:»Так почему же в таком случае мы, как трусы, убегаем, если мы победили?»

Старик обвел мудрым взглядом присутствующих:

- Вот что я вам скажу, дорогие люди, нет в пролитии крови ни победителей, ни побежденных. Есть одно только горе и страдание и той и другой стороне.

Все это были мысли Гапура. Казалось бы, радоваться надо, что ему удалось убедить людей. Ведь вот - выступают, с убеждением высказывают их. Значит, в добрую почву были брошены зерна.

Но станет ли слово - делом? Если нет - теряется всякий смысл его. Что-то нужно еще, кроме слова.

- Я все равно не успокоюсь,- взмыл над толпой крик женщины в черном,- пока кто-нибудь с их стороны не будет убит вместо моего убитого мужа и сына!

Наступила тишина. Это и был тот момент, когда либо провал, либо торжество разума над тьмой. А тьма - вот она, в образе черной старухи грозила из прошлого.

Адам увидел, как изменилось лицо Гапура. Слова старухи будто пронзили его в самое сердце. Он побледнел. Быстро вышел в круг и спросил:

- Вы узнаете меня?

Та запрокинула назад окутанную все тем же черным платком голову, прищурила глаза, некоторое время смотрела на Гапура молча, наконец, ответила:

- Это вы были тогда с карабином. В первый раз. Во второй - карабина у вас не было.

- Вы меня считаете виновным в убийстве ваших людей? - спросил Гапур.

- Зачем же? Нет, конечно.

- Вот так же не виноваты перед вами все, кроме одного убийцы. Но его народный суд наказал. Здесь нет никого виновного перед вами. Здесь есть только сочувствующие вам и вашему горю.

При этих словах женщина закрыла глаза, а лицо ее исказила судорога. Гапур продолжал говорить.

- Оглянитесь вокруг... Мало ли бед принесли людям пережитки прошлого! Опомнитесь. Неужели вы хотите погубить чьих-то детей? Хотите сделать их несчастными?

- Я ненавижу всех,- застонала вдруг женщина.- Я не примирюсь... Пусть будет убит с их стороны еще один...

Глаза ее были по-прежнему закрыты, и она покачивалась, как в трансе. «Это не поза,- понял Гапур.- Это не простое упрямство. Она в самом деле не может преодолеть себя. Не может освободиться от захватившего ее мстительного чувства к мести». От почерневшего, исхудалого лица, от побелевших пальцев сцепленных рук на Гапура повеяло чем-то страшным, нечеловеческим. «Она опасна»,- мелькнуло в голове. Он отчетливо представил, прямо-таки увидел оружие в этих руках. «И лицо ее будет таким, когда она нанесет удар. Кому? Кому-то из тех, кто сейчас здесь».

- Я с их стороны,- бросил старухе в лицо Гапур,- убей меня...

Женщина открыла глаза, и несколько секунд они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Вдруг она отпрянула, в глазах ее был ужас. Подняв ладони к лицу, она попятилась. Он понял, что мысленно она уже нанесла свой удар. Теперь ей самой было страшно.

- Почему же вы отходите? - наступал Гапур.- Убейте меня и успокойтесь на этом.

А вокруг стояла тишина. Гапур не отрывал взгляда от ее глаз, которые становились все более осмысленными. Соответственно ослабело напряжение Гапура. Он уже знал, что победил, что такие слова ему не по душе. Он хотел рассказать Адаму о том, как важно в идеологической борьбе быть смелым - иначе, какая же это борьба? В борьбе всегда есть опасность. Но раздумал говорить обо всем этом. К подобным выводам человек должен приходить сам. Учить этому излишне, потому что если человек смел, то напоминать ему о необходимости быть смелым - бессмысленно. Ведь если человек не идет навстречу опасности, значит, не может.

Что же касается пережитков, то у Адама еще будет время убедиться, что лозунгами «Долой пережитки», «Пережиткам прошлого - бой» - дела не сдвинешь. Сейчас, в должности зампреда райисполкома, у него больше поле для обозрения, больше возможностей увидеть, что слово, не подкрепленное делом, когда это необходимо, пожужжит-пожужжит, как муха у человеческого уха,- и исчезнет. От него и отмахиваются люди, как от мухи. Цена слова падает. И что тогда может идеологический работник? А насчет сельсовета... Ведь если Гапур, будучи заведующим отделом райкома партии, примирял уже кровников, а они снова вступили во вражду, как можно теперь от работников исполкома сельского Совета требовать больше того, что ты сам можешь? Авторитет секретаря райкома тоже не дается вместе с должностью, его тоже надо самому приобретать.

Всего этого Гапур не стал говорить Адаму. Поучать не хотелось. А со временем Адам и сам придет к таким выводам. В этом-то Гапур был уверен. Был одиннадцатый час ночи, когда они подъехали к райцентру.

- По домам? - спросил Адам.- Устали мы с тобой сегодня.- Было видно, что он слегка задет тем, что Ганур не ответил на его упрек. Вроде как упрек не заслуживал даже внимания! Гапур почувствовал это.

- Может, зайдем ко мне? - предложил он.- Лиза нас ужином накормит. Да и о событиях ей расскажем. А то она ждет не дождется узнать, состоялось ли примирение. Только, чур, лишними подробностями ее не будем пугать!

Гапур был уверен, что сейчас, когда они, рассказывая Лизе, восстановят события дня, многое увидится Адаму иначе.



12

В доме Усмана сидели за щедро накрытым столом авторы жалобы. Но еда их не занимала.

- Там не торопятся,- угрюмо сказал Иналуков,- изучают. Поди, поджилки трясутся у руководства района.

- Как бы не попятились назад те, кто ставил подписи под документом,- заметил Киясов.

- Усман знает, кому доверять,- возразил старший брат Усмана.

В окно было видно, как жена Усмана вышла во двор и возилась с железными воротами: приехал муж.

Во двор въезжала «Волга» Усмана. Он неторопливо вышел из машины, небрежно захлопнул за собой дверцу и направился в комнату, где его ожидали гости.

- Что-то ты не в духе, устал, наверное? - спросил Иналуков.

- Устать-то не устал,- ответил Усман и, оглядев всех, разом отрубил: - Дела неважные!

- Что случилось? - придвинулись к нему братья.

- Случилось то, чего я не ожидал: сегодня в районе была комиссия из Грозного. Вызывали всех, подписавших заявление.

- Ну и что? - торопил его Иналуков.

- Кроме четверых: Хасана, Мухти, муллы и тамады -все отказались от письма. Подписывать, мол, подписывали, а что там было, ведать не ведаем. По всему видно, что поработал Гапур. Он уже и до мюридов добрался. И сними работает так, что большинство из них вышли из своей секты. Они заявляют, что думали, будто секта существует только для того, чтобы коллективно молиться, обряды совершать. А тут-де оказалось, что втягивают их во всякие кляузы, которые им вовсе не нужны.

- Но там же описаны случаи, которые происходили лично с каждым! - возмутился поведением своих слабохарактерных сообщников Иналуков.

- В том-то и дело,- пояснил Усман.- Они сказали, что и факты в письме искажены. В них виноваты они сами, и у них нет претензий к руководству района.

- Чего доброго, они еще и сказали, кто им приносил заявление на подпись? - продолжал допрос Иналуков.

- Этого они пока не сказали. Хасана они не выдали. Мол, человек был не местный. Кто он - не знают. О, если бы вы знали,- невольно восхитился Усман,- какую работу там развернули Гапур с Адамом! Если так будете дальше, то боюсь, что эти негодяи доберутся до каждого из нас.

- Комиссия-то уехала? - поинтересовался Иналуков.

- Уехала,- ответил Усман.- Собрали в райкоме актив, сообщили о результатах проверки - и сюда, в Грозный. Говорят, там на активе и чуть раньше на бюро Гапур такой бой дал Коврбекову, что тот стал ниже травы, тише воды.

- А какие они выводы сделали, не слыхал?

- Как не слыхал? - вздохнул Усман.- Поддержали Гапура полностью. Письмо, говорят, сфабриковано карьеристами. Факты, изложенные в нем, ничего нового не содержат. Недостатки есть - это известно. По ним принимаются меры. И люди там обозлены на нас. Говорят, что мы клевещем на район.

Гости, все как один, опустили головы. Первым очнулся Иналуков.

- Для огорчений пока нет оснований,- начал он.- Главное впереди. Смешно думать, что с первого же письма все решится. А ну, выше головы! Найдем другие методы.

- Как Хасан?

- Хасан тверд, кремень. Он сказал, что так этого не оставит. Отстаивал позиции, изложенные в письме.

- В Хасане я не сомневался,- задумчиво проговорил Иналуков.

- О нашей связи с ними никто не говорил? - спросил Киясов.

- Нет. Об этом знает только Хасан. А он никогда не скажет, если мы ему не разрешим.

- Так, хорошо,- отметил Киясов, медленно поглаживая свои седые, с рыжинкой волосы.- Он нам еще нужен будет. А кто еще держался твердо?

Усман назвал двух-трех человек, которых, на его взгляд, Гапур не смог перетянуть на свою сторону.

- Ты еще раз перечисли, кто они. Я что-то забыл,- попросил Иналуков.

- Но вы же их знаете,- сказал Усман.- Все те же.

- А Абаса я что-то не помню,- сказал Киясов.

- Тем не менее человек он надежный,- заметил Усман.

Наступила пауза.

- Да,- прервал молчание Киясов,- это тоже не очень подходящий для нас человек. Ему люди не особо доверяют. Привлечь бы к нам хоть одного рабочего. А эти Абасы - скорее для списка. Как только до них доберутся, люди сами и без начальства их разложат по косточкам. Так раздолбают, что этот Абас волком взвоет, а потом жалким ягненком прощения будет просить...

- Я уже и в Хасане сомневаться стал, знаешь,- зло сказал Иналуков.- Не поддался бы и он напору Гапура. Сумел же тот даже такую прочную семью, как у Мухти, расколоть!

Друзья задумались. Молчание прервал Усман.

- Я Гапура со школы знаю. Он и в институте был таким. Вечно возле него вертелись активисты вроде этого Адама. Только мы вот с Хасаном и устояли. Слава аллаху, у нас с Хасаном крепкая закваска. Мы верны лучшим традициям своего народа. Для меня, например,- наш народ превыше всего. А Гапур утерял это чувство. А может быть, его у него никогда и не было?

Киясов кивнул головой.

- А Хасан,- продолжал ораторствовать Усман,- стойкий человек. Меня только пугает его безрассудность. Редко задумывается над своими поступками, не думает о последствиях. Жажда власти прямо сжигает его. Вот и прет к цели напролом.

Усман был прав. Действительно, постоянное стремление к власти, ненависть ко всем, кого он заподозрил в неприязни к себе, подобно неизлечимому недугу опустошили душу Хасана, не оставив в ней места даже для самой маленькой радости. Его, как назло, все время подводил внутренний конъюнктурный «барометр». С приходом каждого нового руководителя района стрелка «барометра» показывала «ясно». Хасан начинал действовать решительно и неукротимо. Желание получить руководящую должность затмевало все чувства. Куда пропадало обычное для него высокомерие! Он угождал и льстил, ничего и никого не стесняясь. Но когда желанная цель ускользала, он впадал в безрассудную ярость, сгорая от смертельной ненависти ко всем и всему. Внешне сникал, становился жалким, подавленным, но жажда власти стальными когтями держала его. И снова ждал он своего часа.

Иналукову и Киясову Хасан был нужен. С его помощью, думали они, вполне можно собрать вокруг себя не один десяток надежных людей.

Особым их вниманием пользовался и Усман, на формирование характера которого большое влияние оказали его старшие братья, сами всю жизнь метавшиеся с одного места работы на другое в поисках дела полегче и подоходнее. От них и Усман заразился стремлением к обогащению любыми путями, лишь бы урвать себе кусочек полакомее. Именно поэтому ему пришлись по душе Киясов и Иналуков. Усман знал, что Киясов, который когда-то случайно или, скорее всего, по чьей-то ошибке в подборе кадров оказался на руководящей должности, тайными нитями был связан с теми, кто занимался легкой наживой. И теперь Усман, будучи освобожден от ответственной работы, в близости с такими людьми видел единственную для себя возможность беззаботной обеспеченной жизни. В свое время он получил высшее образование, но это нисколько не повлияло на его отношение к жизни. И если представлялась ему возможность выбирать между выгодой и порядочностью - он без колебаний выбирал первое.

- Большая часть работы ложится на твои плечи,- говорил как-то в кабинете Киясов Усману, сверля его своими острыми, как буравчиками, глазами.

- Я готов делать все, что вы поручите,- отвечал Усман..

- Знаю и верю,- словно пронизывал его своим взглядом Киясов.- Но дело наше осложняется тем, что люди здорово изменились. Даже те, которых я когда-то хорошо знал.

- Заелись,- вставил осуждающе Иналуков.- Иму же, видите ли, стало все равно, кто руководитель района. Печально, понимаешь, но факт, что фамильное родство имеет для них все меньшее значение. И все же сторонники у нас пока есть, например Хадис. Новый тамада хоть и неграмотный, но язык у него подвешен неплохо. Я его лично знаю, понимаешь. Он нам тоже пригодится.

- А кто он такой? - поинтересовался Киясов. Иналуков рассказал о нем все, что знал.

- А-а, да,- вспомнил Киясов.- Помню такого. Но здесь же говорили, что под воздействием Гапура его уже не слушаются даже мюриды. Чем он может быть нам полезен?

- Он найдет, понимаешь, людей, которые подпишут любую бумагу,- уверенно сказал Иналуков.

- А Гапур до него не доберется? - засомневался Киясов.

В ответ Иналуков только пожал плечами.

Как тунеядца Хадиса не раз высылали из разных мест. Но ни ссылка, ни время ничего не изменили в его мировоззрении. На всю жизнь сохранил он ненависть к людям труда, посягнувшим на его грабительски нажитую собственность. Вернувшись в родные края, беззастенчиво спекулируя на слепом повиновении старшему по. возрасту, он попытался склонить к повиновению всех своих родственников. Перед его мысленным взором проносилась вся его былая жизнь, когда он безраздельно господствовал над своим родом, эксплуатировал труд бедняков-односельчан. Людям, лишившим его этой сладкой жизни, он мстил как мог, не зная никаких угрызений совести. Он умел разжигать распри между людьми, сам, однако, оставаясь в тени. А потом, приглашая к себе недругов, каждому в отдельности он говорил о страстном желании аллаха видеть всех своих последователей в мире и согласии, что прощение друга приносит полное освобождение души. И так, играя роль праведника и миротворца, он становился в глазах доверчивых, наивных сельчан чуть ли ангелом самой добродетели.

А новоявленный тамада не знал иной радости, кроме той, которую давало ему торжество собственной злобы. В кругу своих близких иногда, забывшись, он срывал маску, скрывавшую его ненависть к действительности, давая себе полную волю. Но однажды, заметив отчужденны лица, он понял, что его не поддерживают даже близкие родственники. Пришлось лицемерно и фальшиво согласиться, что многое все же меняется к лучшему.

И теперь в доме брата Усман подтвердил сказанное тогда о Хасане.

- Ну ладно, Хадис не подведет. А этот самый Абас? -спросил Киясов у Иналукова.- На него можно рассчитывать?

- Я в нем уверен,- сказал Усман, молчавший до этого, в знак покорности перед старшими и своей притворной скромности.- Он наш человек, хотя и не без странностей.

Абас, о котором шла речь, был алчен, как и Усман. Но, в отличие от него, совершенно не знал предела в своей жадности. Если ему не удавалось добиться своего «общепринятыми» путями, он мог пойти и на преступление. Это сочеталось в нем с набожностью. Абас искренно верил, что аллах не откажет ему в помощи.

- Наш-то, конечно, наш,- согласился Иналуков,- только несдержан, особенно - когда в ярости. Две жены имеет, детишек кучу наплодил. Работать не работает. А за счет спекуляции сейчас не так-то легко прожить.

- Озлобление его можно направить в нужное русло,- ехидно улыбнулся Киясов.- Ярость украшает мужчину. А материально ему можно помочь. Нам нужны такие люди. Пусть их будет горстка, но бумага от нее - это уже коллективное заявление.

- Эх, Мухти, Мухти,- вдруг вспомнил Иналуков.- Каким же он казался стойким человеком! А смотри-ка, как опутали его!

- Вы, конечно, знаете,- извинившись, вмешался в разговор брат Усмана.- Мухти - родственник нашего дома. И я не хотел бы, чтобы вы о нем думали плохо. Во всем виноваты его дети и внуки. Младший его сын давно, например, в Сибири. Там работает и учится. Говорят, женился на девушке другой национальности.

- Да,- вздохнул Иналуков,- трудно совладать с современными молодыми людьми, понимаешь. Время, время...

- Давайте, давайте, друзья,- спохватился Киясов,- думайте, кого бы нам еще привлечь к себе. Хорошо бы пенсионеров или передовиков производства. Кто имеет какие-то заслуги перед государством. Это, сами знаете, как важно. Чтобы потом не сказали, что пишут какие-то бездельники, как обычно у нас говорят.

- Надо найти такого,- поддержал Иналуков.- Тут только подумать надо, понимаешь...

Все четверо задумались.

- А как вы смотрите на того пенсионера? - Усман назвал одного бывшего активиста, который когда-то помогал Мухти получить персональную пенсию.

- Кто его знает,- пожал плечами Иналуков.- Они были друзьями с Сулейманом. Прежде чем за него браться, надо проверить, (нет ли между ними сейчас прежней связи. Если они помирились, то о нем и думать не надо, понимаешь.

- Вот таких бы нам иметь в группе,- оживился Киясов.- И еще бы кого-нибудь из рабочих. Хотя бы одного награжденного.

- Это трудно,- вздохнул Иналуков.- Но подумать надо. Постой, постой,- спохватился он,- знал я одного бригадира тракторной бригады. Помню, у них из-за кровной мести убили человека. Бригадир знал убийц, но никого не выдал. Долго его таскали, но так ничего и не добились. Работник толковый. Снова стал бригадиром.

- Я тоже о нем слышал,- оживился Усман.- По-моему, он дальний родственник нового тамады. Только, кто знает, есть ли у него какие-нибудь награды, поощрения?

- Конечно, есть,- ответил Иналуков.- Я сам ему вручал грамоту прямо в поле, на собрании бригады.

- Это уже хорошо,- тряхнул седым чубом Киясов.- Еще бы три-четыре фигуры покрупнее: директор совхоза там, председатель сельсовета.

- Кто же захочет рисковать своим положением? -сказал удивленно Иналуков.

- А скрытно? И что тут такого? Чего бояться? Никого не имеют права наказывать из-за жалобы. Это право любого гражданина. За это ни судить, ни даже выговора объявить по службе не могут.

- Оно-то так,- почесал в затылке Иналуков,- люди сейчас больше боятся осуждения окружающих. Это пострашнее любого суда будет...

В комнате установилась тишина. Слышен был только скрип лакированных туфель Усмана, медленно переминавшегося с ноги на ногу. Тишину нарушил Иналуков, который громко кашлянул и встал. Он достал из кармана брюк большой белый носовой платок, высморкался, тщательно вытер крупный нос и рот и, одернув защитного цвета гимнастерку, стал прохаживаться по комнате, неприятно поскрипывая сапогами.

- Да,- произнес он, вздохнув,- я еще сведу с ними счеты. Еще не раз вспомнят меня, понимаешь.

- Я тебя хорошо понимаю,- встал и Киясов,- но в нашем деле надо быть похитрее. Мы должны все делать так, чтобы люди думали, что нам лично ничего не надо. Мы печемся о них, хотим, чтобы им было лучше. Ты это понимаешь?

- Понимаю,- подтвердил Иналуков,- но нервы не выдерживают.

- Ну, это другое дело. Тут я с тобой, как говорится, целиком и полностью согласен. Ты же видишь, что сделали со мной. Кто я теперь? Ответ на мою жалобу пришел отрицательный. Пишут, что я неправ. Я же считаю, что со мной неправильно поступили. Говорят, что я родственников и знакомых выдвигал на работу. Как же их не выдвигать? Ведь мне же с ними жить. Так же и моим детям, и внукам моим. Даже из партии хотели исключить. Правда, не исключили, но ведь и на прежнюю работу не возвращают. Два года пишу. А что толку? Дали мне пост директора кирпичного завода. Делать нечего - пошел. Работать можно было и там, но через полгода опять комиссия. Опять заметили, что поставил на склады готовой продукции своего человека. А как же? Не мог же я там держать чужого! Мало ли что. Пошли комиссии, проверки. Тут и у святого грех можно найти. Трепали, трепали нервы, пока не сняли с работы. Вот и сижу теперь рядом с тобой, сочиняю жалобу.

Было грустно. Киясов в эту минуту походил на полководца, потерпевшего полный разгром своей армии. Высокий, не по возрасту стройный, он держался с достоинством, одевался со вкусом. Чисто выбритое лицо, крашеные черные усики под римским носом, коротко стриженный чуб молодили его. Люди говорили, что в пятьдесят лет он оставил жену, семью: располагая деньгами и отличной внешностью, он пользовался успехом у молодых женщин. Не без его участия разрушались некоторые молодые семьи, но всякий раз он ухитрялся уйти от ответственности.

- Я говорю,- повторил он, повернувшись к приятелю,- наши личные неурядицы не должны привлекать ничье внимание. В том числе и тех, кого мы берем себе в сообщники.

- Только так,- сказал Иналуков.- Мне бы только отомстить этим...

Киясов вновь перебил его:

- Держите язык за зубами!

- Да я же говорю это только здесь. В нашем кругу...

- Давайте и между нами не говорить об этом. Иналуков дал слово больше нигде не заикаться о своей

личной обиде и о своем желании отомстить за нее. Везде и всюду он будет теперь говорить только о нуждах своих земляков, о своей боли за недостатки в районе, которые допускаются бестолковыми руководителями.

Хозяева устроили обед, поставили на стол бутылки с водкой, вином и коньяком.

...Застолье оказалось шумным и обильным - ели, пили, острили. Плотно набив желудки, компания вышла на свежий воздух в сад. Однако Киясов вскоре заставил всех вернуться в дом.

- Кто эта молодая женщина? - с любопытством спросил он Иналукова, выглянув в окно.

- Вторая жена старшего брата Усмана,- усмехнулся Иналуков,- дочь Абаса. Насколько мне известно, она недавно появилась в этом доме.

- Красивая молодка...- не отрывая глаз от окна, проговорил Киясов.

- У твоего племянника тоже очень красивая жена,- вскользь тихо заметил Иналуков.- Не хуже этой...

- Да,- согласился Киясов.

- Но племянника твоего, кажется, уже года три как посадили? - спросил Иналуков.

- Да, кажется,- невнятно пробубнил Киясов и махнул рукой в знак того, что не стоит говорить об этом.

- Слушай,- приставал к нему Иналуков,- за что все же его посадили?

Киясов медлил с ответом, раскладывая на столе листы бумаги и ручки.

- Кажется, что-то с валютой было связано,- неохотно ответил он, отправляя в рот таблетку валидола. Затем подошел вплотную к своему приятелю и тихо произнес: - Хватит болтать. Давай займемся делом.

Сели за стол и пододвинули к себе чистые листы бумаги.

Прикусив нижнюю губу и наклонив голову набок, Иналуков стал усердно писать под диктовку Киясова.

Составляли письмо долго.

- Главное,- говорил Киясов,- чтобы те проблемы, которые есть у нас в районе, связать с Гапуром и его покровителями. Пусть они окажутся виноватыми в том, что проблемы эти не решаются. Каждое село - это самостоятельная административная единица. В каждом селе свои особенности. Свои, пусть и мелкие, порядки. Тем более в том селе, насколько мне известно, в основном проживают люди не ингушской национальности.

- Верно. Сейчас в том селе,- подтвердил Иналуков,- где раньше жили только ингуши, сейчас люди разных национальностей. Все же знают, что коренные жители ингушской национальности в этом селе ныне оказалось в меньшинстве. А это, как известно, чревато ущербностью в развитии национальной культуры. Вот так.

- Это важно,- прищурил глаз Киясов,- это надо использовать. Тут мы обвиним кого хотим. В последнее время на эти моменты обращается особое внимание, как вы знаете. И мы это должны использовать очень умело против наших противников.

Киясов был возбужден. Подойдя к Иналукову, игриво потрепал его волосы. Он всегда так делал, когда бывал чем-то очень недоволен.

Усман, возившийся в это время на кухне с бутылкой вина и закуской, вернулся в комнату, где трудились Киясов с Иналуковым.

Присели к столу, выпили по нескольку рюмок, закусили и снова взялись за письмо.

- Здорово! - воскликнул Иналуков.- Если мы как следует подадим этот факт, можно рассчитывать на поддержку некоторых религиозных авторитетов. Секта мюридов в нашем районе, пожалуй, самая большая.

- Правильно,- согласился Киясов.- Надо считаться с религиозными убеждениями населения.

- То-то,- подмигнул Иналуков.- Я... в общем, заяц трепаться не любит. Все надо использовать против наших противников.

- Кстати,- заметил Иналуков,- на руку нам и печальные события в жизни людей в период культа личности. Я говорю о выселении ингушей. Надо умело использовать в нашем деле то положение, что после восстановления республики многим ингушам не разрешили поселиться в своих родных селах.

- В их же домах,- добавил Киясов,- живут другие.

- Да, а родной очаг очень много значит для человека: ведь возле него жили и умирали предки. Кому не знакомо это святое чувство! Вот и хотят люди вернуться в родные места. Вернуться, конечно, и в свои усадьбы... Даже путем выкупа их у ныне живущих в них людей.

- Используйте этот факт,- радостно отметил Киясов,- пока он существует. Люди, над которыми Сталиным учинен произвол, до сих пор ждут восстановления справедливости по отношению к себе. Справедливость! Они хотят жить именно там, где земля пропитана потом их предков. Там и больше нигде. Давайте воспользуемся и этим. Это как раз такой факт, который мы можем повернуть в нужном нам направлении. Его надо использовать, пока никто не взялся восстановить справедливость.

- Кто виноват в случившемся - это мы знали и раньше,- заметил молчавший до сих пор Усман.- А вот кто чинит препятствия теперь? Уж не нынешние ли руководители района, спрашивается? И ответ тут может быть только один: конечно они и только они. Именно руководство района своими действиями поддерживает напряженность обстановки, вместо того, чтобы восстановить справедливость. Да, именно руководители...

- Молодцы! Именно так,- удовлетворенно согласился Киясов,- они и только они виноваты. Пока они довольствуются своими теплыми местечками - мы противопоставим им народ! Да если и не они - какое это имеет значение? Главное - такое мнение выгодно нам! Сейчас ведь за ущемление национальных интересов, игнорирование национальных проблем никого у нас по головке не погладят!

Сочинителей, письма мало волновала нравственная сторона дела. Главное - извлечь выгоду, используя святые чувства любви к родным местам, превратить их в инструмент мести.

- Документ,- солидно сказал Киясов,- должны подписать не только мы с вами. Надо подобрать несколько человек из интеллигенции. Таких людей нужно обязательно найти. Познакомить с письмом. Добиться того, чтобы они полностью разделили наши мысли. Это очень важно. Нужно, чтобы никто из них потом не вилял в случае, если будут спрашивать, что да как. Поймите, нельзя, чтобы мы выглядели одиночками, маленькой кучкой недовольных. Нужно на основе этого большого письма интеллигенции подготовить еще одно - поменьше, попроще. Тут нужны конкретные примеры из жизни района. Под ним надо собрать сотни подписей и отослать в эти же инстанции одновременно с нашим. Это будет, так сказать, заявлением от населения всего района.

На другой день так называемое «теоретическое» письмо интеллигенции отпечатали в нескольких экземплярах. Один из них дали на хранение Киясову. Другой через Усмана должны были передать Хасану - для сбора под ним подписей представителей интеллигенции района. Остальные Усман спрятал у себя дома.

- Передавать письмо в руки других лиц категорически запрещается,- строго предупредил Киясов.

- А тем, что должны его подписать? - спросил Усман, прижимая к груди папку с письмом, предназначенным для передачи Хасану.

- С письмом надо знакомить каждого человека в отдельности,- объяснил Киясов.- В руки никому не давать. Читать его самому. Только потом предлагать подписаться.

- Значит, я, так сказать, делаю «народный» вариант письма,- уточнил Иналуков, вытирая вспотевший от волнения лоб.- В нем как можно острее излагаю главную проблему - сельскую.

- Национальную! - перебил Киясов.- В нем недолжно упоминаться ни одно предложение из «теоретического» письма. Это письмо от всего населения, а то -от интеллигенции.

- Ясно,- сказал Иналуков.

- Не знал, что у Абаса такая взрослая дочь,- вернулся к волнующей его теме Киясов, когда вышел Усман.

- Она у него от первой жены,- ответил Иналуков.- Средняя.

- Младшей сколько лет?

- На выданье,- пояснил Иналуков.- Писаная красавица.

Киясов подошел к зеркалу, поправил галстук.

- С детства мне очень хотелось учиться,- сказал он, усевшись в кресле.- Пяти лет не было, как я пошел в школу. Не принимали, но родители сказали, что мне уже восемь. На рабфак принимали с пятнадцати лет, а мне было только десять. И снова пришлось пойти на обман - добавить пять лет. Потом уже, не помню в связи с чем, я еще прибавил себе годика четыре. Так вот и вышло - по документам я пенсионер, а фактически мне нет и пятидесяти.

- А у меня получилось наоборот,- признался Иналуков.- Я убавил себе возраст на два года. Так было надо.- Он опустил глаза, как бы раздумывая, говорить или не говорить, зачем так было надо. Но Киясов, углубленный в свои мысли, даже не заметил этого раздумья. Иналуков продолжал: - Потом, уж много позже, решил обратный ход дать. Десятки комиссий прошел. Прибавили все же.

- Да,- будто невзначай спросил Киясов,- а младшая дочь Абаса учится или работает?

- Точно не могу сказать, но мне кажется, что она работает. У него же много малышей. Она помогает отцу.

- Да-а-а,- протянул Киясов с видом серьезной озабоченности,- Абасу, наверное, тяжело приходится. Надо как-нибудь съездить к нему. Может, он нуждается в помощи.

- Кстати,- как бы ненароком спросил Иналуков,- жена твоего племянника работает? Говорят, что ты ее забрал к себе, на попечение.

- Забрал...- нехотя, после небольшой заминки, ответил Киясов.- Куда от родственников денешься? Когда хорошо у них, они тебя и знать не знают. А как плохо, то все на мою шею садятся...

Он встал из кресла, твердым шагом подошел к столу. - Давайте, товарищи, ближе к делу,- сказал он решительно.

- Давайте, давайте,- поддержал Иналуков.- Времени нет.

- В отношении первого письма дело ясное,- повторил Киясов.- Усман с Хасаном найдут подходящих интеллигентов. Мы же подпишемся где-то в серединке. Через каждые пять-шесть фамилий, чтобы не подумали, что документ составлен нами. А второе письмо мы вдвоем берем на себя. Я возьмусь за это дело вместе с Абасом, а Иналуков - с тамадой мюридов и муллой.

Через несколько дней Киясов и Иналуков приехали из Грозного к Абасу. Туда же пришли Усман и его старший брат.

- Где Хасан?- сразу же спросил Киясов.

- Большие новости,- хмыкнул Усман.- Каким-то образом, я еще не все знаю, Коврбекову удалось склонить Эмиева. И Хасана назначили заведующим орготделом. Но, пока на бюро не утвердят, он думает отойти от нашего дела. Говорит, временно, чтобы не узнали бы чего, чтобы не сорвалось назначение. Но подписи он успел собрать!

Киясов подумал, помолчал.

- Что же, если дело сделано, можно и отойти... Пока. Может быть, он и прав... А, постойте-ка, что же это получается: у нас теперь свой человек в райкоме?! Так-так...-Киясов улыбнулся.

Подписи под письмом, условно названном «теоретическим», действительно все уже были собраны. В середине, как и было намечено, расписались организаторы всей затеи. Правда, не было подписи Хасана. Но решили, что это не ослабляет «документ». Киясов положил письмо в свой кожаный портфель и, достав из кармана маленький ключик, замкнул его.

Попрощавшись со своими наставниками, Усман ушел. Старший брат Усмана пригласил Киясова и Иналукова к Мухти, который специально к их приезду зарезал барана и ждал дорогих гостей на вечер.

- Мухти - человек уважаемый,- сказал важно Киясов.- Побывать у него в гостях - большая честь. Но дело не позволяет мне зря тратить время. Я, видимо, останусь у Абаса, а вы идите к Мухти. Тем более мы с Мухти можем поссориться из-за того, что он позволил тому юноше опутать себя и свою семью. Лучше уж яс ним не буду скандалить, чтобы сохранить наши добрые отношения.

Как приятели ни уговаривали его, он все же остался ночевать у Абаса. Тот был весьма доволен оказанной ему честью. Остальные ушли, обещав через пару дней встретиться снова у Абаса.

- Водички бы мне стаканчик, холодной,- попросил Киясов хозяина, когда они остались одни.

Пришла стройная, красивая девушка в старомодном платье, в черной косынке, прикрывающей голову и лоб до самых бровей,- дочь Абаса. Отец велел ей принести гостю холодной воды.

- Дочь?- спросил Киясов, будто он и в самом деле не знал, кто она такая.

- Третья,- ответил Абас,- две уже замужем. А это моя помощница, работает на складе у своего дяди. Семь классов закончила. Хватит - решил я. Лучше пусть по дому помогает. А когда уйдет в свой дом, пусть как хочет.

Дочь принесла воду, робко протянула стакан гостю, опустив глаза. Киясов медленно протянул руку за стаканом, не сводя глаз с лица девушки, откровенно рассматривая ее. Затем, поблагодарив, отпустил ее.

- Да-а,- протяжно сказал Киясов,- тебе, конечно, нелегко одному содержать такую большую семью.

Абас вместо ответа вздохнул, слегка кашлянул.

- По-разному складываются судьбы людей,- елейным голосом произнес Киясов.- У одних так. У других по-другому. Все в воле бога.

Он откровенно выразил сочувствие, рассказал, что обладает таким состоянием, что мог бы содержать сотню людей, что для него ничего не стоит купить несколько домов, машин любых марок, что он щедро помогает тому, кто с ним имеет деловой контакт, а для своих близких родственников ему ничего не жалко. И деньги, и другие ценности он дает им, не считая...

- Впрочем, все пустое, если нет семейного счастья,- неожиданно пожаловался он.

- Дети ваши, наверно, уже взрослые, стали самостоятельными?- поинтересовался Абас.- С вами живет кто-нибудь из них?

- Нет у меня никого,- притворно вздохнул Киясов.- Один я.

- А жена?- спросил Абас.

- Нет у меня сейчас жены,- твердо ответил Киясов.- Не получилась у нас совместная жизнь. Оставил я ей огромное состояние и детей. Сам, как есть, ушел, вновь бог помог мне накопить богатство. Годы идут, не за горами старость. Думаю жениться, да никак не найду подходящую семью, чтобы с ней породниться. Мне нужна большая родня, чтобы я мог быть ей полезным.

Абас в свою очередь пооткровенничал о себе, о своей семье, родственниках. Пожаловался, как трудно стало жить, если нет у тебя внушительной родни.

Киясов сразу почувствовал, что имел в виду Абас, но, как опытный рыбак, не спешил дергать преждевременно удочку. Он открыл портфель, достал небольшой бархатный мешочек.

- Вижу, что передо .мной деловой человек. И могу предложить вам следующее. Просто потому, что был бы рад вам помочь. Держите,- протянул мешочек Абасу.- Если продать содержимое этого мешочка - получатся неплохие деньги.

- Золото?- Глаза Абаса загорелись. Киясов кивнул.

- Десять тысяч рублей вернешь мне, а остальное твое. Это не меньше двух тысяч. Если справишься - получишь еще,- перешел он на «ты».

Абас радостно сунул мешочек в карман, громко позвал дочь и велел, чтобы та сняла с гостя сапоги, принесла воду помыть ноги.

- Не стесняйтесь,- он учтиво обратился к Киясову,- так вам будет удобнее, ноги-то, поди, устали.- С этими словами он вышел и быстро зашагал в дом старшей жены.

Девушка принесла гостю кувшин с водой, тазик для мытья ног, поставила их рядом и принялась стаскивать с него сапоги. Тот протянул ногу, не сводя глаз с ее лица, затем, будто помогая стянуть сапог, слегка дотронулся до ее руки.

- Подожди,- сказал он выходившей из комнаты девушке,- я что-то хотел тебе сказать.

Девушка оглянулась и остановилась.

- Подойди ближе,- попросил он, открывая портфель. Та в нерешительности шагнула, к нему.

- Подойди, подойди поближе,- как можно ласковее сказал он,- посмотри-ка. Клянусь аллахом, нет пальца, достойнее твоего, чтобы его носить.

В руке Киясова засверкал золотой перстень с бриллиантом.

- Возьми,- протянул он,- это тебе. Не бойся, это твой. Об этом должны знать только я и ты. Положи его до поры до времени, а там я все твои пальцы украшу такими. Клянусь всевышним!

Девушка дрожащей рукой взяла перстень, зажала его в руке.

В это время в коридоре послышались шаги и легкий кашель. Девушка быстро скользнула к двери и вышла. Вошел Абас. Киясов в знак уважения к хозяину поднялся.

- Сейчас нам дочь принесет по стаканчику чая,- вежливо сказал тот.

Девушка принесла чай. Киясов по-прежнему не сводил с нее глаз. Он заметил на ее подбородке небольшой шрам.

«Не плотвичка ли клюнула на столь солидную насадку?- думал рыбак.- Бог с ней, все же свежая. Не она первая, не она последняя».

После чая Киясов показал Абасу заявление. Абас безотчетно соглашался со всем, что там было написано, часто кивал головой.

- Это очень разумно,- сказал он льстиво.- Те усадьбы и дома - наши. Я бы с удовольствием отправил туда жить свою младшую жену с детьми, а сам бы со старшей здесь остался, потому что я ее больше уважаю, да и той там было бы неплохо. Там хорошие дома, сады. Ребятишкам было бы привольно, лазили бы себе по деревьям. А руководители наши никудышные.

Киясов слушал его, не перебивая: «Пусть думает, как ему угодно».

- Я вижу, ты все понял,- сказал наконец Киясов.- Вот тебе чистые листы. Собери подписи людей, которые хотели бы переехать туда жить. О том, что я у тебя остановился, никто здесь не должен знать. Даже соседи. Я пробуду у тебя дня два. Никуда не буду выходить. Дети твои меня не знают.

- Знают только эта моя дочь и ее мать,- сказал Абас.- А для остальных вы мой друг по тюрьме.

При этих словах Абаса Киясов вздрогнул.

- В общем, все тебе понятно,- сказал он.- С богом! На третий день вечером на стол перед Киясовым легли листы бумаги, исписанные чьими-то подписями.

- Подписей маловато, но пусть так,- пожал плечами Киясов.

Он собрал и скрепил листы с подписями вместе с заявлением, положил в портфель, щелкнул ключиком. Продолжать дальше разговор с Абасом ему показалось излишним. Золотой перстень, на его взгляд, был достаточным вознаграждением за услуги отца и дочери.

Уже в сумерках Киясов сел в машину Усмана и укатил в Грозный, чтобы там встретиться с единомышленниками в доме Кулацковых и обсудить план дальнейших действий.



13

Гапур рано ушел в райком. До восьми часов он еще раз посмотрел вчерашнюю почту, прочитал сигнальный экземпляр районной газеты, сделав пометки, чтобы потом позвонить редактору.

В девять часов робко постучали в дверь и в кабинет вошли трое: еще не старая женщина, очень красивая девушка и юноша, которые будто прятались за ее спиной. По приглашению Гапура женщина нерешительно села, а молодые остались стоять, потупив взоры.

- Где только я не была со своим горем!- начала рассказывать посетительница.- Кого только не просила помочь! И в милиции, и у прокурора, и в райкоме комсомола. Даже председатель райисполкома и его заместитель мне не помогли. Не знаю, куда мне деться с этими детьми. Это,- указала она на парня,- мой сын. Он у меня единственный. Ему только девятнадцать лет.

Гапур внимательно слушал ее, не перебивал.

- А это,- указала женщина на девушку, чем-то похожую на ее сына,- это его жена, моя сноха. Вот из-за нее и весь сыр-бор. Она армянка. Они с пятого класса учились вместе, дружили и на первом курсе института решили пожениться, разрешения ни у кого не спросили. Мой сын знал, что мы: я и муж, ему прочили девушку из ингушской семьи. Кто же не мечтает породниться с людьми своей национальности? Я тоже об этом мечтала. Да и отец моей снохи думал выдать свою дочь за армянина. Но жизнь, как видите, изменила наши планы. Сколько им пришлось перенести - ведь любят друг друга. Что я могу сделать?

В этот момент в кабинет вошла заведующая отделом райкома по работе среди женщин и тут же бросила сердито в сторону женщины-посетительницы:

- Ну что это вы все ходите, жалуетесь! А парня, между прочим, нужно судить,- обратилась она к Гапуру.- Девушка сейчас соглашается быть его женой, потому что он все равно погубил ее жизнь. Не собиралась она выходить за него замуж. К тому же отец поклялся, что лишит ее десяти тысяч рублей, которые положил ей на сберкнижку. Да и потерять дом, специально построенный отцом для нее - единственной дочери, какая девушке необходимость?

Позвонил Адам.

- Слышал, что эта троица пошла к тебе,- сказал он сердито.- Не трать на них время. Отец засыпал все инстанции телеграммами с просьбой оградить его от беззакония, вернуть единственную дочь и наказать виновника. Парень - преступник, который должен быть осужден по всей строгости советского закона. Мать его -потворщица преступлению. Она знает, что отец девушки богат, потому хочет породниться с ним. А девушку парень запугал. Словом, ее нужно вернуть отцу.

Гапур в задумчивости положил трубку. Присутствующие, перебивая друг друга, изложили дело, которое уже какое-то время шло по соответствующим инстанциям. Судя по их словам, милиция доставила девушку с юношей к прокурору. Вызвали отца, тот бросился к дочери, кричал, что ее украли, подвергли насилию, что ее мать из-за этого находится при смерти. «Нет!- решительно ответила дочь.- Меня никто не похищал. Я вышла замуж за любимого человека. Я совершеннолетняя».

Отец стал угрожать лишением наследства. А дочь умоляла лишь об одном - оставить ее в покое: «Если вы меня хотите видеть живой».

«Будь проклята!- вспылил отец.- Ты не дочь мне! Ты потаскуха! Я удушу тебя за то, что ты опозорила весь мой род...»

- Неужели это преступно?!- не выдержала, наконец, девушка.- Почему так делается? Пишут одно, а творится другое! Мы с Ахметом почти с детства знаем друг друга. Мы никогда не мечтали ни о каких наследствах, ни о каких драгоценностях. Самое драгоценное для нас...- Она посмотрела на мать Ахмета и замолчала.- Помогите нам,- сказала она Гапуру после паузы и опустила глаза.

- Если вы не поможете,- сказал тихим, прерывистым голосом жених,- у нас один выход: уехать отсюда подальше и навсегда.

- Или же здесь положить всему этому конец,- сказала девушка. Крупные капли слез покатились по ее красивому лицу.

- Ты не то говоришь,- сказал жених.- Есть на свете правда. Не может так все быть.- Он сжал кулаки и съежился, будто от холода.

- Комсомолец?- спросил Гапур.

- Да, комсорг курса.

- Ну вот и хорошо,- сказал Гапур,- что вы по-комсомольски выступили против пережитков национальной ограниченности, да еще когда дело касается собственных родителей.

- Я... я... извините,- густо покраснела мать Ахмета,- я не то хотела сказать, когда говорила, что было бы лучше, если бы мой сын женился на ингушке. Я хотела сказать не то.- Она виновато смотрела то на Гапура, то на заведующую отделом.- Я имела в виду людей, которых мы, родители, хорошо знаем, уважаем.

- Здесь все же важнее то,- сказал Гапур,- что Ахмет с Региной (так звали жениха и невесту) знают друг друга хорошо. А вы, их родители, потом можете поближе друг с другом познакомиться. Главное - они. А вы - потом.

В это время вошел Адам, поздоровался с Гапуром за руку.

- Сюда добрались? Вам в милицию надо идти, в прокуратуру, а не в райком,- бросил он сердито в сторону посетителей.

Ахмет с Региной тревожно переглянулись.

- Были же мы и там,- напомнила мать.

Гапур покрутил .диск телефона и долго разговаривал с прокуратурой. Затем попросил кого-то зайти к нему. Вскоре в кабинете появился редактор районной газеты.

- Вот,- Гапур указал на молодых людей,- они дадут тебе очень злободневный материал для газеты. Тут тебе и положительные герои, и отрицательные. Есть и такие, которые, как говорится, и вашим, и нашим. Сумей только определить каждому свое место.

- А стоит ли?- возразил Адам.

- Пусть редактор сам послушает их,- ответил Гапур,- и посмотрит, стоит или нет. Думаю, что бескорыстная любовь этих молодых людей разных национальностей достойна того, чтобы ее защитить от атак стражей националистических предрассудков.

Адам улыбнулся заведующей отделом райкома:

- Как бы нам не очутиться в стане последних.

- А вы подумайте, подумайте,- кивнул Гапур.- Чужое равнодушие только помогает сохранению чувств национальной ограниченности в такой святой сфере, как любовь.

- Какая любовь,- раздраженно заметил Адам.- Мне сказали, что этот парень затуманил ей мозги!

- Вот и я о том же,- сказала заведующая отделом райкома.- Я тоже слышала...

Гапур с укором посмотрел на Адама:

- И это говоришь ты? «Я слышал...» «Мне говорили...» Догадки, слухи. Зачем все это? Вот они, перед вами. Поговорите с ними!

- Конечно, может быть, ты и прав,- смутился Адам,- но ведь надо же и проверять. Человеку, может, только кажется, что он прав, а наше дело, прежде чем принять решение, проверить сначала.

- А сердце нам на что?- возразил Гапур.

Через несколько дней районная газета рассказала на своих страницах об этом случае как об одном из многих примеров поражения старой, националистической морали. Гапур хотел, чтобы высшим арбитром Ахмета и Регины в борьбе за счастье были бы тысячи жителей района. И оказался прав: газету читали нарасхват, всюду обсуждали историю молодых людей. Стихийные споры и диспуты стоили десятки скучных лекций.

В субботу вечером Адам с Любой и дочерью пришли домой к Гапуру.

В этот момент пришел и Гапур. Как всегда, он тепло обнял друзей.

- Люба, я сегодня получил от твоего брата письмо. Он хочет переселиться сюда. Спрашивает, возможно ли это. Я написал, чтобы приезжал.

Для Любы эта весть была так неожиданна и так приятна, что она даже изменилась в лице, крепко обняла Лизу и сказала ей, не скрывая слез радости, что если брату так понравились здешние места, то, может быть, потом и отец с матерью переедут сюда жить.

- Если это будет так,- улыбнулся Гапур,- то только из-за безумной любви к тебе и внучке. Место-то, где они живут,- райский уголок! Да и народ такой, что расставаться не хочется. Но пусть едут, пусть едут... Ох, как нужны нам здесь такие люди!

Адам принял последние слова Гапура как намек на недавнюю историю и решил от разговора не уходить.

- А что с заведующей отделом? Банаев говорил, что у нее дела плохи.

- А как ты думаешь?- посмотрел на него в упор Гапур.- Можно ли представить себе, что в самом райкоме партии работает человек, защищающий националистические предрассудки?

Люба с изумлением посмотрела на Гапура, потом на Адама, сидевшего на диване с виноватым видом.

- Что происходит с ним в последнее время?- обратился Гапур к Любе, садясь рядом с Адамом и обняв его рукой.

- Пусть скажет сам,- ответила Люба, вздохнув, повернулась к хлопотавшей у стола Лизе и добавила: -В последнее время брат Якуб усилил над ним свое «шефство». Потом дядя зачастил ходить и подолгу вечером ему что-то внушает.

Адам сидел с еле заметной, словно извиняющейся, улыбкой. Наконец, он глубоко вздохнул.

- А ты, Гапур, все такой же,- сказал он,- все такой же воинственный. До всего тебе дело. Всюду хочешь успеть, все хочешь сделать по правилам, вычитанным в книгах, начиная с первого класса и кончая высшей школой.

- Интересно, интересно...- насторожился Гапур.- До сих пор, насколько я знал, у нас с тобой была одна цель и единое стремление. И правилами мы руководствовались вроде бы общими. Сами же мы их и вырабатывали довольного долго. Забыл? Или что-нибудь изменилось?

- Просто я открыл занавес и увидел до сих пор неизвестную мне сторону реальной, бытовой жизни. Мне кажется, что она не имеет ничего общего с тем представлением о жизни, которое возникло у нас во время учебы и на основе которого, как я понимаю, ты действуешь и сегодня. Устал я до чертиков.- Адам поднялся и стал прохаживаться по комнате.- Устал бороться с мелочами. Да и то правда, что Люба говорит. То Якуб, то дядя все время долбят, что необходимо соблюдать не только мне, но и Любе традиции, потому что их упрекают за нас чужие люди.

- А зачем тебе на эти мелочи обращать внимание? -возмутился Гапур.

- Да ведь из них-то, мелочей, и состоит жизнь! Каждая из них в отдельности - мелочь, а все вместе -это быт, жизнь. И мелочь мелочи рознь. Есть такие, которые могут оказывать решающее влияние на всю жизнь, подобно тому, как сложная машина без иной крошечной детали с места не двинется.

- Тогда говори яснее, что это за мелочи, которые перевернули твое мировоззрение?- попросил Гапур.

- Не мировоззрение. Я же тебе говорил,- терпеливо, с виноватой улыбкой начал Адам.- Вот наша работа. Она ведь значительная часть жизни. А у этой части есть свои составные элементы. Среди них и такие - как, с кем и под чьим руководством приходится работать. А работаю с Банаевым, под его руководством, как говорится. Стараюсь не обращать внимания на его ежедневные пустые словоизлияния. Делаю то, что положено, и вместе с тем изображаю, что слушаю его и повинуюсь. Я уже смирился с этой «мелочью». Но иногда он просто из колеи выбивает! На днях вызывает к себе...

И Адам рассказал следующее.

Когда он зашел к Банаеву, тот что-то писал, даже не сразу посмотрел на вошедшего. Щупленькие плечики и большой загнутый вниз нос придавали ему сходство с мокрой вороной, дремлющей на заборе. Остатки волос аккуратно были зачесаны назад. Казалось, что это скорее не волосы, а реденький пушок, приклеенный к лысой макушке. Он чуть поднял голову, его очки в массивной оправе еле держались, зацепившись за кончик носа. Он встал, танцующей, даже скользящей походкой прошел мимо Адама к окну и позвал его к себе.

- Вон там,- показал он пальцем на дальнюю поляну,- я думаю поставить в будущей пятилетке новое здание исполкома. Я уже договорился наверху. Все дали «добро».

Встретившись с его холодными глазами, Адам отвернулся и отошел от окна.

- Я считаю, что нам лучше построить на этой поляне детскую больницу, а административное здание подождет. Нам и здесь неплохо.

Банаева прямо передернуло всего, лицо его стало пунцовым, на его обычно бледно-желтых щеках заходили желваки.

- Так вот откуда ветер дует! Написали в обком письмо, будто мы плохо строим больничные помещения, школы, клубы и библиотеки, что больше интересуемся собственным благоустройством! Значит, вы все это поддерживаете... Мы ищем анонимщиков, а они, значит, около нас. Вот он, их покровитель и вдохновитель!- Банаев прямо-таки задыхался от злобы.

- Прошу быть осторожным в выражениях,- стал перед ним Адам.- Вы думаете, о чем вы говорите? О каких анонимщиках, поддерживаемых мною, идет речь? О каком вдохновителе? Я сейчас утверждаю и где угодно это повторю, что в данное время у нас не хватает детских больничных коек, нет специализированной больницы для детей, в некоторых школах дети из-за недостатка помещений занимаются в три смены, в этих условиях строительство нового здания для исполкома противоречит всякому здравому смыслу.

На лице Банаева отразились замешательство и даже испуг, удивление: как это ему могли так решительно противоречить?

Адам отошел в сторону и сел за приставным столом.

Банаев попытался подавить в себе внезапно возникшую вспышку, снять напряжение. Но вместо этого его лицо вновь скривила злая усмешка, которая, однако, в следующее мгновение превратилась в заискивающую улыбку.

- А мне нравится,- сказал он,- твое упорство, твое беспокойство о делах. Знаю, ты отвечаешь за здравоохранение и по-своему правильно ставишь вопрос о строительстве больницы. Да и культура, просвещение тоже, конечно, нуждаются в новостройках. Вот так же рьяно отстаивай их интересы всегда, как сегодня у меня.

Адам слушал его и смотрел в сторону. И вдруг Банаев как-то странно подскочил к Адаму, заглядывая ему в глаза, нелепо весь изогнулся и выкрикнул:

- Вот вам всем!!- Адам с изумлением увидел перед собственным носом кукиш председателя.- Не видать тебе моего кресла!

Резкие, властные нотки в голосе Банаева сорвались, и получился странный дикий вопль. Тут он явно опомнился, вернулся к своему месту, быстрым движением налил воду в стакан и сделал несколько глотков.

- Так вот,- уже спокойнее заявил он,- ничего у вас не выйдет. Найди себе другое место, а меня подсиживать не позволю.

- У вас что, больное воображение?- еле сдерживая себя, спросил Адам.- Или вас кто-то вводит в заблуждение? Я не строю никаких планов насчет поста председателя. Но будете ли им вы? Это вопрос не только мой. Многие его задают, в том числе и...

- Кто?- быстро спросил Банаев.- Скажи, пожалуйста, кто?

- У вас ко мне есть дело?- Адам в упор глядел на Банаева.

- Скажи, пожалуйста...

- Тогда я пойду.- Адам поднялся и направился к двери.

- Постой,- вскочил вслед за ним Банаев.- Через неделю дайте мне справку по тому вопросу, по которому мы сегодня совещались.

- Хорошо.

Дверь за Адамом захлопнулась довольно громко. Он долго не мог освободиться от угнетающего чувства от-' вращения к человеку, которому был подчинен и с которым предстояло работать и дальше. Хотелось сказать Банаеву все, что тот заслужил. Назвать его сумасшедшим бездельником. Но, черт возьми, работать же вместе! Надо себя сдерживать. Наверное, от меня именно срыва и ждут, размышлял Адам. Наверное, именно на мой срыв и рассчитывал Хасан, который наверняка наговорил на меня Банаеву.

- Я понимаю,- говорил Адам, нервно прохаживаясь по комнате,- что выходка Банаева - результат чьей-то провокации, может быть, даже глупой провокации. И можно все это назвать не стоящими внимания мелочами. Но ведь очень все это мешает работать!

Гапур слушал, не перебивая. Он как будто видел сцену в кабинете Банаева. Так и у него, у Гапура, бывало. Не с Банаевым, правда. Но почему - бывало? И сейчас случается. С Коврбековым, например. Только он выработал в себе готовность к подобным выпадам. Включил их в условия игры, то есть в условия работы. Как бы это объяснить Адаму? Ну, например, так: что бы мы ни делали из того, что нам поручено, мы прежде всего занимаемся воспитанием. При этом не надо думать, что только воспитанием масс, только воспитанием стоящих по служебной лестнице ниже. Нет - всех. В том числе и равных себе по служебному положению, и вышестоящих. Понимать это надо так: если мы подхалимничаем перед начальством, мы воспитываем в нем неуважение к человеку. Если отстаиваем свое достоинство - воспитываем и у начальника достойное отношение к окружающим. Но этого мало. После каждой вот такой стычки, как с Банаевым, надо спросить с себя: так ли повел себя? Верно ли отвечал? Не требуется ли выяснение, как говорится, до последнего? То есть научиться смотреть на все вот эти истории не как помехи в работе, а как на саму работу.

Гапур еще обдумывал эти мысли, когда Адам, круто повернувшись, остановился перед ним:

- Кстати, как это ты не воспрепятствовал тому, чтобы Хасана утвердили заворгом? Он буквально задергал нас своими нелепыми указаниями. За короткий срок успел совсем испортить жизнь. Вот так-то. Но главное - я не вижу никакой надежды на то, что положение изменится к лучшему. Наоборот, жду худшего.

- Например?

- Например, того, что вот-вот на должность председателя райисполкома прибудет к нам Усман Кулацков, а Банаева и в самом деле отправят на пенсию. Будет ли лучше?

- Я об этом слышал, но не поверил.

- А еще упорно говорят, что уберут и Коврбекова, а на его место будто бы нацелился Хасан. Вот тогда и посмотришь, что будут означать эти самые «мелочи»жизни.

- Ну, во-первых, все это пока из области слухов А известно, чем больше прислушиваешься, тем больше шума. А во-вторых, почему все-таки у тебя изменилось отношение к пережиткам прошлого?

- Как ты не понимаешь!- воскликнул Адам.- По крайней мере, нужно, чтобы тебя люди поддержали. Иначе ничего не добьешься, никуда не поднимешься, каким бы умным и способным ни был. Что сделаешь, если будешь одинок? И тут опора - родня. Мы, ингуши,- все друг другу родственники.

- Да, родня - в житейских обстоятельствах,- согласился Гапур.- Но не в работе. Тут твои рассуждения неверны. И вот пример: у тебя есть родственники, у меня здесь - никого. Но я не одинок! Мои родные - все, кто честно работает. А их сколько! Независимо от того, какого они рода, племени и фамилии. Ты был моим родным. Разве нет? А теперь что-то с тобой происходит, ты поворачиваешься ко мне спиной, изменяешь нашим с тобой общим идеалам. Надеешься на поддержку фамильного клана? А я вот всегда надеялся на твою поддержку. Теперь у меня ее нет? Так тебя понимать?

- Ну, ты хватил через край,- запротестовал Адам.- При чем тут наши с тобой отношения?

- Еще как при чем! Если твои взгляды станут противоположны моим, ни ты мне, ни я тебе уже не поддержка. И потом - о каком «подъеме» ты ведешь речь? Ты любил свою профессию, не хотел уходить из школы...А теперь вдруг заговорил о том, что хочешь куда-то подняться. Подняться - куда? Опираясь на родственников, чего ты хочешь добиться? Добиться - чего?

- Ну, только не кресла, как, мне кажется, ты думаешь.

- Тогда - чего?

- Мне нужна возможность управлять.

- Кем?!- удивился Гапур.

- Не кем, а чем! Управлять процессом, чтобы уничтожить ту почву, на которой растут всякие взяточники, карьеристы, провокаторы и прочие проходимцы.

- И ты считаешь, что для борьбы с ними нужно нарядиться в мундир крупного руководителя да еще иметь за спиной тыл из множества богатых родственников?

- Только не надо громких слов,- не сдавался Адам.- Разве ты не знаешь, что проходимцы-карьеристы в доме Мухти вновь организовывают креслоторговый балаган? Да будет тебе известно, что Хасан уже заманивал туда кого-то из руководства и развивал там целую программу по перестановке кадров в районе.

- Я, правда, ничего об этом не слышал, но думаю, что неплохо, если кто-то из руководства там побывал и выслушал программу Хасана. Он ее, между прочим, и не скрывал в тех жалобах, которые вот уже столько лет писал на меня. Один из пунктов этой программы -убрать меня. Это знают все, но это ему не удается. Что касается Мухти, он - отработанный материал. Уже и в доме своем не авторитет.

Спокойная невозмутимость Гапура подействовала на Адама.

- Может быть, ты прав,- сказал он. И вдруг весело прибавил:- И с выговором я согласен! Заслужил его. Правда, очень неудобно, что я попал в разряд консерваторов в отношении смешанных браков.

- Вот этим ты меня и удивил, и страшно разозлил. Ты, всей своей жизнью утверждающий интернационализм и в семейно-бытовых отношениях, вдруг стал доказывать необходимость обязательного согласия родителей при вступлении их сыновей и дочерей в брак.

- Адама нельзя оставлять одного даже на месяц.- В голосе Любы звучала обида.- Он попадает под влияние старшего брата, который все еще не мирится с тем, что я не ингушка.

- Странно даже слышать об этом,- сказал Гапур.--Его поучает совсем неграмотный брат, который все еще считает, что высший идеал человека - это постоянная забота о посторонней жизни и в самом центре мироздания находятся ингуши. В этом смысле даже твоя мать, как мне кажется, намного выше брата.

- А вы думаете,- вмешалась в разговор Лиза,- у нас все было ладно? Родные Гапура, и прежде всего его старший брат, никак не хотели мириться с тем, что женился он без их подсказки. Они выбрали ему в жены дочь какого-то завбазой. А меня они посчитали просто недостойной, потому что я сама распорядилась своей судьбой. Родные Гапура нет-нет да и оскорбляли меня, намекали, что он дешево женился, потому что за меня с них не взяли калыма. Но Гапур все поставил на должное место.

- Мне самому все это надоело,- вздохнул Адам.

- А ты сделай так,- сказала Лиза,- как это сделал твой друг. Когда все его родные собрались вместе, он заявил им, чтобы никто из них не вмешивался в наши семейные дела, если не хочет иметь неприятностей и полный разрыв родственных отношений.

- А этот,- пожаловалась Люба,- развесит уши и сидит, слушает, как поучают или отчитывают меня то брат, то мать. А потом начинает вздыхать и жаловаться на то, что ему тяжело быть исключением в семейно-брачном отношении.

- Исключением?- удивился Гапур.- Сегодня у нас в районе на каждый двенадцатый брак смешанный.И эта цифра с каждым годом растет. Не знать этого, Адам, ты не можешь, сам занимаешься этими вопросами, пропагандируешь, изучаешь.

- Я имел в виду среду руководящих работников района,- оправдывался Адам.

- А какая разница?- пожала плечами Лиза.- Сегодня - рядовой, завтра - руководящий работник. Давайте сядем за стол да будем говорить за чаем.

- Друзья,- печально улыбнулся Адам,- не напоминайте мне все время о моих колебаниях. Пусть это будет уже в прошлом. Ладно?

- Все,- сказал Гапур решительно,- в прошлом, так в прошлом. Я верю тебе, Адам. Я был бы самым несчастным на свете, если бы потерял тебя.

- Если уже зашел разговор о недостатках,- сказала Лиза,- надо бы поговорить и о Гапуре. Спешит во всем, сам хочет успеть всюду, где можно и даже нужно направить других, кому это по должности положено.Всюду подставляет свою голову, считает, что он один справится со всеми делами. В районе все больше и больше людей, им недовольных. Одного обвинил в приписках, в другом месте разоблачил очковтирательство, в третьем настоял махинатора из партии исключить, в четвертом самолично отнял украденную невесту и в тюрьму отправил жениха. То с одной, то с другой, то с третьей стороны разные проходимцы приходят к его родителям, угрожают, что если его не уймут, то они сделают так, чтобы ингуши отвернулись от стариков. Никто не придет к ним ни в радость, ни в горе. Родители, понятно, встревожены.Уговаривают его, чтобы он не восстанавливал против себя всех. Он же - ни в какую, убежден в своей правоте. Я боюсь за него. Я боюсь и за своего сына.

- Если тебя слушать,- засмеялся Гапур,- то можно подумать, что огромная армия всяких отщепенцев противостоит мне и моим близким. Это вам кажется, что я против них один борюсь. В том-то и дело, что не один.

Сотни пропагандистов, лекторов, докладчиков, агитаторов, политинформаторов действуют одновременно со мной. Правда, возглавляю эти сотни в районе я. Чем и горжусь, но не зазнаюсь. И не боюсь, самое главное. Если проходимцы в самом деле встревожены, мечутся из угла в угол, то уговаривают, то угрожают - значит, плохи их дела, наша борьба против них действует. Адам перебил Гапура:

- Пойми, нельзя все время выставлять одного себя. Все делать самому - это гораздо легче. Для этого и секретарем не надо быть. А вот организовать на борьбу сотни, тысячи - куда сложнее. Здесь-то и нужна организаторская способность секретаря. К тому же учти: проходимцам куда легче противостоять одному или маленькой группе единомышленников, чем сотням и тысячам людей.

- Согласен, друзья мои,- замахал руками Гапур,- со всеми вами согласен. Организаторского опыта у меня маловато. Но от борьбы в кусты уходить не буду! И- закончим на этом. Давайте к чаю! Не совещание же у нас. Гости же дома!

Стараясь разрядить некоторую напряженность, возникшую как результат разговора на такую острую тему, Гапур начал шутить, рассказывать смешные истории. Женщины развеселились. Но Адам с трудом освобождался от тяжелых мыслей и от той головомойки, которую ему устроили друзья.

Вдруг Гапур сказал:

- А ты знаешь, Адам, я ведь до сих пор помню стихотворение, которое ты когда-то написал для школьной стенгазеты.

- Не может быть!- удивилась Люба.

- А вот слушайте.- И, несмотря на протесты Адама, Гапур прочитал по памяти:


Живу я, о, жизнь, мечтою святой -

Полезным быть людям. Клянусь я тобой!

Борьбою дышу я за счастье людей,

В них честных и добрых видя друзей.

За них скалой мечтаю стоять.

Удары любые готов принять.

Дай силы, о, жизнь, творить им добро,

Силою правды побеждая зло.


Лиза и Люба тихонько, чтобы не разбудить Марлена, захлопали в ладоши. Гапур широко и по-доброму улыбался. А Адам думал: «Помнит даже то, что я и сам-то забыл... Нет, все-таки он настоящий друг. И то, что говорил он мне сегодня,- не громкие слова. Он в самом деле так думает».

Когда после ужина Лиза и Люба стали убирать стол и мыть посуду, мужчины вышли на улицу. Как всегда бывает у людей, с головой погруженных в работу, Адам вернулся к рассказам из своей исполкомовской жизни. А рассказать было о чем. Сегодня, например, на десять часов утра Банаев назначил совещание аппарата. В пять минут одиннадцатого он появился в зале заседаний. Медленно, то и дело в знак приветствия, кивая головой то вправо, то влево, прошелся по залу. Затем поднялся на сцену, встал за столом.

- Мы ненадолго,- начал он.- Я собрал вас для того, чтобы сказать, что мы должны детально изучить, потом тщательно обсудить вопрос о состоянии экономического и культурного развития нашего района за последние годы, а в этом году - особенно. Для этого нужно прежде всего подготовить доброкачественную подробную справку.

- А что это будет?- спросил кто-то из зала.- Заседание исполкома или сессия? Где мы будем обсуждать этот вопрос?

- Где обсуждать всегда найдется,- ответил Банаев,- лишь бы был глубокий анализ положения дел.

Затем он назвал конкретные сроки представления справок. На их обобщение аппарату исполкома во главе с заместителем председателя отводилось десять дней.

- Никому никуда и ни на что другое не отрываться, пока не проведем намеченное обсуждение. Все подчинить этому. Никому, никуда не выезжать! От этого анализа зависит характер всей нашей дальнейшей работы. А дела - ответственные.

Завершить уборку колосовых культур - это сейчас самое ответственное дело. Все должны понимать, что от того, по сколько центнеров мы соберем зерна с каждого гектара, зависит, сколько мы соберем зерна вообще. От этого зависит, сколько мы его продадим государству, выполним план или нет, а может быть, дадим и больше плана. От этого зависит и сытая зимовка скота, особенно свиней, птицы. Вы должны знать, что нам зерно нужно не для крупного рогатого скота, мы его зерном не кормим. Нам оно нужно, так сказать, для свиноводства и птицеводства. Вы должны знать, что ни с соломой, ни с сеном к свиньям и птице не подойдешь. Здесь давай зерно. Да побольше. И не просто зерно, а обработанное, размельченное, запаренное, в смеси с другими компонентами. Вот тогда будет дело.

«Ну, а крупный рогатый и мелкий скот?- спросите вы.- Коровы, овцы и т. д. Как быть с ними?» Сено - вот что нужно заготовить. Мы будем его заготавливать не на одну зимовку, а на полторы-две. Мы говорим на две, а сами думаем, хоть бы на одну. Вот до чего докатилась дисциплина у нас! Нельзя нам уподобляться тому мулле, который вместо пятницы стал с минарета кричать в четверг. Люди удивились. А мулла ответил: «Так они и соберутся завтра, если позовешь их сегодня». Вот и мы. Решили призвать тружеников села заготовить грубые корма на два года, а сами думаем, хоть бы на год хватило.

В общем,- подытожил он совещание,- легко никому из нас не будет, в том числе и мне.

После совещания люди, разбившись на группки, обсуждали новости, шутили, смеялись. Говорили, что Банаева будто подменили. Некоторые объясняли это тем, что Банаев стремится как-то пресечь распространившиеся в районе разговоры, будто он по болезни должен уйти в этом году на пенсию, а на его место придет его заместитель.

- А знаешь, в чем причина неожиданного интереса Банаева к анализу хозяйственных дел?- спросил Гапур.- Опростоволосился он на бюро, когда ему случайно задали несколько вопросов и он не смог ответить ни на один из них. Он не смог сказать даже, сколько продукции в денежном выражении производится в расчете на каждые сто гектаров земли. Такая неосведомленность заставила, конечно, всех призадуматься. Ведь она показывает не только уровень компетентности, но и в первую очередь отношение человека к делу.

- А ты все это знаешь?- спросил Адам.

- А как же можно не знать?- пожал плечами Гапур.- Без знания этих да и многих других вопросов конкретной экономики невозможно серьезно заниматься делами района, в том числе и нашим с тобой делом - вопросами культуры, пропаганды и агитации, всего другого. Что пропагандировать? За что агитировать?

Адам опустил голову. Задумался. Он не стал рассказывать Гапуру о том, как после совещания, вернувшись в кабинет, пригласил к себе председателя районной плановой комиссии Магова и спросил, можно ли сделать необходимый ему анализ за последние пять, а может быть, и десять лет.

Магов в ответ на вопрос Адама криво усмехнулся:

- Как же это вы до сих пор работали, не делая глубокого анализа экономики?

Адам смутился:

- Я ведь работаю недавно да и занимаюсь в основном вопросами культуры и здравоохранения...

- Странно,- сказал Магов,- как ими можно заниматься без экономического обоснования. Экономика -фундамент всего. Все остальное держится на этом фундаменте.

- Я понимаю,- оправдывался Адам,- поэтому и хочу более подробно, в деталях, вооружившись конкретными цифрами и данными, узнать, каков он у нас, этот экономический фундамент.

- Сказать коротко: прочный,- ответил Магов.- Весьма прочный. Я представлю вам анализ в самый ближайший срок.

Адам, превозмогая себя, выдержал его вызывающий, граничащий с откровенной насмешкой, тон. В чем-то Магов был прав. Острое ощущение своей ответственности, своего долга заставляло Адама критически оценивать собственные поступки, трезво видеть упущения, слабости. И он честно признал: да, Магов - прав.

После его ухода Адам с силой зажмурил глаза и так сидел некоторое время, стараясь- стереть из памяти выражение лица экономиста.

Он вспомнил учительскую, классы, ребячьи голоса. На душе потеплело. Вот когда ему было хорошо! Никаких тебе «нижестоящих» и «вышестоящих», подозрений в подсиживании и конъюнктурщицы, карьеризма и угодничества... Впрочем, не надо растравлять себя. Перемена в послужном списке столь стремительна - от учителя к зампреду райисполкома,- а запаса опыта все-таки маловато. Будут еще и синяки, и шишки.

И все-таки... Это, наверное, чересчур, чтобы зампред знал экономику, как районный плановик. Каждый должен знать свой участок. Никто не обнимет необъятного. Недавняя, свежая обида на непочтительного Магова снова кольнула Адама, и он сказал Гапуру:

- По-моему, ты преувеличиваешь. Нельзя всем быть пропагандистами, скажем, передовых методов хозяйствования. Если пропагандист - учитель, врач, то зачем ему касаться вопросов экономики? Он может быть просто пропагандистом советского образа жизни.

- Но как же ты намерен беседовать о советском образе жизни, не касаясь животрепещущих социальных вопросов?- грустно улыбнулся Гапур.- А социальные вопросы как объяснишь без элементарного представления вопросов экономики? Скажу больше, требуется не только понимание общих вопросов экономики, но и положение дел в районе, а если беседуешь в трудовом коллективе, то и состояние его экономики. Иначе всякий разговор сведется к тому, что снег холодный, а вода мокрая...Ты извини меня за это сравнение, но от такой пропаганды только вред. Она раздражает людей, полностью обесценивает слово. После такой «пропаганды» всякий раз приходится завоевывать авторитет заново.

- Убедил, убедил,- нахмурился Адам.- Убедил, что я невежда и никакой не пропагандист, что я болван, а не зампред...- видно было, что ему неприятен разговор, который он сам же и начал.

- Нет,- покачал головой Гапур,- не так... Просто надо принять как непременное условие, что и в твоем, ив моем деле не очерчены границы необходимого знания. И не надо стесняться черпать знание, когда чувствуешь необходимость его. Когда люди увидят, что ты готов понять и воспринять то, что знают они, с удовольствием, а не по служебной обязанности, принесут все, что надо, как говорится, на тарелочке.

Адам поежился: друг его как будто в воду глядел, как будто он присутствовал при разговоре с Маговым и все видел.

- Что касается задания Банаева,- продолжал Гапур,- то выполни его как можно лучше. Тебе польза будет, да и ему понравится. Отношения, знаешь ли, можно улучшить только на деловой основе. Ну а твоя сфера - народное образование, здравоохранение и все остальное - откроются тебе совсем с другой стороны. Работать станет интереснее...

- Эх, сколько уж времени упустил,- вздохнул Адам.- Мы чуть ли не каждый день проводим совещания, заседания, собрания, семинары, конференции. Как я теперь понимаю, посиделки все это. Разговор идет впустую. «Усилить», «улучшить», «повысить»...

- Как однажды сказал один остряк - «не более, не менее, чем вообще»,- прибавил Гапур.- Да ты не впадай в панику. Действуй!


>>>Часть третья. Главы 14 - 20

Вы можете разместить эту новость у себя в социальной сети

Доброго времени суток, уважаемый посетитель!

В комментариях категорически запрещено:

  1. Оскорблять чужое достоинство.
  2. Сеять и проявлять межнациональную или межрелигиозную рознь.
  3. Употреблять ненормативную лексику, мат.

За нарушение правил следует предупреждение или бан (зависит от нарушения). При публикации комментариев старайтесь, по мере возможности, придерживаться правил вайнахского этикета. Старайтесь не оскорблять других пользователей. Всегда помните о том, что каждый человек несет ответственность за свои слова перед Аллахом и законом России!

© 2007-2009
| Реклама | Ссылки | Партнеры