Исмагил умолк и долго сидел уставившись застывшим взглядом в одну точку, молча отхлебывая остывший чай, как будто собираясь с силами и, наконец, тяжело вздохнув, уставшим голосом сказал: "Что я рассказываю! Все это ты знаешь не хуже меня!" И сделав небольшую паузу, продолжил: "В тот злосчастный день, когда вы ушли со склада, я остался, чтобы собрать инструменты и запереть свой ящик, и уже заканчивал свои сборы, когда хлопнула дверь склада и я увидел Али вошедшего внутрь и быстрым шагом идущего к каптерке. Он уже подошел к лестнице и поставил ногу на ступеньку крыльца, как опять хлопнула дверь, и внутрь вбежал Ахмед. В полутьме склада они меня не заметили, я спрятался за тюками кожи и все хорошо видел. Али нахмурил брови и недовольным голосом сказал: "Ты что себе позволяешь, я тебе что сказал! Уходи немедленно. Но Ахмед и ухом не повел, наверное это был первый случай в его жизни, когда он ослушался безмерно уважаемого старшего товарища. Али сказал уже мягче: "Ахмед, я тебя очень прошу, уходи! Ты еще молод, ты должен жить! Уходи! " Но Ахмед ничего не хотел слышать. Он быстро подошел к моему столу, взял первые попавшие ему на глаза два разделочных ножа и направляясь к крыльцу каптерки коротко бросил: "Я достаточно пожил! С меня хватит!" И уже приготовился к прыжку, когда Али остановил его и взглядом указав на ножи, сказал: "Убери, не надо, мы их так проучим." И уже тоном приказа добавил: "Далеко не отходи, держись рядом!" Одним прыжком оказавшись у двери каптерки, Али ударом ноги развалил ее на части и оказался внутри помещения. Если бы выстрелили из пушки, не было бы большего эффекта. На короткий промежуток времени установилась мертвая тишина, которая была прервана противным визгом продажных женщин, которые как мыши проскочили мимо Али, и побежали прочь со склада. Немую сцену прервал этот подлый Хряк, сидевший во главе стола, процедив сквозь зубы: «Слышь, ты! Горный орел. Ты че себе позволяешь! Ты-ы!» Али процедил точно так же презрительно и с ненавистью: "Зачем девочк трогал?!"- и раздельно добавил сквозь зубы: "Свинья!" Хряк налитыми кровью глазами обвел свою свору и только бровью повел, как две шестерки, сидевшие в конце стола, выхватив из-за голенищ сапогов финки кинулись на Али. Я зажмурил от страха глаза, сейчас они изрежут моего друга. Но в следующее мгновение я их широко открыл от удивления. Несколько коротких ударов Али, и эти негодяи разлетелись в разные стороны, взвыв от боли и наверное еще больше от удивления. И долго еще скулили где-то, как обиженные щенки, невидимые мне в проеме развороченной двери. Но теперь поднялась вся основная свора этих грязных шакалов, и только тогда Али вытащил из-за пояса кнут, это был мой подарок, и через стол хлестнул им Хряка по голове. Кепка слетела с его головы, как ветром сдуло, и багрово-синяя полоса пролегла через всю голову и лоб этого негодяя. Но в следующее мгновение он заревел: "Ату его, детки! Ату!" И вся эта свора, выхватив ножи, финки, кастеты и еще какой-то свой воровской инвентарь, кинулась на Али и Ахмеда. И тогда началась эта неравная битва двоих против семерых до зубов вооруженных бандитов. Али хлестал их налево и направо плеткой, бил рукой и пинал ногами. Ахмед не отставал от него. Один Хряк стоял за спиной своих урок, изредка подбадривая их репликами. Столы, стулья, табуретки, все что можно было кинуть в противника, летало по комнате, разлетаясь на куски и осколки, раня и калеча дерущихся. Но вот Хряк хищно оскалился и, выхватив откуда-то большой и безобразный, как он сам, нож, начал подкрадываться к сражающемуся с двумя его приспешниками, Ахмеду. "Ахмед, сзади!'', – закричал я, что было сил, и мне показалось, что от моего крика задрожали стены. Только потом я понял, что это Али крикнул одновременно со мной, кинувшись на выручку Ахмеду. Но не успел. По самую рукоятку всадил Хряк свой безобразный нож в спину Ахмеда. И рухнул Ахмед, как подрубленное молодое деревце, не проронив ни слова. И только алая струя крови из широкой раны лилась на затоптанный пол этого грязного притона. "Ахмед, Ахмед"- кричал Али, рукой зажимая рану Ахмеда. Но замолчал навеки и так малоразговорчивый Ахмед. Прямо в сердце ударил его Хряк. И тогда встал во весь рост Али. Блеснули у него в руках разделочные ножи, которые он вытащил из-за пояса Ахмеда, и которыми тот не воспользовался, подчиняясь приказу Али. Грозен был Али. "Ты покойник!", - сказал он Хряку, успевшему спрятаться за спины своих прихвостней, и видя, что те не отдадут своего вожака без боя, широким жестом обвел их всех и сказал: Вы все покойники, если он у вас есть, молитесь своему богу!" И в ту же секунду с боевым кличем "Ярасулулах1" бросился вперед на Хряка, но заслонил того с ножом и кастетом в руках один из его прихвостней и рухнул тут же, захлебываясь в собственной крови. Но в тот же миг вся свора бросилась на Али, и закрутилась эта смертоносная карусель. Если вы видели уличную драку, где неумелые противники дубасят друг друга чем попало, вы ничего не видели. Если вы смотрели кино, где герои картинно размахивают саблями или другим оружием, считайте вы ничего не видели. Настоящая битва умелых бойцов, она совсем другая. Нечеловеческое напряжение нервов и мускулов сопровождается молниеносным ударом, который вы можете и не увидеть, а видите только его последствия. Противниками Али были сильные и страшные люди, много повидавшие на своем веку, загубившие не одну человеческую жизнь, им человека было убить, все равно, что цыпленка задавить. Но сегодня они встретили достойного противника, и поняв это с первых же ударов Али, повели наступление по всем правилам волчьей своры. "Бей, дави, коли, руби, заходи справа, слева, сзади", - неслось со всех сторон, и только громоподобный клич Али "Ярасулулах1" перекрывал тявканье этих шакалов. Но их было слишком много даже для такого бойца как мой друг Али. Я видел как белая рубаха моего друга превратилась в бурую от множества мелких и крупных ран, и он очень устал. Но несмотря на это, мой друг, с разделочным ножом в одной руке и тяжелым табуретом в другой, которым он прикрывался как щитом, продолжал сражаться, как лев, меткими ударами нанося ощутимый урон своим противникам. Нечеловеческое напряжение этой битвы передалось и мне. Нервы мои были напряжены до предела. Я не знал чем помочь своему другу, ведущему неравную борьбу с превосходящим во много раз противником. Я никогда не был особо храбрым или сильным, если бы я вступил в эту борьбу, меня просто растоптали бы как козявку, походя, между прочим. «Али, уходи, беги», – шептал я из своего укрытия, как будто он мог меня услышать. В момент наивысшего напряжения я вдруг услышал: "Ясин валкъуръанил хьаким, иннака ла минал мурсалин", – чистый сильный голос Али читал главную суру Священного Корана, перекрывая шум и грохот этой битвы. Но это был не тот "Ясин", который Али читал по четвергам и по пятницам красивым и чуть грустным голосом. Нет, рычание льва и клекот орла слышались мне в этом голосе, и изредка прерываемый боевым кличем Али "Ярасулулах1", он продолжал звучать как заупокойная молитва. И не знал я, кому его читает Али, своему умирающему другу или себе, приготовившемуся умереть. Я понял, мой друг умрет, но не отступит! Отчаяние овладело мной, я не знал как помочь своему другу. В это время из каптерки выскочил человек, пробежал несколько шагов и упал у моих ног. Одной рукой он держался за перерезанное горло, а другой поддерживал свои вываливающиеся внутренности. Смертельный ужас застыл в его глазах, и когда он протянул ко мне свои окровавленные руки, умоляя о помощи, я дико закричал и побежал прочь. Я бегал по двору завода и звал на помощь, но помощи не было, и ждать ее было неоткуда. Наконец, ноги мои подкосились и я упал прямо в пыль, посреди заводского двора. И в этот миг мне в голову пришла неожиданная мысль. Я знаю, где искать помощь! Я знаю, где найти заступника! Поднявшись с пыльной земли и встав на колени посреди заводского двора, я воздел руки к небесам и закричал: "Святой Устаз! Шейх Батал-Хаджи! Я знаю! Я верю, что твоя бессмертная душа обитает на бескрайних просторах Вселенной! Именем Аллаха, Милостивого, Милосердного, к тебе я обращаюсь, к тебе я взываю и тебя я прошу помочь. Помоги моему другу и своему верному мюриду Благородному Али одолеть своих врагов. Не дай ему сгинуть от рук этих нечестивцев! Прошу тебя, помоги»!
В голове у меня помутилось и я упал. И чудились мне тяжелые свинцовые тучи от горизонта до горизонта которые тяжелым гнетом придавили меня к земле. Безобразные жуткие чудовища тянули ко мне свои уродливые лапы, собираясь меня сожрать. Я зажмурил глаза, сердце мое стучало все реже. Тук... тук... тук... Но в это время что-то произошло, гнет, давивший меня, стал ослабевать и сердце мое опять забилось. Я открыл глаза и увидел, что чудовища в страхе отступают от меня. Сияющий луч света упал на тучи и прорубил в них целую просеку. Оглянувшись, на горизонте я увидел источник этого света, который носился по небу из края в край и рубил своим волшебным лучом эти чудовищные тучи, превращая их в пыль и прах. Когда он стал ближе ко мне, я увидел всадника на белом коне, у которого в руках было это волшебное оружие. Удивительный всадник был огромен и своим конем заполнил все небо. Все кругом сияло волшебным светом. Я в страхе зажмурил глаза, ожидая, что вот сейчас волшебный луч испепелит и меня. Но со мной ничего не случилось. Всадник поднял на дыбы своего коня и с места в карьер поскакал дальше, кромсая своим волшебным лучом эти черные тучи. В это время я услышал, как кто-то издалека зовет меня: "Исмагил, Исмагил!" Голос становился все ближе и громче, и звал меня: «Исмагил, Исмагил». Приятная прохлада разлилась по всему моему телу, я очнулся и увидел людей, которые склонились надо мной и брызгая на меня холодной водой старались привести меня в чувство. В тот же миг я вспомнил все и с криком "Али! там Али!", - вскочил на ноги и, расталкивая людей, побежал к складу. Заскочив внутрь я остановился, привыкая к полутьме склада, и увидел своего друга Али, присевшего отдохнуть на ступеньках крыльца, он сидел прислонившись к перилам и опустив голову на грудь. Дикий крик радости вырвался из моей груди: "Али! брат! Али!" и я, что было духу побежал к нему. Но чем ближе я был, тем сильнее страх овладевал мной, что-то было не так. Мой друг не откликался, и не шевельнулся даже. Подбежав к нему, я остановился на расстоянии вытянутой руки, и, дотронувшись до его руки, которая была холодная, как лед, тихо позвал его: «Али, Али»... – в надежде, что друг мой откликнется, но друг мой не отвечал, он был мертв. Правой рукой он прикрывал остывшее тело Ахмеда, как будто хотел защитить его от чего-то. В левой руке я заметил какой-то предмет, похожий на бурдюк. Я наклонился, чтобы получше разглядеть его, и тут же в ужасе отпрянул. Это была голова Хряка отделенная от тела и которую остывшая рука Али держала за волосы мертвой хваткой. Всегда прищуренные злые глаза Хряка на этот раз были широко открыты, как будто собирались выскочить из орбит, и в них застыл такой беспредельный ужас, как будто перед кончиной он увидел ангела смерти или преисподнюю ада, куда непременно должен был попасть. Ужас, застывший в глазах Хряка, каким-то образом передался мне, я оцепенел и не мог сдвинуться с места. В это время раскрылись ворота склада и с криками: "Лежать, не двигаться, руки вверх." Внутрь ворвались вооруженные люди. И один из них, сын свиньи и собаки, с размаху ударил меня прикладом по голове, прямо в переносицу, и я тут же потерял сознание. Пришел я в себя уже здесь, в этой лачуге, куда меня принесли сердобольные люди, еле вырвав из рук солдат. Удар прикладом не прошел для меня даром. Я ослеп, и с тех пор живу здесь, доживая свои дни в тишине и забвении."
"Ты не знаешь, что стало с телами Али и Ахмеда, где их похоронили?" - спросил я Исмагила. "Нет'', - с грустью ответил Исмагил. "Никто об этом не знает. На следующий день после этого случая на завод приехало большое начальство, было собрание, и под страхом строжайшего наказания запретили всем говорить об этом случае, и даже вспоминать о нем. Я старался хоть что-то узнать, но известно только одно, что солдаты комендатуры увезли тела всех погибших на крытой военной машине. Куда, зачем, никто не знает."
Время было позднее, и мы легли спать. На второй день я распрощался с Исмагилом и уехал оттуда навсегда.
В комнате установилась долгая тишина, которую прервал тяжелый вздох старика. "Ну вот видишь, сынок, ты и услышал правду о своем дяде. Твой дядя был героем и умер как герой, защищая слабых и обездоленных. Я очень часто размышлял над тем, что рассказал мне Исмагил, и думал, почему Святой Устаз Шейх Батал-Хаджи не спас своего мюрида, Благородного Али, от смерти. Ведь Всевышний наделил его этой возможностью. Но чем больше я размышлял над этим, тем больше убеждался! Святой Устаз спас своего мюрида! Спас от необходимости видеть унижение и оскорбление своего народа. Видеть опухших от голода и умирающих медленной и мучительной смертью женщин, стариков, детей. Мертвых матерей, склонившихся над своими умирающими от голода детьми и оставшихся в такой позе навсегда. Отцов семейств, поседевших от горя, взирая на своих умерших от голода и холода жен, детей, отцов и матерей, не имея ни сил, ни средств даже для того чтобы похоронить их. Нет! Благородное сердце Али не выдержало бы этого, я уверен. Его Устаз избавил его от необходимости видеть все это. Мой друг Али умер в 63 года, в том возрасте, в каком покинул этот мир и наш пророк, расуль Аллаха Мухьаммад «с.а.с.». Если бы ты знал, сколько раз я жалел, что не умер в тот день вместе с ними. Но Аллаху наверное угодно было, чтобы я, превратившись во вьючное животное и рабочую скотину, влачил эту жалкую жизнь, и умер здесь, в безвестности, на чужбине. Но на все воля Аллаха, милость его безгранична, и я надеюсь уже скоро встретиться со своими друзьями на небесах и попросить у них прошения."
Старик подозвал внука и сказал ему что-то. Мальчик быстро сбегал куда-то и принес шкатулку, из которой старик, как величайшую драгоценность, вытащил какой-то сверток, развернул его и отдал Гирихану со словами: "Возьми, сынок, это твое." Там была какая-то справка, пожелтевшая от времени, и половина фотографии, на которой было два человека. На вопросительный взгляд Гирихана старик, без слов понимая его, ответил. "Это твой дядя Али и Ахмед, третий на фотографии был я, но в минуту душевной слабости я вырвал себя из этой фотографии, порвал на мелкие кусочки и выбросил, посчитав себя недостойным находиться рядом с ними. Сегодня я уже жалею об этом, но сделанного не воротить". Видно было, что он очень устал, и молодые люди не стали его больше беспокоить. Как могли, как умели поблагодарили его и, пожелав ему скорейшего выздоровления, уехали.
По телеграмме Гирихана через несколько дней с Кавказа прилетел родной сын Али, Уматгирей. Ему очень хотелось увидеть человека, который в последние часы его отца был рядом с ним. Но старик был очень болен и был в полузабытьи в окружении своих родных и близких. Один из сыновей наклонился к нему и тихо сказал: "Дада! Дада! Посмотри, кто к тебе приехал». И когда он открыл глаза, показал на Уматгирея. Мутными глазами он долго всматривался в человека, стоявшего перед ним, но чем яснее становился его взгляд, тем быстрее целая гамма чувств сменялась на его изможденном лице. Испуг, удивление, ужас, восторг вихрем пронеслись по его лицу. Как загипнотизированный, он приподнялся с подушек и в изнеможении упал обратно. Через какое-то время, протянув руку, он погладил Уматгирея по руке и с трудом выговаривая слова, сказал: "Как ты похож на отца!" Это были последние слова этого доброго человека. Две большие слезинки скатились из уголков его глаз, проведя блестящую черту по его пожелтевшим щекам, как будто проводя черту между тяжелым и безрадостным прошлым этого человека на этом свете и неизвестным будущим на том. Да простит ему Аллах его грехи, если они у него есть.
Спасибо ему, что не унес с собой в могилу тайну гибели Али, достойного сына своего народа, даже на далекой чужбине оставшегося человеком. Человеком с большой буквы!
Сколько же их еще, достойных сынов своего отечества, преданных забвению, наказанных забвением своими же потомками? Уверен, их тысячи и тысячи!
Да смилуется Аллах над ними, над нами и над всеми праведными потомками Адама! Аминь!!!
Автор: Р. Точиев