В этом году Али Татаровичу Хашагульгову, самому яркому и своеобразному ингушскому поэту, исполнилось бы 70 лет, не уйди он так рано
. Уже вышли юбилейные статьи и передачи, в которых описаны и озвучены главные моменты жизни поэта: годы рождения и смерти, учебы, ареста и заключения в мордовских концлагерях для политзаключенных и прочее.
Думаю, что нет необходимости вновь повторять хронологию жизни поэта, а лучше попытаться рассказать что-нибудь неизвестное читателю.
Что интересного могу добавить я в воспоминания современников Али?
Познакомился я с Али Хашагульговым в 1981 году, когда мне было 15 лет. Я родился и рос в Джейрахе, начал писать стихи и, конечно, наши пути не могли не пересечься. Али жил тогда в Ольгетти и только немного позже поселился в Армхи, в небольшой съемной квартире у самой дороги. В горы он уехал главным образом из-за любви к ним, хотя и желание бывшего политзаключенного уйти подальше от надзора КГБ можно было понять.
Он дружил с семьей Идриса Базоркина. Благодаря его дочери Азе и я подружился с ним. Мне он казался очень необычным человеком, потому что был счастлив, занимаясь языком, живописью и поэзией, совершенно не обращая внимания на материальные неудобства. Таких людей и тогда почти не было, как нет и сейчас.
В стареньком саманном домике в Ольгетти, где он жил, я не был, но по рассказам Азы Базоркиной, в нем стояла только одна старая железная кровать, покрытая таким же старым солдатским одеялом. Во время дождя из щелей в потолке струился дождь, а единственное место, где не протекало, было занято главным его богатством – книгами. Об этом домике он написал одно из лучших своих стихотворений, которое мне удалось перевести на русский язык.
Домик саманный стоит под скалою.
Вазой – гнездо на карнизе висит.
Пущенной крепкой рукою стрелою,
Ласточка к дому с добычей летит.
В этом бы домике жить и творить мне,
Если бы мог я здесь жить и творить;
Просто питаться, в размеренном ритме,
В легких хулчи по ущельям ходить.
Острые пики вершин покоряя,
Стал бы в пещерах тогда ночевать,
Стал бы давать родникам имена я,
Им свои новые строки читать.
Был бы тогда я доволен судьбою,
Был бы богаче богатых, а в срок -
Старцем глубоким с седой бородою
В эту бы землю кремнистую лег.
Часто случалось так, что при всей его бедности у него неожиданно появлялись на руках роскошные швейцарские часы, а в убогой комнатушке – дорогой японский магнитофон. Объяснялось это тем, что у него было много далеко не бедных друзей в Грузии, Прибалтике, Средней Азии, евших с ним горький хлеб мордовских лагерей для политзаключенных, которые никогда не забывали о его Дне рождения.
Следует отметить, что вещи эти недолго задерживались у непрактичного Али. Он передаривал их и просто отдавал тому, кто имел наглость попросить у него ту или иную вещь.
Спустя несколько лет после освобождения, в 1972 году, Али уезжает в Ригу с намерением обосноваться там навсегда. Свобода, пусть и относительная, манит его безудержно. Там он печатает свои стихи на латышском языке, входит в высшие литературные круги Латвии, пользуется в них глубоким уважением, но в глубине души начинает осознавать, что без Ингушетии и ингушского языка жить не сможет. Стоит ли скрывать, что и ингушских женщин это касалось не в последнюю очередь.
Как рассказывал сам Али, увидев на одной из рижских улиц молодую женщину в косынке, удивительно похожую на типичную работницу назрановской трикотажной фабрики, он принял окончательное решение уехать, и взял билет на Минводы.
Отныне восстановление умирающего ингушского языка и поэзия с живописью стали единственным смыслом его жизни.
Я рад, что мне посчастливилось дружить с ним, несмотря на разницу в возрасте.
Рамзан ЦУРОВ, Джейрах
Сердало
Комментарии
достойный сын своих родитилей, Дала гешт долда цун.
амин
Амин.