Главная Стартовой Избранное Карта Сообщение
Вы гость вход | регистрация 28 / 03 / 2024 Время Московское: 9055 Человек (а) в сети
 

Книга вторая - Часть третья

Книга вторая - Часть вторая<<<


Книга вторая - Часть третья

    

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Утро выдалось ясное, ласковое. Небо - словно подсиненное полотно. Солнце стоит высоко. Горизонт опоясан кудрявыми облаками, похожими на расчесанную шерсть. Все дышит свежестью. Радостно щебечут птицы, неутомимые ласточки хлопочут вокруг своих гнезд.

Во дворе у Довта не умолкает перестук молотка по железу. Прохожие останавливаются и удивленно заглядывают: не Довт ли ожил? Но нет. Это Хусен. Не многие еще знают, что они с Эсет здесь поселились, а лучше бы и никто вовсе не знал. Спокойнее было б для них и безопасней.

Но Хусен сейчас думает о другом. Перед глазами у него поле в Витэ-балке, где он, как и многие сагопшинцы, засеял кукурузой свою долю землицы. От угодий Мазая и Мочко Хусену ничего не досталось, а вспахать много лет пустовавшие, утоптанные овцами земли Угрома в Алханчуртской долине у людей в этот год не хватило ни сил, ни времени.

Урожай в Витэ-балке обещает быть хорошим. Хусен уже ездил бороновать - кукуруза поднялась дружно. За день Хусен с Султаном пробороновали четыре десятины. Заодно со своими участками поработали и на исмааловом. Он-то теперь возглавляет Совет в селе, не до земли ему. Прополкой позже займутся женщины - Миновси с дочкой. А боронование - дело мужское.

Хусен уже заканчивал, когда вдруг появился Гойберд.

- Вот хорошо-то, что я вас застал, - приговаривал он, вытирая войлочной шляпой пот с бритой головы. - Кайпа сказала мне, что вы здесь, я и поспешил. Проборонуй, Хусен, и мое поле. Бог воз благодарит тебя. Да не будет мой путь сюда напрасным!..

- Что говорить, Гойберд, конечно, проборонуем. Поворачивай сюда, - крикнул Хусен брату и, обернувшись к

соседу, спросил: - А где твой участок?

- Клянусь Богом, недалеко. Отсюда - как от нашего дома до окраины села. Ну, может, чуть побольше...

Хусен улыбнулся, но промолчал. Ему ли не знать Гойберда.

Путь до гойбердовой полосы оказался и впрямь неблизким. Но за разговором дошли быстро. На радостях Гойберд не знал, какие ему слова сказать в благодарность.

- Да будет благодатным каждое ваше начинание. Беки, бедняга, будь он жив, очень бы обрадовался, увидев вас такими повзрослевшими! - Затем, глянув на лошадей, спросил: - У каждого по лошади? Дай Бог, дай Бог. А вторую когда же купили?

- Во время пахоты.

- Правильно сделали. Теперь со всяким делом можно управиться на своих лошадях и у других не надо просить. У меня в эту весну ничего не вышло. Но осенью куплю, если буду жив. Клянусь Богом, куплю. Кукуруза, по всему видно, будет хорошая. Вон у меня ее сколько: две десятины... Обязательно куплю лошадь. И толь ко хорошую. Как твоя. - Гойберд с удовольствием посмотрел на гнедую. - Уж покупать, то хорошую. Клянусь Богом, это правда.

Хусен тоже не сводил глаз со своего мерина. Ему нравился и блеск его черной шерсти, и сильные ноги, и густая грива, чем-то напоминающая распущенные девичьи волосы. Хусен купил коня на деньги, вырученные от продажи овец и мешка пшеницы.

Когда Кайпа при разделе сказала, что коня этого надо отдать Хусену, Хасан не возразил. Хусен привел овец, Хусен добыл пшеницу, значит, и конь должен принадлежать ему. Кто-кто, а Хасан всегда был за справедливость.

У Хусена и Эсет есть и корова. Родители дали ее дочери. Обычай у ингушей таков, что корову дарят дочери, вышедшей замуж, после первого посещения родительского дома. Эсет еще не была у своих, но корову ей выделили. Как ей пойти к родителям, если сопляк Тархан поклялся, что ноги ее не будет в том дворе, где живет он. Даже объявил: уйду, мол, из дому, коли родители впустят дочь. Кабират не один день уговаривала мужа принять дочь, и он уже было склонился к согласию, но под влиянием сына отступился от своего слова. Старший сын Тахир пропал без вести. Не терять же из-за непутевой дочери последнего отпрыска. Но когда Кабират сказала, что одну из четырех коров надо непременно отдать Эсет, Соси согласился. Тархан попробовал и этому воспрепятствовать, но тут мать настояла на своем, и он махнул рукой: мол, черт с ней, с коровой, лишь бы сама не приходила.

Хусен отбивал тяпку, когда вдруг увидел торопливо входящую во двор тещу. Он быстро скрылся за домом. Не хотелось ему встречаться с ней. Раньше, когда еще был маленьким, прятался от нее потому, что уж очень ему была противна эта крикливая женщина. Теперь не то. Теперь он скорее соблюдал древний обычай. Правда, ненависть, запавшая в душу с детства, не прошла и до сих пор. Да и как ей пройти. Подарила корову, и нет им теперь покоя. Чуть не каждый день ходит в дом и терзает. Эсет ему ничего не рассказывает, но он догадывается. После каждого посещения матери она бывает очень грустная. Видно, что-то расстраивает ее. Вот и сейчас Хусен улавливает обрывки разговора Кабират с Эсет. Кабират тихо говорить не умеет.

- Ты едешь на прополку? Хусен не слышит ответа Эсет.

- Хотя чем сидеть в этом балагане, лучше на люди выйти, - продолжает Кабират. - Для такой ли жизни я тебя растила...

Хусен застучал молотком во всю силу. Хоть и не ново для него, что родители Эсет считают ее замужество несчастным, а обидно вновь и вновь слышать об этом. «Ничего, - думает Хусен, - мы еще заживем. И другие не в один день создавали хозяйство. Вот закончу прополку кукурузы и примусь за дом». Он уже начал возить лес для балок и стропил. За лето он подсохнет. Стены будут плетеные... Не далек день, когда Кабират не сможет больше сказать, что Эсет живет в балагане.

Хусен представил себе новый дом. счастливую жизнь. Удары молотка становились все тише и тише. Наконец совсем затихли. И тогда до него снова донесся голос Кабират:

- Едва ли, дочь моя, новая власть поможет вам устроить жизнь. Говорят, она уже рухнула, власть ваших красных.

- Как рухнула?

- Слыхала я, будто восставшие в Моздоке казаки перебили всех большевиков. Заявили, что не нужна казакам новая власть, двинулись вдоль Терека, убивают красных. Скоро, наверно, и к нам завернут.

Хусен Так и замер при этих словах. Вмиг забыл и о доме, и о кукурузе, и о прополке.

- Ну и пусть заворачивают, - сказала Эсет. - У нас им некого убивать.

- Да хоть бы твоего хозяина! Им ведь безразлично: большек он или только сторонник красных. Ох, и не знаю, что с тобой делать. - Кабират глубоко вздохнула. - Забрала бы я тебя домой, если бы Тархан не сходил с ума. Ни за что он не хочет смириться с этим родством.

- И пусть не смиряется. А хоть бы и смирился, я никогда ни на час не оставила бы Хусена одного, - сказала Эсет решительно. - А что убудет оттого, что Тархан не соглашается? Что от этого изменится?

- Конечно, это так, - Кабират посмотрела на начавшую полнеть Эсет. - Что может измениться, когда все, что должно было произойти, уже произошло.

- А о том, чтобы взять меня домой, не думай и не переживай. Если суждено, умру и здесь, и там. Но запомни, что я не сяду возле тебя, спасая свою шкуру, не скажу: пусть остальные превратятся в воду и кровь.

- Ну что ж! Пусть они сидят у тебя на шее, твои новые родичи.

- Напрасно ты так, - с горечью сказала Эсет. - Сама бы смирилась. Не мечтай, что изменишь мою жизнь. Только смерть может мне помешать.

Хусену показалось, что Эсет всхлипнула. Он едва сдерживался, чтобы не ворваться в дом и не выгнать Кабират.

- Ну ладно, успокойся, - заговорила мать уже другим тоном. - Если тебе так все это нравится, никто не станет силой разлучать тебя с ним...

- Да, нравится! Если бы не нравилось, я бы не была здесь! - твердо сказала Эсет. - И не носи нам больше ничего. Мы не голодаем. Забери свой сахар!

- Замолчи. Этого я у тебя спрашивать не буду. Сама знаю, при носить мне или нет.

Наконец Кабират ушла. Хусен стал запрягать лошадь. Он молчал, делал вид, будто ничего не слышал. А сам тревожился. Если верить Кабират, события могут разлучить их... А Эсет, видя его задумчивость, ходила вокруг и около, не зная, как его развеселить. Она понимала, что его не радовали визиты Кабират...

Вот двор забежал Султан. Он часто навещал их. Уж очень нравился мальчишке Хусенов мерин.

- Как там, дома? - спросил Хусен.

- Хорошо, они едут сюда! - бросил Султан и стал гладить коня. В воротах показались Гойберд с дочкой Зали.

- А вы далеко? - спросил Гойберд, глянув на арбу.

- В поле. Полоть кукурузу, - ответил Хусен. Глубоко ввалившиеся глаза Гойберда заблестели.

- Правильно, день сегодня подходящий. Мы вот тоже реши ли...

- Поедем, значит, вместе. Садитесь.

- Да мы, пожалуй, пешком, - сказал Гойберд, хотя и вопрос- то свой задал специально, чтобы Хусен предложил ему ехать.

- Зачем же пешком, когда в арбе место есть?

Эсет тоже отодвинулась к краю и предложила сесть. Гойберд больше не отказывался. Взобравшись на арбу и устроившись поудобнее, он принялся благодарить Хусена и Эсет. Затем, глубоко вздохнув, добавил:

- Я-то рассчитывал хоть осенью купить лошадь. А теперь и не знаю, что будет. Снова зашевелились моздокские казаки. Восстали против новой власти. Страшное там вчера творилось.

- Ты сам там был? - спросил Хусен.

- Да. И чуть не отправился на тот свет. Бог оказался милостив. Я ходил по лавкам, искал, что бы мне подходящее купить. Дело было после полудня. Вдруг со стороны церкви застрочил пулемет. Люди кричали, что стреляют в красных. Пока я раздумывал, в какую сторону мне податься, смотрю, а из дома поблизости выскакивают солдаты и куда-то бегут. Потом я узнал, что это были красные. И стреляли действительно по ним. Иные на моих глазах за мертво падали. Как я уцелел, ума не приложу. Не суждено, видно, пока умереть.

Некоторое время ехали молча. Хусен сидел, подперев голову руками, Эсет изредка робко взглядывала на него и глубоко вздыхала. Гойберд рассказал о том, что она хотела скрыть от Хусена. Теперь он и вовсе загрустит. А Эсет мечтала только об одном: как бы ни была коротка их совместная жизнь, пусть она будет радостной и счастливой...

Гойберд снова прервал молчание.

- Уж лучше бы меня убили, - сказал он. - На том бы и кончи лось мучение. Какой теперь мне толк жить. Свое, хоть и тяжело, я прожил. Молодых жаль. Жизни не видели, а погибают. Клянусь Богом, жаль...

Эсет думала о своем. Как ни отгоняла она воспоминания о разговоре с матерью, а из ума не шла обида. И за что они не любят Хусена? Ведь ей очень хорошо с ним. Он так молод, так хочет жить. Неужели вдруг?.. У Эсет все сжалось внутри при мысли о том, что их ждет новая беда. Она глянула на Гойберда и спросила, почти крикнула:

- А нас они тронут, эти проклятые?

- Тронут, если сил хватит. Не пожалеют. Клянусь Богом, не пожалеют... А мы-то думали: конец нашим бедам. Чего еще было желать: земли дали, семян тоже...

Все замолкли и опустили головы, как на похоронах. Один Султан не прислушивался, о чем говорят взрослые, что их тревожит. Он сидел и с восторгом наблюдал за всем, что его окружало: за застывшим высоко в небе жаворонком, юркой ящерицей в придорожной траве... Султан тревожился лишь тогда, когда кто-нибудь из братьев, вдруг вооружившись, вихрем уносился на коне, чтобы неизвестно когда вернуться.

Лошадь идет хорошо. Хусен молчит. О чем он думает? О народе своем, спокойствие которого снова в опасности, о доме, который он, может, так и не достроит, о том, что будет с Эсет, или о лошади, которую и на этот раз не купит Гойберд?..



2

Уходят и уходят в сторону Кескема всадники. Завеса желтой пыли на улицах не опускается.

- Что там случилось? - спрашивают одни.

- Говорят, начальник большой приезжает! Товарищ самого Ленина! Эржакинез *, отвечают другие.

Еще никто не знает, о чем пойдет речь на сходе, но все спешат туда, вооружившись кто чем богат: не знаешь, может, прямо оттуда придется идти воевать.

Всего несколько дней минуло, как до Сагопши дошел слух о том, что в Моздоке подняли головы белоказаки. Вести со дня на день становились все тревожнее. На Тереке уже разгорелось настоящая война. И в Прохладной, и в Грозном тоже...

Братья едут рядом. Хусен чуть сдерживает своего коня, а Хасан, наоборот, подгоняет. Только так они держатся вровень. Хасан нервничает, все хлещет кнутом своего мерина, а толку мало.

- Ничего, успеем, - успокаивает его Хусен.

- «Успеем», - сердится Хасан. - Видишь, как люди гонят.

- Хочешь, садись на моего и скачи вперед, - предлагает брат, - а я подъеду позже?

Хасан не ответил. И Хусен замолк.

Посреди села собралось столько народу, как в пятницу на базаре. Большинство были на лошадях. Из трех сел собирались. Пешими так скоро не собрались бы. Были тут люди и из хуторов. Всадники стояли вокруг и белобородых стариков, сидевших на больших камнях у ворот, словно охраняя их.

- Видишь, - сказал Хусен, - я же говорил, что успеем. Только еще собираются.

Хасан не слушал брата. Его сейчас занимала кляча, на которой он сидел, и перекинутое через плечо ружье. Хусен давно уже предложил ему свою винтовку. Но в сложившейся обстановке Хасан не мог пойти на это. Ведь у брата вражда с сурхохинцами. С ружьем против них не устоишь.

Хасан не очень доволен, что брат живет от них отдельно. Но возражать против этого он не мог. Эсет не хотела жить вблизи от родительского дома, под недремлющим оком отца и брата. И с этим трудно было не согласиться, потому и пришлось отдать Хусену и лучшего коня, и винтовку...

Площадь полнилась шумом. Разобрать, кто и что говорит, было невозможно, но вот все стихло, головы людей повернулись в сторону улицы. На ней показалось несколько всадников. По одежде можно было догадаться, что одни из них русские, другие вайнахи. Был с ними и Дауд.

Хусен рванулся ему навстречу, но Хасан удержал брата.

- Не до тебя сейчас Дауду, - сказал он. Народ всполошился. Посыпались вопросы.

- Кто из них Эржакинез?

- Наверно, этот...

- А кто он по национальности, интересно?

- Тебе не все равно?

- И то верно. Лишь бы добро нам сделал.

- Жди, обязательно сделает. Первым долгом пошлет против казаков воевать!..

- Понадобится, так и повоюем...

Всадники подъехали к толпе, спешились и сквозь образовавшийся коридор направились туда, где восседали старики. Те поднялись навстречу гостям, ответили на приветствие.

Первым заговорил Дауд.

- Мы прибыли к вам из Владикавказа, - сказал он. - Привело нас важное дело. Со мной еще приехали товарищи. - Дауд пока зал на высокого русского в фуражке и ингуша.

- Нас послал сюда Серго Орджоникидзе, - заговорил русский. Рядом стоявший черноволосый человек с коротко подстриженными усиками тотчас стал переводить.

- Серго Орджоникидзе, - продолжал русский, - большевик. Чрезвычайный комиссар. Он прибыл к нам, чтобы оказать по мощь в борьбе за Советскую власть на Северном Кавказе, руководить нашими действиями, указать верный путь. Сам Ленин при слал его...

- Да сохранит Бог и его и Ленина, - раздалось в толпе.

- Время сейчас очень трудное. Враги революции рыщут всюду. Жизни не жалеют, только бы уничтожить Советскую власть. - Оратор откашлялся и протянул вперед руку. - А на Тереке и в Кабарде вон что творят!.. Сжигают дома бедняков. Убивают стари ков, женщин и детей...

- Остопирулла! - послышалось с разных сторон.

-... Враги наращивают свои силы. Есть опасность, что не сегодня-завтра они вторгнутся и к вам...

- Да уж кого-кого, а нас в покое не оставят! -... Надо быть готовыми! - сказал русский.

При этих словах Хасан вдруг услышал недалеко от себя:

- «Надо быть готовыми»! Как будто в наших силах с ними сладить. У них пулеметы и пушки.

Это сказал человек, одетый в новенькую синюю суконную черкеску. На голове у него красовалась светло-коричневая каракулевая папаха, блестящая, словно золотая. Поверх серебряных газырей тянулся шелковый шнур. Настоящий офицер, только пагонов не хватало. Даже короткие, закрученные кверху усики были истинно офицерскими.

- Ну и что такого, что у них пулеметы и пушки? - возразил кто-то в толпе.

- Сровняют с землей наши села.

- Что же ты предлагаешь?

Второй голос показался Хасану похожим на элбердовский. И черкеска у этого человека, как у Элберда, коричневая. Но это был не он. Да и мог ли Элберд быть здесь? Хасан, правда, слышал, что рана его зажила и что он уже ходит. Но говорят, совсем не показывается на людях. Все толкует о том, что не успокоится пока не сведет свои счеты с Гарси.

- Так что же, по-твоему, надо встать перед ними на колени: мол, делайте с нами что хотите? Разве они не такие же люди, как мы, не одним Богом созданы? - вмешался в разговор Хасан.

- Ими командуют офицеры. Они хорошо знают, что такое война, - не унимался человека в синей черкеске.

- Ты небось тоже из офицеров? Возьми на себя командование и веди нас против них! Служил царю, послужи теперь своим одно сельчанам...

Спор этот уже мешал людям слушать оратора. Все зашикали на них.

- Мы верим, что вы готовы поддержать революцию, - продолжал русский. - Люди из ваших сел не раз доказали это. Во главе с Торко-Хаджи многие из вас участвовали в бою с белыми во Владикавказе, я сам видел, как прямо из Базоркино, со съезда ингушского народа, люди отправились в бой. Многие там погибли. Сей час революция выдвигает перед вами новую задачу. Надо выставить боевое охранение на подступах к Алханчуртской долине, и особенно там, где проходит дорога из Моздока во Владикавказ. Этот район мы считаем особенно важным. Банды Бичерахова могут именно по этой дороге прорваться к Владикавказу и Грозному. Там уже несколько дней идут бои. Надо сделать все возможное, чтобы враг не мог подкинуть туда подкрепление. Казаки Карабулакской и Троицкой станиц перешли на сторону революции. Во главе с Дьяковым они бьются с белыми, Серго просит вас помочь в охранении Алханчуртской долины.

В толпе поднялся шум.

- Передай, что мы надежно закроем все подступы к опорным пунктам. Как на замок запрем!

- Пока живы: ни одной души не пропустим!..

Едва ему перевели смысл возгласов, русский довольно заулыбался.

- Мы не сомневались в вашей преданности. Потому и приехали к вам. Советская власть и Ленин всегда будут помнить, с какой готовностью вы идете на защиту завоеваний революции! Желаю вам удачи!..

- И тебе пусть будет удача!..

- Живи долго!..

- Дай тебе Бог силы...

- Тише, люди! - крикнул Дауд. - Он еще не кончил свой раз говор.

- ...Война есть война! - продолжал русский. - В ней главное - дисциплина и порядок. Надо сформировать отряды и во главе каждого из них поставить командира!.. - Оратор посмотрел на Торко-Хаджи и добавил: - И Торко-Хаджи будет легче с помощниками. Одному ему трудно!..

Затем слово взяли двое стариков. Один говорил долго и замысловато. Но главное, в чем он хотел убедить Дауда и его товарищей, это то, что ингуши готовы защищать новую народную власть.

Другой старик был краток.

- У меня два взрослых сына, - сказал он по-ингушски, испытующе глянув в глаза русскому. - Скажи Эржакинезу, что они пойдут туда, куда он велит, хоть на смерть. А если понадобится, я и сам пойду!

Старик окинул взглядом толпу и пожал плечами. А тем временем слова его перевели русскому. Тот приложил руку к сердцу и кивнул старику в знак благодарности.

И тут Хусен услышал голос Гойберда:

- Разве только он пойдет? Я тоже пойду, если надо! И я, и сын мой. Понадобится, так и умрем. Чем сдаться этим собакам, лучше умереть. Клянусь Богом, лучше!

На слова Гойберда мало кто обратил внимания. Все ждали, что скажет Торко-Хаджи, а он, как обычно, сказал очень коротко:

- Во, люди! Слыхали? Поняли?

- И слыхали, и поняли!

- В таком случае, как советует наш гость, создадим в каждом селе отряды, а точнее - сотни. Так, как это бывает в кавалерии. В помощь нам дали бывшего офицера, знакомого с военным де лом...

При слове «офицер» народ недовольно зашумел. Торко-Хаджи поднял руку:

- Этот офицер добровольно перешел на нашу сторону, на сторону Советской власти.

Шум утих.

- Кто в какой сотне, узнаете завтра. После этого выберем командиров.

Гости ускакали. Народ тоже стал постепенно расходиться. Но не все. Иные еще долго обсуждали событие.

На другой день в каждом селе объявили, кто в какой сотне.

Хасан и Хусен попали в одну сотню.

И снова потекли длинные дни ожидания. В одном было легче, чем раньше: на дворе стояло лето. Днем ли, ночью ли, в минуты передышки можно было броситься прямо в траву и отдохнуть. Не будь недоделанных дома дел по хозяйству, караул показался бы чем-то вроде приятного времяпрепровождения. Но не для всех...

Каждый раз, возвращаясь домой, Хусен заставал Эсет с покрасневшими, опухшими глазами и бледным, как стена, лицом. В ответ на его укоры Эсет отрицала, что плакала, ссылаясь на бессонницу, оправдывалась, что просто скучает. Но Хусен-то знал о ее тревоге. Совсем недавно она сказала ему, что ждет ребенка. И видно, поэтому теперь особенно тревожилась за мужа.

- Ты и тогда будешь ночевать в степи, - спрашивала она, - когда нас будет трое?

- Нет. Зачем же в степи? Скоро все уляжется, успокоится, - утешал ее Хусен.

Эсет не спрашивала, когда и как все уляжется, ей бы только дождаться, чтобы больше не коротать одной ночи в тревоге. О другом она пока не думала.



3

Осеннее нежаркое солнце поднялась чуть выше деревьев. Пятеро мужчин во главе с седобородым стариком в папахе, обмотанной белой чалмой, вошли во двор Торко-Хаджи.

Прохожие провожали их взглядами, пока старики не скрылись из глаз.

Что привело их? Не дурные ли вести? Встревожились люди, вопрошая друг друга.

Торко-Жаджи был один в доме. Увидев издали гостей, поспешил к себе и сын Торко-Хаджи Зяуддин. Он пригласил стариков в дом, а сам встал у двери и, попеременно переводя взгляд с одного на другого, старался догадаться о цели их прихода.

Шаип-мулла бывает у них, и потому Зяуддина его приход не удивил, но Элаха-Хаджи и Гинардко еще ни разу не переступали порог их дома, если не считать того, что прошедшей весной они, может, приходили хоронить его брата Абдул-Муталиба, погибшего в бою против белых под Владикавказом. В тот день в их дворе побывало все село.

Зяуддин разглядывал и Мурада, который так же, как и он, занял место около двери. Этого человека он тоже никогда не видел у себя в доме.

Был здесь и Соси. Он, как только ему предложили сесть, тотчас опустился на стул. Мурад же сесть отказался.

После взаимных расспросов о жизни и здоровье Шаип-мулла посмотрел на своих спутников, словно спрашивая, кто заговорит первым. Никто не вызвался, и тогда он начал сам:

- Хаджи, позволь, я объясню тебе причину нашего вторжения в твой дом.

Торко-Хажди испытующе посмотрел на него. С каждым днем Шаип-мулла становился ему ненавистнее. Торко-Хаджи больше и больше убеждался, что он против Советской власти. Они все еще частенько беседуют - Шаип-мулла ходит к Торко-Хаджи чуть не каждый день, но отношения между ними резко ухудшились, хотя тот делает вид, что этого не чувствует. Вот и сейчас, заметив сердитый взгляд Торко-Хаджи, Шаип-мулла заговорил елейным тоном.

- Ты, может, хотел отдохнуть, а мы нарушили твой покой? Прости нас. Но не прийти мы не могли. Нас привели заботы о селе, о женщинах и детях. Не думать о них сейчас нельзя. Кто, кроме нас, станет о них заботиться? Кто предотвратит надвигающуюся беду, если не мы? Правильный путь народу можем указать толь ко мы...

Торко-Хаджи слушал Шаип-муллу, и ему казалось, что это не он так гладко говорит, а кто-то другой. Голос Шаип-муллы постепенно терял свою сладкоречивость, жирное красное лицо, похожее на взрезанный арбуз, уже не улыбалось. Речь его раздражала Торко-Хаджи, действовала, как стук арбы по мостовой на страдающего бессонницей человека. Но Торко-Хаджи сдерживал свое раздражение, ждал, что, может, будет и умное слово. Но круг, по которому шел Шаип-мулла, был большой, и конца ему не предвиделось.

- Так вот, надумали мы зайти к тебе. Да будет мне могила тес ной, если, не решаясь нарушить твой покой, мы долгое время не стояли в раздумье у мечети. Однако без тебя нельзя. Не ты ли самый уважаемый всеми нами человек? А значит, с тобой нам и решать, как помочь сельчанам нашим. Вот какие мысли привели нас к тебе, - закончил наконец Шаип-мулла.

Торко-Хаджи улыбнулся.

- Ты сам-то все понимаешь из того, что говоришь, Шаип? Подняв руки, тот снова развел их.

- Я, конечно! Что тут не понимать?

- А я не очень разумею, к чему ты клонишь, - снова улыбнулся Торко-Хаджи.

Элаха-Хаджи усмехнулся, погладив свою большую белую бороду. У Соси задергался кончик уса - с ним это происходит всегда: и тогда, когда он сердится, и тогда, когда смеется. Гинардко сидел и покачивался из стороны в сторону, словно бы находился среди мюридов во время исполнения зикара. В душе он проклинал Шаип-муллу за бестолковую болтовню.

- Если это все же не секрет, расскажи мне толком, да покороче, что привело вас ко мне, - попросил Торко-Хаджи.

- Нет, зачем же секрет, если бы секрет...

Гинардко больше не мог сдерживаться. Его крепкое, как дуб, туловище перестало раскачиваться, большая рука с толстыми пальцами поднялась:

- Шаип, ты погодика-ка немного, я скажу... Шаип-мулла посмотрел на его руку и пожал плечами:

- Говори, может, лучше скажешь.

- Лучше скажу или хуже, не знаю. Только бы людям понятно! - пробасил Гинардко и, взглянув на Торко-Жаджи, опустил глаза. Это он сделал не потому, что, как Шаип-мулла, не решался смотреть на Торко-Хаджи, просто привычка у него такая. Человек, владеющий такой отарой овец, не одной парой лошадей и многим другим, горд собой. Ему ли, Гинардко, бояться смотреть в лицо кому бы то ни было?

Торко-Хаджи, конечно, не всем чета. Это понимает и Гинардко. Но хозяйство у него не ахти какое. И вообще перед Гинардко гордиться нечем. Только и всего, что за ним сейчас идут все эти вшивые овчины, как презрительно называет Гинардко односельчан-бедняков.

- Торко-Хаджи, - сказал Гинардко, - у казаков большая сила. Их во много раз больше нас. И у них пушки и пулеметы...

- Одних тех, что в Магомед-Юрте, достаточно, - вставил Мурад.

- А ты помолчи, брат, - отмахнулся от Мурада Гинардко. - Казаки заняли Кабарду и Осетию. Не сегодня завтра завладеют Владикавказом и Грозным. Тогда мы останемся без выхода, как зверь, окруженный охотниками.

- Разве не жаль тебе женщин и детей, Хаджи?! - вырвалось у Шаип-муллы. - если мы пришли сюда ради себя, пусть мне могила будет тесной. Тревожимся за женщин и детей.

На Шаип-муллу Гинардко рукой не махнул. Дождался, пока тот закончит. Вытерев платком свое лоснящееся, красное лицо, он продолжил:

- Таким образом, затравленного зверя выкуривают, а затем убивают...

- А если этот зверь сам сдается, тогда что бывает? - прищурившись, спросил Торко-Хаджи. - Его пожалеют? Оставят в живых?..

С минуту все молчали. Гинардко тоже не знал, что ответить. Встретившись взглядом с Торко-Хаджи, Шаип-мулла пожал плечами, хотя прекрасно понимал, что ни один охотник в такой ситуации не оставит зверя в живых.

- Говоришь, оставят ли в живых? - переспросил Элаха-Хаджи, погладив свою белую бороду и крепко сжав ее в кулак. - Если этот зверь не вреден, его можно и не убивать, приручить можно.

- Хочешь сказать что и нас можно приручить.

- Иного выхода нет! - Гинардко развел своими большими руками.

- Клянусь всеми Коранами, которые хранятся в Мекке, что нет иного выхода, - заключил Элаха-Хаджи.

Шаип-мулла покачал головой и промолчал. Хотел, видно, что-то сказать, но решил, что те двое высказались и за него. Сами взялись за дело, сами пусть и завершают.

Шаип-мулла не станет спорить, не хочет он открыто идти против Торко-Хаджи. Неизвестно, что еще будет. Если утвердится новая власть, Торко-Хаджи пригодится Шаип-мулле. Только бы он не обозлился, что Шаип-мулла пришел сюда с этими людьми.

«Эх, знать бы, какая же власть в конце концов утвердится, - подумал Шаип-мулла, - тогда бы не пришлось изворачиваться!»

Торко-Хаджи сидел, так низко опустив голову, словно шея не держала ее, и был явно недоволен. Метнув из-под густых бровей сердитый взгляд на Гинардко, он сказал:

- Заруби себе на носу: вашим охотникам вайнахов не приручить! Так и знай!

- А болшеки приручат их? - покосился Гонардко своими бычьими глазами.

- О них не говори. Они не на охоту вышли. У них совсем другое на уме. Болшеки думают о народе, о его благе. Я верю, им, и вам бы всем пора поверить...

- Торко, прости, я перебью тебя, - вступил в разговор Элаха-Хаджи. Сам Хаджи, он не удостоил Торко-Хаджи полного имени. - Допустим, что, как ты говоришь, эти болшеки хотят создать рай на земле...

- Я не говорю, что они хотят создать рай. Болшеки дают людям землю, свободу, равные с другими народами права...

- Хорошо, хорошо! Пусть они дадут народу все, что ты сказал. А вред, который будет нанесен правоверным? Об этом ты поду мал?

- Мы не можем жить, посадив себе за пазуху этих болшеков, - вмешался Гинарко. - Пуля обожжет и живот и спину. Я не хочу умирать из-за них.

- Мы-то и умрем - не беда, - вздохнул Шаип-мулла. - А вот женщин и детей жалко! Я не знаю... - Он пожал плечами, опустил глаза и почти шепотом закончил: - Зачем земля, коли погибнут родные и близкие?..

- Вот именно! - согласился Гинардко. - От недостатка земли еще никто не умирал...

- Умирали, Гинардко! - сказал Торко-Хаджи. - Одни умирали оттого, что не имели ее, голодали, другие умирали в борьбе за землю. Не из-за земли ли погиб Беки? Кому не больно, тот не стонет. Вот так-то!

- До сей поры я жил болью своих аульчан, - вспылил Гинардко. - И сейчас этим живу, не то не сидел бы сегодня под твоей крышей. Не нужны нам войны. Отцы наши говорили: «Война сыновей не рождает, она уносит их».

- Воллахи, правильно они говорили! - воскликнул Элаха-Хаджи, поглаживая при этом бороду.

- Согласен с тобой, верно говорили, - поднял руку Торко-Хаджи. - Моего сына тоже война унесла.

Прошло больше двух месяцев со дня гибели Абдул-Муталиба, но до сих пор никто еще не слышал, чтобы Торко-Хаджи произносил его имя.

- Вот видишь! Ты на себе испытал все зло войны!

Зачем же другим желать того же? Не одна мать останется без сына, не один ребенок осиротеет...

Торко-Хаджи решил покончить с этим пустым разговорим. Нового они ничего не надумали и не надумают. Это ясно.

- Каким же образом вы хотите предотвратить зло? - спросил он, резко вскинув голову.

- Не будем лезть куда не следует, тем и убережемся! - проговорил Элаха-Хаджи.

- Как это понимать?

- Очень просто! - рубанул своей огромной ладонью воздух Гинардко. - Надо немедленно отозвать всех наших людей, что несут караул на дороге у Магомед-Юрта. Пусть возвращаются восвояси. Потребовать этого должен ты. Кроме тебя, они никого не послушают...

- Нам нет дела до того, куда рвутся казаки, - добавил Элаха-Хаджи. - Пусть себе идут хоть во Владикавказ, хоть в Грозный, только бы нас не тронули!..

- Бичерахов, говорят, обещал не причинять никакого ущерба трем нашим селам, - продолжал Гинардко, - если мы дадим им свободно пройти по дороге...

- Неужели вы действительно рассчитываете, что я помогу вам в таком подлом деле? - сверкнув глазами на Гинардко и на Элаха-Хаджи, проговорил Торко-Хаджи. - Так знайте же, этому не бывать!

- Ну а то, что затеяно тобою, - сказал Гинардко, - тоже не свершится! Там вон какая сила! Мы по сравнению с ними - что лист против дерева. Они уже Кабарду заняли и Осетию тоже. Кабардиницы во главе с князьями очищают свою землю от большеков и их сторонников, а осетины не сегодня завтра будут в войске у Бичерахова.

- А казаки давно с ним! - вставил Элаха-Хаджи. - Ни за что нам не уцелеть в таком окружении...

Шаип-муллу от нарисованной картины бросило в жар. Утерев лоб рукавом бешмета, он глубоко вздохнул. Соси весь сжался. У него уже не только кончик уса - и губа стала дергаться.

- Не вздыхай так тяжело, Шаип, - усмехнулся Торко-Хаджи. - И не верь всему, что слышишь.

- А разве это неправда? - взорвался Элаха-Хаджи.

- То, что Сунженские казаки дерутся между собой - это прав да! И то, что в Самашках сейчас идут бои, - это правда. А еще, да будет вам известно, Сунженские казаки встали на сторону советской власти и с боями пробиваются к Грозному! Вот какая она, правда, - бросил в ответ Торко-Хаджи. - Неправду ты сказал и про кабардинцев и про осетин.

- Правда это или неправда, нам от этого никакой пользы! - сказал Гинардко.

- Мы с вами не договоримся. Соберите село и обсудите все с народом. Я сделаю так, как решит село и Совет. Не забудьте, кстати, и с его членами переговорить.

- А мы-то думали, что с тобой нам легче договориться... - Элаха-Хаджи, взявшись одной рукой за поясницу, с трудом поднялся с места. - Видно, все должно свершиться по предсказанию святых мудрецов! Случится невиданное, и все мы столкнемся лицом к лицу с опасностью, тогда и ты поймешь, что был неправ. Увидишь, что вся эта голь, так называемые болшеки, бросят тебя и разбегутся - те, кого не успеют повесить. Может, тогда надумаешь к нам прийти - мы-то тебя не оставим в беде.

- За меня не тревожьтесь! - махнул рукой Торко-Хаджи. - Я достаточно пожил на этом свете. И жил не для себя. Если бы не такое горячее время, сидел бы преспокойно дома...

- Об этом-то они тебя и просят, Хаджи, - протянул к нему руки, словно в мольбе, Шаип-мулла, - чтобы сидел дома, исправно молился и перебирал четки!..

- Вот именно! - подхватил и Гинарко. - Клянусь могилой, ко торой нам никому не миновать, что нужды ты бы не знал. Ни в чем бы тебе от нас отказа не было!

Торко-Хаджи покачал головой и, с сожалением глядя на Гинардко, сказал:

- Всю свою жизнь я надеялся только на свои руки. На чужое добро не зарился и не позарюсь.

- Что верно, то верно! Верно, как то, что мы стоим в этой ком нате. Я знаю, ты даже подношения велел отдавать сиротам, - по пытался на всякий случай польстить Шаип-мулла...

- Элаха, ты сказал, что по предсказанию святых должно произойти невиданное...

- Не знаю, невиданное произойдет или нет, но власть эта существовать не будет!..

- Я не меньше твоего читал джай и Коран...

- Верно говоришь! - угодливо подтвердил Шаип-мулла.

- Погоди, Шаип... Так вот, Элаха. Читал я много, а подобных предсказаний не встречал нигде...

- Еще встретишь, Торко. Внимательнее вчитывайся. Впрочем, сейчас тебе не до того. Болшеки ввели тебя в заблуждение.

Элаха-Хаджи шагнул к двери, другие тоже стали надевать чувяки. В это время во дворе кто-то позвал хозяина. Зяуддин вышел и ввел Хусена.

- Ты как сюда попал?! - удивился Мурад.

- Приехал, чтобы поднять тревогу, - ответил Хусен, тяжело дыша.

- Какую тревогу? Что случилось? - посыпались со всех сторон вопросы.

- Помолчите, дайте человеку сказать, - унял всех Торко-Хаджи. - Что за тревога, сын мой?

Гинардко, словно у него что-то застряло в горле, выпучил свои похожие на бычьи глаза и весь обратился в слух.



4

После трех-четырех дождливых дней показалось наконец солнце. Если на рассвете небо еще и было пасмурным, к полудню оно основательно прояснилось. Легкий ветерок гонит лоскутные облака к востоку. Глянешь с перевала на Алханчуртскую долину - и скользящие друг за другом огромные тени на миг вдруг покажутся похожими чем-то на молотильные токи.

Хасан лежит и от нечего делать все смотрит то вверх, то вниз, стараясь понять, какая тень какому облаку принадлежит. Сегодняшний день кажется ему раем по сравнению с минувшими. Накануне из-за дождя нельзя было ни на минуту сойти с коня, а перевал надо было охранять и в том случае, если бы вместо дождя на голову падали камни. И несмотря на то что караульные поочередно заворачивали на хутор Тутаевых погреться у печки, домой Хасан все равно вернулся мокрым с головы до пят. Хорошо еще, что дождь был теплым, хотя по времени ему бы уже пора быть холодным.

Сжалилась природа над людьми - осень стоит отменная, еще ни разу иней не выпал. А кукуруза, которой Хасана потчевали на хуторе, была вкусная и молодая, как летом! «Неплохо это было, - подумал Хасан, - сидеть перед очагом и грызть поджаренные до красноты початки».

Скоро, однако, ляжет иней, и все уже будет по-иному. Зелень повянет, кукурузы молочной не поешь, да и на земле не полежишь, только если костром отсушишь площадку... Впрочем, может, все это наконец кончится? Не одному же Хасану надоела волынка - и не война тебе и не мир, а народ мается. Охранные посты все увеличиваются. В караул теперь приходится выезжать через день. Люди болеют по осенней погоде. Дожди и промозглые ветры донимают. Вон и Хусен приболел. Хасана, правда, пока еще Бог милует, но ему как и другим, от этого не легче. Скорее бы уж к одному концу.

Магомед-юртовские казаки тоже выставляют охранение. Они сейчас - горцы и казаки - похожи на петухов, что нахохлились и выбирают момент: кто первый клюнет.

Особенно беспокойны казаки. Днем и ночью сторожат. Не могут забыть, как месяц назад ингуши заняли Ахки-Юрт, Шолхи, Ангушт. Боятся, как бы и на них не напали.

Враги революции специально подстрекают казаков на вражду с ингушами. Они-то и используют историю этих сел, в свое время для раздора отнятых царем у горцев и переданных казакам. Советская власть помогла горцам вновь обрести свои села, свои очаги. Что же до Магомед-Юрта, казачьей станицы, ингуши и не думают ее занимать, но подстрекатели всячески подзуживают казаков, вселяют в них безосновательный страх и тем насильственно разжигают раздоры и ненависть между народами.

Чего только не передумал Хасан, лежа на пригретой солнцем траве. Неподалеку, расположившись передохнуть, сидят другие караульные. Хасану видно лицо Амайга. Как завороженный слушает он бывалого человека с впалой щекой. Это Шапшарко. Щека у него такая от ранения - досталось как-то, когда однажды ходил за Терек коней угонять. Хасан слышал от него самого рассказ об этом.

Сейчас Шапшарко снова занимает народ воспоминаниями.

- Конь был отменный, - довольно цокает он языком, - как бы Терек ни бушевал, переплывал его, да с таким бравым видом, словно воды ему всего по колени. Бедняга сдох. На кол в изгороди напоролся. А все из-за жены. Огород, видишь ли, ей нужен, ну, и понятно, изгородь поставить потребовала. Во дворе, где есть конь, нельзя иметь низкий забор. Никогда у меня больше его не будет, где бы я ни жил...

Из-за раны в щеке Шапшарко говорил шамкая.

- ...Э-эх, - продолжал он, - не конь это был - друг и товарищ. Верный из верных. Если бы не он да не Бог, меня бы уж давно рыбы слопали. В то утро конь пронес меня сквозь пули и перенес через Терек. И до самого дома он шел галопом. - Шапшарко потрогал ямку на щеке. - Я от этой раны не в силах был сидеть и при лег ему на шею. Он мог увезти меня, куда вздумал бы. Порой я да же не понимал, то ли по воздуху он меня несет, то ли по земле. Так или иначе, я оказался не где-нибудь, а в своем собственном дворе...

Шапшарко раскурил самокрутку, затянулся и продолжал:

- Говорят, наши предки считали, что ни женщине, ни лошади верить нельзя. О женщине они, может, и правильно думали, а вот о лошади совсем нет. Воллахи, я не отдал бы своего коня и за тридцать женщин. А привык он ко мне, чтоб ему на том свете в раю быть, словно вырос у меня во дворе.

- Ты его, наверно, из-за Терека привел? - спросил молодой парень по имени Хакяш. Его тонкие губы, и так почти не видные, в улыбке совсем исчезли.

- Не с той стороны, а с вашей, - ответил Шапшарко. - Из села, что лежит за Гушко-Юртом. Вернее, с окраины этого села. В ту ночь я ходил в набег вместе с кабардинцами. Увели мы одиннадцать коней. Два досталось мне. Один - тот, о котором я говорю, и еще. Русскому одному из этого села за помощь нам тоже дали двух коней.

- Удачно вам подвернулся нужный человек! - Кто ищет, тот, говорят, всегда находит, - ответил Шапшарко, погладив подбородок.

- Не мешал бы нам сейчас такой человек.

- Для чего? Чтобы помог коней казачьих угнать?

- Коней не коней, - улыбнулся Хакяш, - а помог бы нам разузнать, что думают казаки: нападут они на нас или нет.

- Про это я не скажу. Но если соберетесь угонять лошадей, я готов! - И Шапшарко весело засмеялся.

Хакяш недобро глянул на него и сказал:

- Эх, Шапшарко, а не хватит ли хапать? Не один ведь грех на тебе лежит.

- Грех? - презрительно усмехнулся Шапшарко. - Чего же я та кое нахапал? Вон тот конь, что пасется?

Другого-то ничего не укажешь.

- От краденого мало проку...

- Краденое, краденое! Ты считаешь грешным то, что взято у человека, который сидит на чужой шее? А? У бедняка, кто бы он ни был - горец или казак, я еще ни разу ничего не взял. А владельца этих двух коней сами казаки ненавидели.

«Не Фрол ли это был? - подумал Хасан. - Похоже, что он». Хасан слышал, что после него кто-то увел у Фрола оставшихся лошадей.

- Давно ты увел у этого человека коней? - спросил Хасан.

- Да порядком. Примерно за год до войны с германцем. А что?

- Так. Сдается мне, знаю я его.

- Здоровяк такой из себя. С большой черной бородой. На краю села жил. Уж не собираешься ли мстить мне за него? - Шапшарко хитро глянул на собеседника.

Хасан принял эти последние слова как насмешку. Он покосился на Шапшарко и сказал:

- А как же? Он мой приятель!

- Похоже, что так. Не то зачем бы тебе спрашивать о нем? - Но никто не проронил ни слова. - До сих пор я еще не встречал человека, который вмешивался бы в мои дела...

- Коли это тайна, так не рассказывай о ней на каждом шагу. Чего же обижаться? Я тоже когда-то увел лошадь, - уже спокойно произнес Хасан, - по-моему, мы с тобой одного и того же злыдня «обездолили»...

- Ты лошадь увел? Когда? - Шапшарко даже подпрыгнул на месте.

- Недели, должно быть, за две до тебя. Так я думаю... Шапшарко закатился смехом. Жирное лицо его покраснело,

подбородок еще больше подался в сторону раненой щеки.

- Люди, вы слышите?

Как и прежде, все промолчали. Даже не засмеялись. Что. собственно, смешного? Говорит, - значит, действительно увел. Не один же Шапшарко такой смельчак?

- Как тебе удалось в то время с Терека увести лошадь?

- Очень просто. Увел и не хвастался, как ты, всем и каждому... Шапшарко примолк. Амайгу показалось, что здоровая щека его

стала похожей на мяч. Дело оборачивалось спором, не родиться бы новой вражде!.. Амайг незаметно опустил руку в карман. Пальцы коснулись холодной стали. Не дай бог, разгорится ссора, он встанет за родича своего, за Хасана. Обычай есть обычай. Хотя Шапшарко очень нравился Амайгу.

Но все улеглось. Шапшарко успокоился, а Хасан в общем-то и не думал ссориться. Надувшаяся было щека Шапшарко, как проколотый мяч, опала и приняла свой прежний вид.

Вечером Амайг и Хасан вместе возвращались домой. Они не говорили о событиях дня, но Амайг был доволен собой, своей решимостью встать на защиту Хасана и тем, что все вроде бы принимают его как равного, взрослого...

Амайг привязал нерасседланную лошадь к изгороди и заторопился в дом. Навстречу ему вышел отец.

- Ты почему седло не снял? - спросил он.

Ему бы самому совсем не трудно сделать это. Но важно было приучить сына к порядку и хозяйствованию.

- Я ненадолго. Мне надо возвращаться.

- Куда это?

- На пост.

- Каждую ночь, что ли? Хватит. Ты уж и так далеко зашел.

- Не дальше других.

- Сутки отбыл - и хватит. Еще люди есть кроме тебя. С какой это стати мы должны за других караулить?!

Будь на то воля Мурада, он бы не только за других, и за себя не отпустил бы сына. И не только Амайга. Никого бы не отпустил на это, с его точки зрения, никому не нужное дело. Посадил бы весь народ дома, а казакам сказал бы: не нужна нам советская власть, не нужны болшеки, мы готовы во всем подчиниться тем, кто против этих голоштанников.

- Я не за других поеду, Хусен заболел - за него Хасан едет.

- А ты?

- Я с ним. Веселее будет...

Не отпустил Мурад сына, но и Хасан не поехал. Выяснилось, что Хусен уже чувствовал себя много лучше. Он и отправился на пост в свой черед.

Ночь была ясная и довольно холодная. Звезд на небе видимо-невидимо. Хусен укутался в полушубок и прикорнул. Очнулся он перед рассветом. Рядом на корточках сидел Ювси и улыбался во весь рот:

- Пора, брат, вставать. Молодец ты, я и дома не заснул бы так сладко. Поднимайся да поедем посмотрим, что на дороге делается, в долине. Наша очередь в караул выходить...

Кони с трудом спускаются вниз по склону: росистая трава очень скользкая.

- Иней и сегодня не выпал, - Ювси.

Хусен не ответил. Он не сводил глаз с правого склона. Ровный отрог пересекает хребет. За этим отрогом лежит Магомед-Юрт. Дорога, ведущая из Моздока, идет вверх, круто извиваясь.

«Что это?» - Хусен резко откинулся в седле. Он ясно увидел нескольких всадников. Но не успел и слова сказать, как они уже скрылись из виду. Сколько их было? Двое? Трое? А может, и четверо? И что это за люди? Ювси, похоже, не обратил на это особого внимания.

- Два-три всадника нам не опасны. - сказал он чуть спустя. До подножия хребта оставалось совсем немного. Дальше была

равнина. И уж на ней-то все просматривалось.

- Нам бы бинокль, - размечтался Ювси, - в него бы до само го Терека все как на ладони увидеть можно.

- А я без него вижу, - пренебрежительно бросил Хусен.

- Так не рассмотришь, как в бинокль. У казаков есть бинокли...

- Значит, они нас видят лучше?

- Конечно. Даже тогда, когда мы их совсем не видим. Бинокль

- это удивительная вещь. Он словно бы все притягивает к твоим глазам...

Хусену и без бинокля будто что-то притянули к глазам. Он вдруг увидел какие-то точки, похожие то ли на отару овец, то ли на стадо коров.

- Я без всякого бинокля вижу, что там впереди движется ста до, - сказал Хусен.

- Какое стадо? - удивился Ювси. Приложив ко лбу руку, хотя солнца и не было, он стал смотреть туда, куда ему показал Хусен.

- Не вижу. Что за стадо?

- Я не могу разобрать, то ли это коровы, то ли овцы, но наверняка какое-то стадо. И кажется, идет оно в нашу сторону. Точнее, не идет, а как-то разбросано стелется, в виде длинного ремня.

- В виде ремня, говоришь? - насторожился Ювси.

-Да.

- Тогда это не коровы. И не овцы. Коровы и овцы шли бы врассыпную: кругом-то ведь трава. Они бы обязательно разбрелись.

- А что же тогда? - спросил Хусен, взглянул на Ювси, а про себя подумал: «Значит, люди?»

Некоторое время он молчал, пораженный своей догадкой. Ювси, тоже не раскрывая рта, смотрел на Хусена.

- Подъедем поближе и узнаем, - сказал он наконец. - По твоим словам выходит, что это люди. Эх, бинокль бы! Как он сейчас нужен. Они ведь тоже нас видят. Так же, как и мы их...

- Что же делать? - пожал плечами Хусен. - И какой толк от того, что мы будем здесь стоять?

- Никакого. Ровным счетом никакого.

Оба чуть проехали вперед.

- Да, это люди! - сказал наконец Хусен. - Коровы и овцы в та кое время года не ушли бы так далеко от села.

Ювси молчал, будто не слышал его. Ехали они не прямо на людей, а стороной от дороги, все больше сквозь кусты. Расстояние уменьшалось, и вот уже были видны не только сами люди, но и стволы винтовок, выглядывающие из-за их спин.

- Пешие, - заметил Ювси. - Это на наше счастье. Давай на зад.

Он развернул коня и поскакал, нахлестывая кнутом и справа и слева. Хусен понесся следом. Сзади раздались выстрелы. Дважды просвистели пули. Выходит, это люди все же заметили всадников, может, даже. давно, но пока Хусен с Ювси ехали им навстречу, они их не трогали. Сейчас же, поняв, что всадники уходят, пустили им пули вслед. Однако Ювси и Хусен довольно быстро унеслись на такое расстояние, что настигнуть их мог только пушечный снаряд.

Хусен удивленно посмотрел на Ювси.

- А где твоя шапка? - спросил он.

- Да черт с ней! Хорошо, голова цела, - махнул рукой Ювси. - Слушай, я думаю, они не для развлечения продвигаются сюда. Да не пустыми идут. У них пушка, тачанка с пулеметом.

- Может, и те всадники, которых мы видели, тоже от них? Ювси придержал коня. Его словно бы осенило:

- Те всадники, говоришь? Воллахи, да это же, наверно, их дозор. Слыхал я, что войско всегда высылает вперед дозорных на разведку! Надо скорее предупредить наших. Скачи во весь дух в Сагопши. А я вернусь на пост.

Ювси вмиг изменился. Куда девалась его медлительность. Движения стали быстрыми, слова решительными по тону.

Хусен, напротив, был озадачен. Ускакать в Сагопши, оставить своих, когда с минуты на минуту может разгореться бой?..

Ювси прервал его раздумья.

- Давай скорее! Надо поднять тревогу! Против такого войска одни наши посты не устоят. Твой конь резвее моего. Прежде чем они доберутся до перевала, ты уже будешь в селе. Не теряй времени, скачи напрямик. Езжай к Торко-Хаджи, а он уж знает, что делать.



5

Выслушав Хусена, Торко-Хаджи посмотрел на гостей, недвусмысленно давая им понять, что дальнейшее их пребывание в доме ему нежелательно, но те и не думали уходить. И тогда Торко-Хаджи решительно направился к выходу. У двери он остановился и сказал:

- Я должен уйти. Зяуддин, займись гостями.

- Благодарим, - проговорил Элла-Хаджи. - Наше дело сделано.

- Выпейте хоть по стакану чаю.

- Спасибо. Мы уже пили.

Незваные гости наконец покинули дом Торко-Хаджи. Сообщение Хусена по-своему встревожило каждого из них. Но больше других всполошился Мурад. Он думал только об одном: как ему удержать дома Амайга. Ведь ясно, что село поднимется и выступит навстречу надвигающимся силам противника и несомненно быть бою...

Хусен выехал вслед за Торко-Хаджи. Старик направился к мечети. Некоторое время они молчали.

- Вот что, сынок, - заговорил наконец Торко-Хаджи, - скачи-ка ты как можно скорее в Пседах и Кескем. Надо и им сообщить обо всем...

Хусен ускакал. А спустя несколько минут с минарета зазвучал голос Торко-Хаджи.

Народ, словно того и ждал, быстро собирался на площади. По большей части все были на конях и вооружены. Посыпались расспросы о том, какие вести, зачем созвали, верно ли то, что услышано в пути?..

Узнав, какая грозит беда, одни сжимали зубы в готовности сразиться с врагом, другие горько вздыхали в тревоге за судьбы детей своих и всех близких. Были и такие, в душе которых загорелась искра злорадства...

Командиры сотен прибыли на сход в числе первых. Исмаал и Малсаг тоже здесь.

Торко-Хаджи восседал на сером коне, недавно купленном ему сельчанами. Поверх зеленой - цвета травы - рясы на поясе у него висела сабля. Кроме сабли и кинжала, он никакого иного оружия никогда не носил.

- Люди, - заговорил Торко-Хаджи, - мы давали Эржакинезу слово, что будем охранять долину между двумя хребтами *?

- Давали! - полетело в ответ со всех концов.

- Обещали!

- Так вот, наступил час испытания. Враг движется к долине. Каковы его намерения, мы не знаем, но нам сообщили, что он приближается к Магомед-Юрту.

Может, там и остановится...

- Остановиться он собирается или дальше идти, а мы должны встретить его еще в пути и дать отпор! - крикнул кто-то в толпе.

- Верно говорит! Надо остановить врага раньше, чем он спустится в долину!

- Вот об этом-то я и говорю! Спасибо, что поддерживаете меня - обелили мое лицо! - Оглядев народ, Торко-Хаджи добавил: - Будет бой... Не всем суждено вернуться домой. Того, кто погиб нет, будут чтить! Борьба за власть народа - борьба за правое дело!..

Торко-Хаджи тронул коня. За ним последовали Исмаал, Малсаг, командиры сотен.

В толпе все смешалось. Тут были разные люди: и млад и стар. Были и те, кому до советской власти не было никакого дела; просто, услышав, что выступают на Магомед-Юрт, они надеялись урвать себе что-нибудь, а при случае к тому же можно будет прикрыться тем, что, мол, тоже дрался за советскую власть, авось в заслугу поставят...

Из села выезжали беспорядочными рядами. Но в пути все распределились по своим отрядам.

Торко-Хаджи ехал впереди.

Выполнив поручение Торко-Хаджи, Хусен решил заехать домой за патронами. Напряжение истекшего утра несколько спало, и Хусен вдруг почувствовал страшную усталость. Погода была ясная, а ему все казалось окрашенным в серые тона. Подумалось: «Уж не болен ли?..»

По селу вдруг разнесся голос с минарета.

- Лю-у-ди! Несите чуреки-и.

Призыв повторился четырежды - человек выкрикивал поочередно в каждое из четырех проемов минарета, чтобы его услышали во всех концах села.

Из дому вышла Эсет. Она уже не пыталась уговаривать Хусена не уезжать - знала, что это бесполезно. Подала мужу патроны и, прижимая к глазам конец головного платка, молча встала рядом. Но, когда Хусен сел на коня, Эсет вдруг взялась за стремя и вся задрожала. Крепко обхватив ногу Хусена, она прижалась к ней щекой и так, не отпуская, дошла до ворот.

- Ну что ты, Эсет? - попытался утешить ее Хусен, придерживая у ворот коня. - Ведешь себя так, будто расстаемся навсегда.

- Откуда мне знать, вернешься ли ты?

- Куда же я денусь?

- Всякое может случиться!

Склонившись к жене, Хусен положил ей руку на голову.

- Никуда я не денусь, Эсет! Обязательно вернусь. Может, еще все обойдется без кровопролития. Помнишь, зимой? Когда мы с тобой были в Ачалуках? Тогда точно так же, как и сейчас, все село поднялось, а что вышло? Провели две ночи в степи и вернулись... Ну, отпусти меня. - И он попытался высвободиться.

Эсет отпустила его и отошла в сторону. Она собрала всю свою силу воли. Только мало ее, видно, было: крупные слезы медленно покатились по щекам...

Всадники были уже далеко. Хусен припустил коня во всю прыть. Тот вначале бежал не слишком охотно, но постепенно стал убыстрять бег. Скоро Хусен нагнал еще одного поотставшего всадника. Это был Амайг.

- А ты почему отстал? - спросил Хусен.

- Отец не пускал. С трудом вырвался.

И они поскакали рядом, догоняя своих односельчан. А далеко впереди, на отроге хребта у самого Магомед-Юрта, с холма за ними в бинокль наблюдал белоказак. Он отчетливо разглядел надвигающуюся тучу горцев и сообщил об этом в станицу. Казаки, понятно, решили, что сагопшинцы идут на их станицу, и все, как один, вооружились и высыпали из домов.

Бичерахову еще раньше удалось привлечь часть магомед-юртовских казаков на свою сторону. Но соблазну поддались немногие. Все остальные, даже под угрозой выселения, лишения казачьего звания и земли, не пошли к мятежнику. И вот наступило торжество для бичераховцев. Сумели они наконец устрашить их тем, что ингуши, дескать, идут именно на них...

Казаки заняли позицию с западной стороны станицы. Некоторые залегли в заранее вырытых окопах, другие наскоро выкопали углубления, чтобы хоть как-то замаскироваться. И в то же время были посланы гонцы в притеречные станицы за подмогой.



6

Сагопшинцы растянулись вплоть до дороги, ведущей из Моздока на Владикавказ, заняв балку западнее этой дороги. Коней собрали в лощине и выделили двух сторожей для охраны. С вершины Терского хребта вниз до самой плоскости спускался отрог - словно специально сооруженное укрепление. Сагопшинцы кое-как устроились за этим отрогом. Везде - в самых малых углублениях, в ямах, за кустами залегли.

В каждого, кто, забывшись, хоть на миг приподнимается, обнаружит себя, казаки тотчас стреляют. Позиция у них более выгодная - в окопах сидят да в оврагах. Сагопшинцы тоже стреляют, едва завидят черную точку над землей. Достигают пули цели или нет, они не знают. Но стрелять приходится, уж коли и в тебя стреляют. Правда, Торко-Хаджи предупреждал, чтобы не было кровопролития: не с магомед-юртовцами, мол, воевать пришли...

Однако не прошло и часа, как несколько сагопшинцев упали сраженные.

- Убитых везите в село на кладбище, а раненых - по домам, - скомандовал Торко-Хаджи.

Он уже знал, что среди раненых был и его сын Зяуддин.

Перестрелка разгоралась. Выстрелы трещали, как кукурузные зерна на костре. Пули то со свистом проносились мимо, то глухо влетали в землю, взрыхлив ее...

Торко-Хаджи хоть и был старым, но бичераховцев на перевале заметил раньше, чем те открыли огонь. И вмиг он часть людей направили против них.

- Поворачивайте туда! - кричал командир сотни, бегая позади людей. - Видите тех, что на перевале? Коли их не задержим, нас могут окружить!..

Одни, оглушенные беспрерывной пальбой не слышали его команды, а те немногие, которые мечтали лишь о том, чтобы скорее ворваться в станицу и поживиться, ни о чем другом думать не хотели. Однако и против станичников они действовали лениво. Только изредка постреливали. А Товмарза, например, с самого начала боя всего один раз приподнял голову. Зато когда придет время, он поднимет и голову и сам вытянется вперед во весь свой длинный рост. Кто-кто, а он, если разгромят защитников станицы, будет первым среди тех, кому не терпится награбить побольше чужого добра. Но до этого еще далеко, и Товмарза бережет себя...

Хусен и Амайг лежали рядом. Хусен залег на скрытой в травостое тропинке, протоптанной за лето стадом коров. Амайг лежал за небольшим бугорком. Когда он вплотную прижимался к земле, бугорок этот скрывал его полностью. Но очень уж трудно было так улежать.

- Не высовывайся! - крикнул Хусен.

- Муравьи замучали, - пожаловался Амайг, почесывая то од ну, то другую руку. - Они, проклятые, даже за пазуху лезут...

- Муравьи тебя не съедят, а пуля бахнет - и конец!

И словно в подтверждение слов Хусена, перед Амайгом в землю врылась пуля, подняв дымовую завесу пыли. Это. как назло, еще больше всполошило муравьев. Но Амайг уже не обращал на них внимания. Его взгляд и все мысли были прикованы к мушке винтовки, которая лежала перед ним на бугорочке, а за нею он увидел чуть высунувшегося из укрытия человека.

«Кто это? - подумал Амайг. - Что, если Егор или сын Вася?» Узнать бы. Тогда Амайг взял бы на мушку другого. «Да, но кто же стрелял сейчас в меня? Может, опять же Егор или Вася?» И Амайг спустил курок. Раздался выстрел, он ощутил сильный толчок в плечо. Вслед за этим последовал еще один удар, но уже в грудь. Боли Амайг не почувствовал. Он даже не успел подумать над тем, что это могло быть. Мысли перемешались, все вокруг потемнело. Сквозь эту темноту в клубке мыслей вертелся один вопрос: «Егор или Вася?»

Хусен увидел опустившуюся на приклад винтовки голову Амайга, но ничего неладного не заподозрил. Мысли его тоже были не совсем ясные. Винтовочные выстрелы, раздававшиеся справа и слева, его собственные выстрелы, подбадривающие крики товарищей, - казалось, все это происходит во сне. Хусен увидел, как Амайга перевернули на спину и потащили вниз, в лощину. И тут Хусен вскочил, как будто на него вылили полный кувшин холодной воды, теперь он понимал, что все это был не сон, понимал и то, что с Амайгом беда...

- Жив. - сказал сидевший рядом с Амайгом Шапшарко. - Дышит. Значит, не суждено еще погибнуть.

Открыв глаза, Амайг с трудом произнес:

- Не говорите отцу. Матери тоже...

Он захлебнулся кровью, что шла у него горлом, и замолк. Подбежали Хасан и Исмаал.

- Скорее на арбу и домой! Лор-Гали * должен помочь, коли не суждено умереть.

Хасан глянул на Хусена, у которого от озноба дрожала челюсть, и прикрикнул:

- Езжай и ты с ним! Того и гляди свалишься.

Хусен, может, и отказался бы ехать, но вознице - двенадцати-тринадцати летнему мальчишке - нельзя было доверять Амайга. Кто знает, что приключится в дороге.

Арба не успела тронуться, принесли еще раненого.

- Этого сразу везите на кладбище, - сказал один из тех, кто нес его. - Бедняга распрощался с этим миром.

- Да будет его смерть священной! - сказали мужчины и, уложив убитого рядом с Амайгом, торопливо вернулись на свои места.

Хусен хоть и дрожал весь и не мог вздохнуть полной грудью, но о болезни своей сейчас не думал. Глаза его не отрывались от кровоточащей груди Амайга, и он все упрашивал сидящего впереди мальчика:

- Эй, прибавь ходу...

Но, как они гнали, все было бесполезно. Амайг умер раньше, чем доехали до села.

Куда девалось мужество Хусена. Его словно прорвало: слезы ручьями катились по щекам. Он прикрыл Амайга, как и другого умершего, буркой и с гневом подумал о том, какой это ужас, что погиб почти ребенок, мальчик, едва доживший до семнадцати лет!..

Навстречу показались пседахцы. Они ехали рысью во главе со своим командиром Мусаипом. Чуть позади командира несся довольно грузный с виду человек с красным флагом в руках.

Придержав коней, они расспросили, как обстоят дела там, в бою. Хусен в нескольких словах описал обстановку, они горестно покачали головами и поскакали дальше, оставив за собой пыльное облако.

Спустя какое-то время, уже на окраине села, рядом с кладбищем, появились еще всадники. Эти были из Кескема. Встречались и пешие, те, кто почему-либо оставался дома: у кого лошадь плохая или совсем ее нет, кто безоружен. Прослышав, чтоб бой разгорается и уже есть убитые и раненые, эти люди не могли усидеть дома. И вот они тоже спешили на поле битвы.

Многие были безоружны. И им Хусен объяснил, что там, куда они спешат, есть много оружия. Свою винтовку Хусен оставил у Хасана, а у него взял ружье Довта. Но и его пришлось отдать встретившемуся в пути Гойберду. Винтовка Амайга лежит в арбе, ее он решил вручить Мураду. Кто знает, может, отец надумает занять место сына в отмщение за его безвременную гибель?..

Но Мурад и не подумал об этом. Всю вину он свалил на сыновей Беки.

- Вы, вы во всем виноваты! - кричал он на Хусена. - Если бы он не связался с вами, не пошел за вами, разве случилось бы та кое? Нет, не случилось бы! Зачем вы лишили меня единственного сына?

- Держись, Мурад, во всем божья воля! - уговаривал его Шаип-мулла, выйдя из дома Мурада, куда он пришел от Торко-Хаджи и задержался в ожидании, пока сварится зарезанная Мурадом жертвенная индейка - о продлении жизни сына думал, когда ре зал.

- Божья воля, говоришь? - Мурад глянул на Шаип-муллу. - А где же божья справедливость? У меня ведь всего один сын! Не то что у других. Почему Бог увидел только моего единственного сына?

- Значит, твой сын ему был нужен больше, - пробормотал Шаип-мулла, и взгляд его, остановившись на закаменевшей от горя жене Мурада Кудас, потупился. - Всемогущий, говорят, забирает раньше того, кого больше любит, - добавил он.

- Зачем мне нужна его любовь? Шаип-мулла замахал руками:

- Не говори так. Да сохранит тебя Бог.

- К чему теперь меня хранить и Богу и людям? Не нужна мне жизнь без сына!

- И все же пусть хранит тебя Бог, Мурад, и сейчас и во веки веков. Не кори его, не накликать бы тебе какой другой беды! С хулителями Бог, говорят, поступает жестоко.

- Что может быть для меня более жестокого? Ты понимаешь, что говоришь?

Мурад с протянутыми руками двинулся на Шаип-муллу, затем, резко повернувшись, ударил ладонями о дверь и припал к ней головой.

Во двор уже входили один за другими люди. Ворота, открытые для арбы с телом Амайга, больше не закрывались, так что каждый теперь мог войти сюда свободно, что раньше было немыслимо.

Хусен увидел свою мать и Ми новей. Эсет здесь не было.

Пришел и Исмаал. Он приехал в село передать наказ Торко-Хаджи о том, чтобы, пока не закончится бой и люди не вернутся домой, не устраивать тязет по убитым.

- Зачем вы привезли его домой? - спросил Исмаал.

- А что? И мертвого не хотите отдать нам? - зло бросил Мурад.

- Торко-Хаджи велел хоронить убитых, не завозя в село.

- Даже не обмытых? - удивленно спросил Шаип-мулла.

- Да. И в той одежде, в которой погибают.

- Везите куда хотите, - произнес Мурад с трудом, словно кто- то сильно сдавил ему горло. - Отняли у меня сына! Вы отняли: ты и эти отродья Беки. - Он вдруг бессильно опустился на корточки и, зажав руками голову, прохрипел: - Теперь везите куда хотите.

Плечи его изредка вздрагивали, словно кто-то колол его иглой. .- Возьми себя в руки, Мурад, - сказал Исмаал: - Не один Амайг погиб там...



7

Люди гибли. Гибли и с той и с другой стороны. Бой разгорался. Кругом клубился дым и раздавался треск, словно горел сухой плетень.

Жителям трех сел было бы не так тяжело, если бы противник был вооружен только винтовками. Но, увы, против них с двух сторон строчили пулеметы: со стороны станицы и с перевала, где стояли бичераховцы. Оттуда даже раза три-четыре ударила пушка и бомбомет. Снаряд угодил в лощину, где стояли кони и арбы. Убило двух лошадей и мальчика. Белоказаки вслед за этим дважды атаковали вайнахов, но те успешно отразили атаки и оттеснили противника на прежние позиции. Магомед-юртовцы с места не трогались, но и стрельбы не прекращали.

Торко-Хаджи без устали подбадривал своих:

- Держитесь, молодцы! Ни шагу назад! Если хоть один из нас отступит, дела наши будут плохи. Больше внимания в ту сторону, - он показывал на перевал. - Они для нас опаснее всею. Магомед-юртовцы будут охранять свое село и с места не сдвинутся...

С холма, где лежал Хасан, отчетливо были видны и те, кто залег на перевале, и те, кто окопался у станицы. Он мог стрелять сразу в обе стороны, что и делал.

Со свистом пролетали над головой Хасана пули. Вот вдруг показалось, что перед ним упало с дерева несколько груш, это уже стрелял пулемет, Хасан плотнее прижался к земле и так пролежал некоторое время. Барабанная дробь пулемета не умолкала ни на минуту, у Хасана отчаянно гремело в ушах.

Вдруг по цепи передали два страшных слова:

- Исмаал убит.

- Где? Какой Исмаал?

- Исмаал из Сагопши...

Хасан потерял голову. Он побежал назад в лощину.

Исмаал, человек, заменивший ему отца, самый близкий!.. Хасан в отчаянии смотрел на бездыханное тело. Какой ужас! Никогда больше не откроются эти добрые, умные глаза, не глянут с чуть несмешливой мягкостью. Никогда больше не скажет Исмаал теплого слова, не подбодрит, не поддержит советом... Вот его уже укладывают на арбу, сейчас увезут на кладбище!..

Гойберд стоял туг же, плотно сжав челюсти, отчего подбородок его выдался сильнее обычного. Он провел рукой по запавшим глазам своим, смахнул навернувшиеся слезы и забрался на арбу...

Смерть Исмаала была ударом для многих, кто уважал его за человечность, за кристальную честность и справедливость.

Хасан дольше других стоял и смотрел вслед арбе. Затем резко повернулся и пошел назад. Все для него погрузилось во тьму, а гул пушечных и ружейных выстрелов давил ему голову, - казалось, будто вокруг сотни и сотни людей ударами палок бьют по кукурузным початкам - лущат зерно.

Хасан со скрежетом сжимал зубы, тело напряглось, словно одеревенело, а он все шел и шел, не видя куда.

- Пригнись, глупец! Ошалел, что ли? - привел его в себя чей- то окрик.

Это был командир сотни. Хасан присел возле него на карточки.

- Я хочу заставить замолчать вон тот пулемет!

- Что? Пулемет тебе нужен? А жить не надоело?

- Не знаю, - пожал плечами Хасан.

- Иди-ка лучше в укрытие, от беды подальше.

Возражать старшему, тем более человеку, который тебе в отцы годится, у горцев не принято. И в другое время Хасан, конечно, же промолчал бы, но сейчас он не отдавал себе отчета в том, что делал, и потому упрямо возразил:

- Я все равно заткну ему пасть! - и, пригнувшись, сполз в лог, а оттуда двинулся вверх по склону.

- Назад! - закричал командир. - Вернись сейчас же!

Но Хасан уже не слышал его. К командиру подошел Торко-Хаджи. Он посмотрел вслед Хасану и проговорил:

- Пусть идет! Да поможет ему Бог! - Оглядевшись вокруг себя, Торко-Хаджи спросил: - Кто пойдет с ним?

Люди быстро подползли к нему.

- Не так много, - замахал руками Торко-Хаджи, - хватит двух человек. Ты, Хамзат, не пойдешь - семья у тебя большая. И ты, Мухмад (это он назвал полным именем ,Мухи), один у матери... Вот вы, - указал старик на двух юношей, - нагоняйте его.

Пожелав смельчакам удачи, Торко-Хаджи пошел дальше. Юноши поспешили за Хасаном, но тут вдруг за ними последовал и Мухи - Хасанов недруг детских лет.

- А-а, - насмешливо бросил Товмарза, - и вдовий сын туда же!.. Мог бы и остаться.

Мухи обернулся, глянул на красное, словно луковая шелуха, лицо Товмарзы и крикнул:

- Пусть я и вдовий сын, зато не стану, как мышь, отсиживаться и смотреть на то, как люди гибнут!..

- Смотри-ка, - не унимался Товмарза, - тоже человеком стал. Ну и времена наступили...

Но Мухи на этот раз не удостоил его ответа.

Неожиданно воцарилась странная тишина. Что это? Никак людям надоело убивать друг друга? Или патроны кончились? Только изредка трещали отдельные выстрелы...

Товмарза выхватил взглядом из массы людей сына Гойберда Мажи. В руках у него было ружье.

- И этот будет воевать? - с ухмылкой проговорил Товмарза. Лежавший чуть поодаль старик по имени Нартби сердито глянул на Товмарзу и сказал:

- Мы здесь не для того, чтобы зубоскалить. Помолчал бы лучше.

Товмарза, не обращая на него внимания, долбил свое:

- Туго теперь придется казакам. Вы только посмотрите, какое у него ружье.

- Эй, не слышишь, что ли! - обозлился Нартби. - Стыда в тебе нет. Вокруг люди гибнут, а ты гогочешь!

Товмарза замолчал наконец. Не потому, что решил уважить старика. Просто он знал его, знал и то, что норов у Нартби горячий и в гневе он неукротим. Однако терпения ему хватило ненадолго. Стоило Нартби отвлечься - заговорил с кем-то по соседству, - Товмарза опять пристал к Мажи.

- Стрелять-то умеешь? - спросил он. Мажи не ответил.

- Воллахи, а ты не промажешь? Глаз-то у тебя косой! Мажи промолчал.

- А где ты ружье-то достал?

- У отца взял, - буркнул Мажи.

- Он что. тоже здесь?

- Уехал, повез убитого Исмаала.

- Ты бы лучше сам повез. Зачем тебе воевать? Мажи взорвался, наконец:

- Я остался здесь ждать, пока тебя убьют. Кому, как не мне, твой труп везти на кладбище!

- Раньше свой отвезешь, - отпарировал было Товмарза, и в этот самый миг в глотке у него захрипело, как у гуся.


Мажи удивленно глянул на Товмарзу и увидел, как тот вскочил с бьющей из горла струей крови и тут же упал словно подкошенный. Мажи подполз к нему. Подполз и Нартби. Товмарза лежал на боку. Упершись в бугор, он хрипел и бился головой о землю. И не успел Нартби прочитать над ним яси, как Товмарза затих...

Делать было нечего, Мажи и впрямь пришлось взвалить убитого на арбу и везти его на кладбище.



8

Лог все мелел и на самом гребне хребта совсем исчез. Поначалу Хасан шел пригибаясь к земле, теперь он уже полз. Вот взобрался на гребень и стал быстро спускаться на другую сторону. Низко опустившееся солнце осталось за спиной. Хасану показалось, что неожиданно быстро стемнело. Он задумался, что делать дальше. Надо было выбрать наиболее удобный подход к пулемету. Прислушался, чтобы определить его точное местонахождение.

Заслышав сзади шорох травы, Хасан притаился, обернулся. Это его нагнали те двое юношей. Одного Хасан знал, его звали Исламом. Они вместе воевали. Второй - человек незнакомый - был похож на ногайца.

- Тебя, оказывается, не так-то легко догнать, - улыбнулся Ислам. Он был курносый, что большая редкость среди ингушей. Когда улыбался, казалось, что кончик его носа еще больше загибается кверху, а губа как бы тянется за ним.

Хасан не очень обрадовался, узнав, зачем они здесь. Троих врагу легче будет обнаружить.

- Как вы думаете, бой кончился? - спросил Хасан.

- Не понимаю. Что-то и правда тихо!

Но не тут-то было. Словно разбуженный, снова затарахтел пулемет. Послышались и ружейные выстрелы, но не такие частые, как прежде.

- Люди устали, - сказал Ислам, кивнув головой в сторону перевала.

- Только тот, кто палит из этого пулемета, не устает, - заговорил наконец тот, другой, пришедший с Исламом.

- Не устанет, так прикончим его! - сказал уверенно Хасан. Вдруг они заметили крадущегося в кустах человека. Все трое навели на него винтовки.

- Это наш, - сказал Ислам.

Тот приблизился, и Хасан узнал в нем недруга из своего детства - Мухи. «Только тебя здесь и не хватало, - подумал он. - Целый отряд набрался». Хасан понял, что пулеметная очередь била по Мухи, и это особенно обозлило его. Но гнева своего он не выдал. Мухи, чего доброго, может подумать, будто Хасан помнит детскую свою неприязнь, а этого сейчас совсем не надо ни Мухи, ни Хасану. В беде все единомышленники должны быть как родные братья.

Они пошли гуськом на расстоянии пяти-шести метров друг от друга. Двигались осторожно, прячась в кустах, и все больше на четвереньках, а то и совсем ползком. Ислам шел впереди. Он хорошо знал эти места. Хасан следовал за ним. Брюки у него на колене порвались: зацепился за терновую ветку. Нога заныла. Пришлось остановиться. Хасан туго перевязал колено и пошел дальше, уже не пригибаясь.

- Потерпи, Хасан, впереди густой кустарник, там будет легче идти, - сказал Ислам обернувшись. Он думал, что Хасан остановился от усталости.

Хасан и сам знал, что скоро кустарник и там будет легче, к тому же недалеко проходит моздокская дорога, а за ней начинается лес. По опушке леса можно идти вверх, а там недалеко и холм, и они у цели...

Вдруг где-то близко заржала лошадь. Похоже, в том самом кустарнике, к которому они шли.

- Что это за лошадь? - удивленно спросил Хасан.

Ислам неопределенно пожал плечами и посмотрел по сторонам.

- Из того кустарника донеслось, - сказал шедший сзади Мухи, кивнув вперед.

Уже поравнялись с кустарником, когда лошадь заржала еще раз. Ислам посмотрел на товарищей.

- Давайте глянем, что там за лошадь, - предложил он. Хасан было воспротивился: мол, время потратят, а там стемнеет и пулемет будет труднее обнаружить.

- Да я туда с закрытыми глазами дойду, - успокоил его Ислам.

- К тому же он сейчас сам замолчал.

- Нам же надо еще поискать наших дозорных. Стоит ли путаться с этой лошадью?.. - попытался поддержать Хасана тот, что по ходил на ногайца.

- А что, если она наведет нас на след дозорных?

Ислам оказался прав. Пройдя чуть дальше, они наткнулись на убитого своего аульчанина Сардала.

Он лежал с остекленевшими глазами, уставленными в небо.

Хасан вдруг увидел еще человека. Он стоял во весь рост, держась за кусты, и смотрел на них.

- Э! Так ведь это ж Илез! - вырвалось у Хасана, и он торопливо пошел к человеку.

Тот, как подрубленное дерево, повалился набок. Услышав голоса людей, он, оказывается, схватился за ветку терна и из последних сил поднялся на ноги.

- Как хорошо, что вы пришли, - сказал он подошедшему Ха- сану. - Увезете нас, похороните...

- А где остальные? - перебил его Ислам. Вопросы надо было задавать быстрее, он умирал...

- Найдете... Не оставляйте здесь...

- Кто вас? - спросил Хасан.

- На конях... оттуда... - Он махнул рукой в сторону дороги и замолк навсегда. Отяжелевшая рука ударилась о землю.

В кустах они нашли еще двоих. Уложив всех четверых рядом, прикрыли их травой - а то станут добычей птиц, и, пометив место, чтобы можно было найти к нему путь днем и ночью, друзья торопливо двинулись дальше. У дороги, споткнувшись о что-то, Хасан остановился. Посмотрел под ноги, и застыл на месте: в траве лежала голова Ювси. Лицо было рассечено саблей, недалеко находилось и обезображенное тело.

Уже темнело, когда они по опушке леса приблизились к станице.

Зловеще безлюдной казалась станица, которую ночь окутала черной сажей, зловеще безлюдной была и лента дороги, извивавшейся змеей, уходящая куда-то далеко за холм.

Едва Хасан перешел эту дорогу и ступил на мягкую траву, как услышал цокот копыт множества лошадей. Он остановился и прислушался: это снизу, из-за холма. Наверняка казаки.

- Совсем хорошо!.. - пробурчал Хасан. - Слышите топот?

- Надо скорее уходить! - сказал Ислам. Все четверо подались в сторону.

- А может, дадим бой? - предложил Хасан, остановившись. Остановился и Мухи.

- Ничего у нас не выйдет! - отрезал Ислам. - Их много. Не слышите разве по топоту? Пошли! Надо торопиться! Скорее с глаз долой!

Но укрыться они так и не успели. Выскочившие из-за холма всадники заметили их. Это казаки с Терека спешили на помощь магомед-юртовцам. Около сотни их было.

Только сумасшедший мог вступить в бой с этаким войском, и они побежали, стараясь уйти как можно дальше от дороги. Может, и успели бы уйти, если бы сзади вдруг не раздались выстрелы. Хасан остановился. Не уходить же спиной от врага, как последние трусы!..

- Ложись! - крикнул Ислам, опускаясь на колени и направляя дуло винтовки в сторону дороги.

Завязалась перестрелка, четверо против сотни.

- Ах, гяуры! - приговаривал распаленный Хасан. - Не один из вас останется лежать здесь навеки...

Всадники неожиданно подались к опушке - решили, видно, что их много, подумали, может, что главная сила в кустах маскируется.

- Вернись! - крикнул Хасан, увидев вырвавшегося вперед Мухи. - Отступай с боем!

Сам Хасан смерти не боялся. Ему только не хотелось, чтобы она настигла его в спину.

- Пригибайтесь, друзья, пригибайтесь! - кричал Ислам. - Тог да нас не будет видно.

Было уже достаточно темно, и это спасало их. Потому пока и держались против такой немалой силы.

До Хасана вдруг донесся стон. Он повернулся и увидел, что, прикрыв лицо рукой, падает Мухи. Хасан подбежал к нему. Побежал было и ногаец, да Ислам вернул его.

- Ты понимаешь, что произойдет, если мы все трое станем плясать вокруг него? - сказал он.

Мухи лежал на спине. Окровавленной рукой он прикрывал разорванную пулей щеку. Глядя на него, Хасан не заметил, что всадники уже совсем близко. Они, видно, наконец поняли, что перед ними всего несколько человек.

Окрик Ислама вывел Хасана из оцепления.

- Отходите к лесу! - крикнул Ислам. - Пригибаясь, он побежал назад, к дороге. - К лесу! Они не выпустят нас! Окружат!..

Больше Хасан не слышал Ислама. От удара в плечо он вдруг медленно опустился на колени. Сначала ему показалось, что плечо чем-то опалило, и только спустя мгновение жгучая боль пронзила его с головы до пят. Хасан ощутил что-то влажное под мышкой, на ребрах. Тело сразу как-то ослабело, голова закружилась. Лежа ничком, он старался ползти. «Где винтовка?» - мелькнуло в сознании. Она, оказывается, зацепилась за корень и застряла. Хасан нашел ее, взял за ремень. Пока голова на плечах, винтовка не потеряется... Но голова стала тяжелеть. Наконец Хасан уперся лбом в холодную землю и остался лежать...



9

С наступлением полной темноты, когда уже ни зги не было видно, и на склонах и в долине воцарилась суровая тишина. И ночь была мрачная и суровая. Звезд, казалось, совсем не осталось, словно за день их посбивали выстрелами, а тусклая луна походила на долго не чищенный медный таз.

Люди принялись за намаз. Затем перекусили, чем могли. Еды было много - из трех сел навезли полные арбы. Но ничего не лезло в рот. Каждый второй переживал какую-нибудь утрату близкого человека, а обстоятельства складывались так, что даже традиционный траурный обычай нельзя соблюсти, хотя на душе у многих, хочешь не хочешь, был траур. Даже Торко-Хаджи, призывающий всех отложить до времени тязет, тоже ходил понурый: шутка ли - сына ранили. А скольких сразила смерть? Да и выживет ли Зяуддин? Душа старика как и рвалась домой, узнать, что там, но людей не бросишь, а отступать нельзя: враг только того и ждет, тотчас бросится вслед и нападет на их села. Особенно беспокоят Торко-Хаджи женщины и дети. Не дай бог, бой докатится до села!

Воспользовавшись ночной передышкой, Торко-Хаджи собрал командиров сотен и всех тех, кто раньше участвовал в войнах и был поопытнее других. Пригласил он и почтенных стариков из трех селений.

Собравшиеся стали советоваться. Торко-Хаджи внимательно выслушал людей. Мнения были разные. Одни утверждали, что надо стоять на прежних позициях, не отходя ни на шаг, до тех пор, пока войско белоказаков не уйдет назад. Другие считали, что все равно многие гибнут, так не лучше ли сесть на коней и ринуться на врага. Убеждали, что под натиском внезапного нападения бичераховцы разбегутся. Кроме того, говорили они, горцам непривычно лежа вести бой. Все поколения вайнахов воевали на конях.

Были и такие, кто не поддерживал ни первых, ни вторых и уговаривал отступить и посмотреть, что будет делать враг. Эти были уверены, что враг достаточно познал их силу и не решится напасть на ингушские села, а если, мол, через Алханчуртскую долину он пойдет на Владикавказ, то пусть себе идет, это уже не наше дело. Если пойдет в Сунженские станицы, тоже пусть идет. И Сунженские и терские - все казаки. Пусть дерутся, пока не перебьют друг друга.

Выслушав всех заговорил Торко-Хаджи.

- Если мы, как стадо коров во время водопоя, ринемся очертя голову вперед, погибнет каждый второй из нас. На коне не пойдешь на пулемет. Кроме того, еще не известно, не ударят ли нам вслед магомед-юртовцы. Тогда мы и вовсе окажемся в ловушке. Нельзя нам и отступать, - сказал он, сердито сверкнув глазами. - Мы пришли сюда, чтобы любой ценой перекрыть врагу дорогу! Тут некоторые утверждают: пусть, мол, враг, идет, лишь бы не тронул наши села. Это подлость: пропустить через свою землю тех, кто идет душить советскую власть. Вайнахи такого не допустят! Не позволит нам этого не только совесть. Павшие в бою наши близкие не позволят, не простят. Я уверен, что таких, кто готов отступить, единицы. Пусть эти единицы и уходят, пока не поздно.

- Верно! Правильно говоришь! - раздалось со всех сторон. - Пусть они убираются!

- Ни на шаг не отступим. Пседахцы скорее погибнут здесь все до одного, но не отступят, - отрезал Мусаип, командир пседахского отряда.

- Успокойтесь, люди! - остановил выкрики какой-то старик из Кескема. - В таком деле надо слушать одного человека, тогда и толк будет. Согласие сейчас важнее всего!..

- Правильно говорит!

- Пусть нас ведет Торко-Хаджи! Он у нас во главе! Как скажет, так и будет.

Никто больше не возражал. Даже противники Торко-Хаджи решили промолчать.

Молчание нарушил Элберд. С тех пор как Гарси ранил его. он редко появлялся среди людей.

- Хаджи, - проговорил он, в знак уважения не называя полного имени Торко-Хаджи, - а что, если послать к казакам человека, пусть объяснит им, что у нас нет к ним вражды и мы не хотим нападать на их станицу, что выступили мы против войска Бичерахова, идущего от Терека?

- Не поверят они, - сказал Торко-Хаджи, покачав опущенной в задумчивости головой. - К тому же всего два дня назад у них угнали коров...

- Кто угнал?

- Будь проклят тот, кто это сделал!

- Да будет проклят весь его род!

- Надо бы обыскать каждый двор и дом, - вставил и Гойберд. Он успел уже вернуться из села и, верный себе, пробрался на совет. Кто-кто, а Гойберд должен все знать.

- Так ты и найдешь во дворах, - сказал Алайг. - Коров, я слыхал, сразу же угнали в Кабарду.

Старик из Кескема заволновался.

- И чего вы разгалделись. Пусть говорит Торко-Хаджи. Не перебивайте его. Если он велит, даже я, старый, готов...

- Спасибо, брат Эдалби, - сказал Торко-Хаджи. - я верю тебе, знаю, всегда поддержишь. Но мне кажется, молодые не позволят взвалить на тебя трудность...

- Чего нужно делать? Мы готовы! - раздалось одновременно несколько голосов.

- Все знаете, что те, кто вызвался заставить умолкнуть вражеский пулемет, ушли и пока не вернулись. Неизвестна и судьба наших дозорных. Тех, что вышли на пост еще до начала боя...

- Человек один раз рождается и один раз умирает. Говори!

- Если бы пять-шесть человек на конях перевалили через хребет и снизу ворвались в Магомед-Юрт...

Люди слушали, боясь пропустить хоть одно слово.

- Не обязательно заходить в самую глубь станицы. Вы поднимете там стрельбу, крики. Казаки ринутся на подмогу своим. А мы воспользуемся паникой в их рядах и ударим по тем, что расположились на перевале!..

- Правильно! Воллахи, умно придумано.

- Так кто готов идти в Магомед-Юрт?

Желающих было больше чем достаточно. Торко-Хаджи сам отобрал шесть человек, которые тотчас вскочили на коней. Старик напутствовал их:

- Помните, вы идете не убивать. Они наши соседи, а соседи - сегодня в раздоре, завтра могут м помириться. Так уж получилось. Наступит день, и они поймут, что у нас нет к ним вражды, что во всем виноваты белоказаки с Терека. Ваша задача - поднять шум, создать впечатление, что мы уже ворвались в село. Это может заставить казаков вернуться с позиций на помощь своим. В бой вступайте только в самом крайнем случае. Вас мало. Езжайте, да поможет вам Бог! Едва поднимете переполох, скачите назад.

Всадники умчались. Люди разошлись по своим местам, чтобы быть готовыми, если понадобится, в любую минуту ринуться в бой. Напряжение прошедшего дня чуть спало. Но только ненадолго. Скоро все внимание было приковано к станице и к перевалу. Что будет: вернутся ли гонцы живыми в свой дом или мимо села отвезут их прямо на кладбище?

Наконец за станицей, в направлении Моздока, заалел край неба.

- Зарево!

- Да поможет нам Бог!

- Надо думать, это дело рук наших.

- Тихо говорите! Стрельбу слышите?

Выстрелы участились. Все были готовы ринуться в лощину, где стояли кони, чтобы броситься на врага, иные было побежали, но окрики со всех сторон вернули их.

- Что вы делаете? Что вам, ворота открыли? - ругали их командиры сотен. - Куда без команды кидаетесь? Не видите, что ли, магомед-юртовцы не трогаются с места.

У Торко-Хаджи вырвался возглас изумления:

- Клянусь Кораном, мне кажется, что они разгадали наш замысел!

- Как они могли его разгадать? - пожал плечами стоявший рядом командир сотни. - Не святые ведь?

- А как мы узнали зимой, что казаки готовятся к нападению на нас?

- Их человек донес...

- Думаешь, среди нас не найдется такого?

- Ничего из этого не выйдет, Торко-Хаджи, - сказал откуда-то вдруг подошедший Ази. Тоже решил, видно, потолкаться среди воюющих, чтобы потом при надобности, сказать, что и он, мол, отстаивал советскую власть. - Тебе ведь говорили, что не выйдет, - продолжал тихонько Ази. Чем тише он говорил, тем почему-то больше задевал Торко-Хаджи. - У них большая сила, и, кроме того, в войнах с германцами и турками они хорошо овладели военным искусством. Потому мудрые люди и предлагали уйти в свои села и...

Торко-Хаджи круто повернулся к нему:

- Замолчи, Ази! Или уезжай совсем! Уйди по-хорошему, пока не поздно!..



10

Когда Хасан наконец открыл глаза, вокруг было темным-темно. Он не понимал, где он и что с ним случилось. Попытался подняться. В плечо ударила резкая боль. Притронулся - все мокро. И тут он вспомнил. Вспомнил боль, такую же острую. Ранен, но жив. Странно! Как только кровью не истек? Что это давит плечо? А, прижался к прикладку винтовки! Видимо, это и остановило кровь, не дало ему погибнуть...

Занятый своими раздумьями, Хасан вдруг увидел прямо против себя зарево огня. Услышал он и стрельбу. Что это? Значит, вайнахи вошли в станицу? А где то войско, что с Терека? Расположилось там, на перевале? Где всадники, с которыми Хасан лежал здесь в траве? Там все кончено? И пулемет вроде молчит! Наверно, какой-нибудь счастливчик заткнул ему пасть и уже, может, прикатил к своим.

Хасан подумал о товарищах. Как погиб Мухи, он видел. Видел также, как упал тот, кто был похож на ногайца. А что случилось с Исламом? Лежит где-нибудь, как Хасан? Или ему удалось уйти? Если спасся, он непременно придет с подмогой. Е если нет? Как тогда отсюда выбраться? Любой ценой надо уйти, хоть ползком. Подняться на ноги Хасан не мог - очень кружится голова. Надо беречь последние силы а потому придется ползти. Эх, хоть бы глоток воды! Один глоток!

Хасан часто вытягивался всем телом и, положив голову на сырую землю, отдыхал. И все смотрел в небо. Хоть бы дождь пошел! Пусть самый маленький. Даже несколько капель, попади они в рот, оживили бы Хасана. Тогда бы и силы прибавилось. Но с неба смотрят только звезды и, как бы дразня, мигают ему. Луна тоже торчит на одном месте. Ясная, светлая, она всем своим видом подчеркивает безнадежность ожидания дождя.

Хасана мучает черкеска: пуговицы все время расстегиваются. Да и как им удержаться, коли ползешь. Хасан оторвал кусок от подола нижней рубахи и туго перевязал плечо. Главное - остановить кровь, иначе силы покинут его и он останется здесь. Это Хасан хорошо понимает. Теперь и обнаженный живот болит, как рана, посыпанная солью. Хасан старается превозмочь эту боль - ведь, наверно, только кожа болит, от этого не умирают.

Упершись локтями в землю, Хасан на минуту останавливается, смотрит вдоль склона вверх. Когда же конец подъему, когда будет гребень хребта? Хасану кажется, что стоит ему подняться на гребень и увидеть долину, силы сами собой прибавятся. Голова отяжелела, как у человека, которого клонит ко сну. Словно сквозь сон видит он недалеко от себя пробегающих мимо людей, слышит русскую речь...

Вот и гребень. Только сил не прибавилось. Тех, что были, едва хватило сползти вниз метров на пять. Отяжелевшая голова будто приросла к земле. Кругом все погрузилось во тьму.

Когда Хасан снова пришел в себя, в зубах у него скрипело железо. Холодное, приятное. Что это? Он открыл глаза и увидел возле себя сидящего на карточках человека, который из чугунного кумгана старался напоить его. Вода! Вода, о которой Хасан мечтал. И откуда-то вдруг силы берутся. И глаза видят, и уши слышат.

- Много не давай. Два-три глотка - и хватит, - сказал кто-то.

- Он приходит в себя! - облегченно произнес сидевший на корточках.

«По-ингушски сказал!» - обрадовался Хасан. Значит, опасность миновала и он среди своих.

- Хорошо, что хоть один остался в живых, - сказал уже кто-то третий.

Это Торко-Хаджи! Его голос из тысячи других узнаешь.

Хасан уже не благодарит судьбу, что привела его к своим. Услышав слова Торко-Хаджи, он думает, что лучше бы и ему остаться там, за хребтом, вместе с товарищами, чем вот так бесславно вернуться, не выполнив задуманного. А Торко-Хаджи, словно подслушав мысленную речь Хасана, сказал:

- Не везет нам со вчерашнего дня, все, что ни задумаем, проваливается.

- Одного не понимаю, - проговорил незнакомый Хасану голос, - как он мог пройти сквозь лавину войска на перевале и оказаться здесь?

Хасан и сам удивлялся, как это произошло. Вспомнилась русская речь, которую он услышал, как сквозь сон, вспомнились пробегавшие мимо люди. Видимо, в темноте они не заметили бессильно распластанного на земле человека, а может, приняли его за убитого своего товарища. А с убитым что делать? Не тащить же его на спине. Погибших много, всех не унесешь. Для того и фургоны и люди специальные назначены...

Не дошло до сознания Хасана, угасавшего, как огонь из сырого кизяка, о чем говорили русские. Даже не разобрал, в каком направлении они шли. Возможно, с ужасом взирали на пожар и размышляли о том, что у горцев-де большая сила, что они, может, уже в станице? А вдруг пришел им приказ из Моздока отходить назад и они радовались этому приказу?.. Ничего не знал Хасан, не знали и другие.

Белоказаки действительно отступили, но горцы узнали об этом только на рассвете следующего дня.

- Выходит, наши молодцы, все-таки напугали гяуров! - говорили люди, стараясь поддержать Торко-Хаджи. - И пожар помог.

Торко-Хаджи из-под своих седых щетинистых бровей смотрел в сторону станицы. Сейчас он думал не о вчерашнем пожаре. Этот пожар не причинил особого урона. Сгорели только стога сена на окраине села. Торко-Хаджи хочет одного: скорее бы пришел конец всем столкновениям между соседями - вайнахами и казаками. Но как этого добиться? Одного желания мало. Сейчас, правда, затишье. Но в любую минуту бой может снова начаться. Ночью на помощь магомед-юртовцам прибыли казаки с Терека. И странное дело, несмотря на такую сильную подмогу, все они как вкопанные стоят на месте, ни на шаг не продвигаются вперед. Что бы это значило? То ли они преувеличивают силы вайнахов, то ли решили понапрасну не истреблять своих людей, сидеть и ждать, как поведут себя горцы?.. Трудно, очень трудно разгадать чужие замыслы. Торко-Хаджи вздыхает. Рядом с ним опускается на землю старик с такой же подстриженной, как у него, бородой, в такой же белой чалме.

- Не думаешь ли ты, Торко-Хаджи, - говорит старик, - что ждать нам нечего, надо с боем взять станицу?..

- Верное слово, - поддакивает подошедший сзади Ази. Несмотря на сделанное ему накануне предложение уехать, он и

не подумал подчиниться - надеется, видно, рано или поздно оказать давление на Торко-Хаджи.

Торко-Хаджи не отвечает им и даже не взглядывает на говорящих.

- Если мы займем станицу, гяуры-бичераховцы не посмеют и шагу сделать в нашу сторону. Это магомед-юртовцы тянут их сюда, - поет свою песню старик.

Торко-Хаджи отрицательно качает головой.

- Заняли же мы села Ахки-Юрт и Шолхи! - говорит Ази.

- Ахки-Юрт и Шолхи - другое дело, - обрывает его Торко- Хаджи. - Это не казачьи станицы, а ингушские села. Их заняли по праву. Поймите меня, я не из страха выступаю против нападения на Магомед-Юрт. Мы бы одолели его, вызвали бы помощь из Ачалуков и Назрани и одолели бы. Только не нужна нам несправедливость..

Не говоря больше ни слова, Торко-Хаджи торопливо направляется прочь от этих назойливых людей. «Хоть бы кто-нибудь из Владикавказа приехал», - думает он.

Накануне туда ускакал Малсаг. Решили, что надо посоветоваться, как быть, что делать. Что-то он не возвращается. Доехал ли?

Торко-Хаджи шел в глубокой задумчивости, когда вдруг что-то ударило ему в голову. Он покачнулся, на миг в глазах все потемнело и закружилось. Старик напряг все силы, чтобы не упасть и чтобы никто не заметил его замешательства. Он поднял руку, потрогал голову. И шапка и чалма, что обвязана вокруг нее, были влажными. Торко-Хаджи платком накрыл голову. Скоро боль чуть улеглась. Видно, рана оказалась не страшной. Поступило сообщение, что двое убиты. Торко-Хаджи неотступно думал о том, как прекратить этот бессмысленный бой. Можно было человека послать для переговоров. Но казаки не подпустят его, застрелят. Некоторые предложили поднять на винтовке белый платок вместо флага - не воевать, мол, идет человек, но Торко-Хаджи на это не согласился: не дай бог, сочтут их за трусов!..

Вечерело, когда вдали показались три всадника. Они мчались вскачь. Уж не белоказаки ли? Может, следом и отряд?.. Уже приготовились достойно встретить пришельцев, но кто-то вдруг крикнул:

- Это Малсаг!

Всадники приблизились. И правда, то был Малсаг, в с ним Дауд и какой-то русский в папахе и с маузером на боку.

Приезжие спешились и пошли прямо к Торко-Хаджи. Тотчас созвали всех командиров сотен и членов народных Советов селений.

Узнав о смерти Исмаала, и Дауд и Малсаг горько пожалели о нем. У Малсага даже слезы навернулись на глаза...

Разговор был коротким. Дауд рассказал о том, что обстановка во Владикавказе сложная. Просьба к горцам одна - по возможности не пропустить белоказаков, не дать им пройти на Владикавказ.

Пока Дауд говорил, Торко-Хаджи слушал его, прикрыв глаза, и изредка покачивал головой. Но вот он уверенно взглянул на Дауда и сказал:

- Вернешься во Владикавказ - передай Эржакинезу, что, пока хоть кто-то из нас будет жив, ни один белоказак не перейдет через перевал. А еще пусть он знает, что мы пришли сюда не грабить, а защищаться. Передай и это. - Торко-Хаджи помолчал, потом добавил: - Если до вечера войско противника больше не появится, мы отойдем, оставим в карауле человек двадцать и отойдем...

...С наступлением ночи по приказу Торко-Хаджи вайнахи стали отходить.

Отъехали довольно далеко, а ни единого выстрела вслед им не раздалось.

- Может, они уснули? - прошамкал своей кривой челюстью Шапшарко.

- А может, просто не хотят возвращать нас своими выстрела ми? - предложил Элберд.

Ехавший впереди Торко-Хаджи услышал эти слова.

- Верно говоришь, произнес он раздумчиво. - Им ведь тоже война ни к чему. Как и нам. Мы пришли сюда защищать совет скую власть, сдержать слово, данное Эржакинезу...

Торко-Хаджи примолк и задумался. Слово они, конечно, сдержали, но какой дорогой ценой. Сколько похоронили, и вон еще на двух арбах везут убитых - это те, кого вывезли из-за перевала. Там и Мухи, и Ислам, и изуродованные останки Ювси!..

Минуя село, проехали прямо на кладбище, похоронили убитых и только тогда разъехались по домам.

Торко-Хаджи неотступно думал о сыне. Что с ним? Жив или, может, тоже уж похоронен? Во двор к себе старик въехал не без страха. Прислушался, не слышно ли женского плача. Но нет...

Крайнее окно было освещено. Лампа горела необычно ярко. И это ночью?!

Войдя в дом, Торко-Хаджи на минуту замер в двери: он увидел сына, лежащего на поднаре у противоположной стены, и склоненного над ним человека. Молнией мелькнула мысль: «Яси читает!» Но человек повернулся на стук двери. И Торко-Хаджи увидел, что это Гали. Ну, а коли Гали, так не яси, конечно, читает, а лечит рану. Потому и называют его Лор-Гали.

- Воави! - раздался голос дочери, полный радости. И Гали смотрел спокойно, с улыбкой.

У Торко-Хаджи отлегло от сердца.

- Бог не оставил его, и пуля прошло навылет, но внутри ничего не повредила, - проговорил врачеватель. - Я положил мазь. Она свое дело сделает. Скоро будет здоров.

Торко-Хаджи словно помолодел. С силой рванул с себя шапку и сказал:

- А ну, посмотри, Лор-Гали, чего требуется этой голове!

- Эйшшах! - вырвалось у лекаря.

Заголосили, запричитали женщины.

- Бог был милостив и к тебе, - сказал Лор-Гали, осмотрев рану, - к счастью, пуля скользнула вдоль кости, не повредив ее, от того и голова твоя цела...

Рану промыли и перевязали. Торко-Хаджи, освободившись от тревоги за сына, снова задумался.

- Что помрачнел, Хаджи? - спросил Лор-Гали. - Благодарение Богу, все обошлось.

- Кому обошлось, а кому и нет, - проговорил Торко-Хаджи. - Меня и моего сына пуля не взяла, и у нас в доме сегодня никто не плачет...

- Что же теперь поделаешь? Будь на то наша воля, не пролили бы ни капли крови - ни своей, ни чужой!..

- Что и говорить, верные твои слова, Лор-Гали!..

- Война не праздник. Там и кровь и убитые. Хорошо хоть, вы не пропустили врага, задержали.

- Задержать-то мы его задержали, - глубоко вздохнул Торко- Хаджи. - И дали знать, что, если хоть глазом глянут сюда, такую силу против них двинем, не опомнятся!..

Не глянули больше бичераховцы в сторону сел Алханчуртской долины. Дела у них пошли наперекосяк, не до Алханчуртской долины им стало. Белоказакам дали бой в Грозном. А вскоре пришла радостная весть: Моздок очищен от всякой нечисти и в нем вновь утвердилась советская власть...


>>>Книга вторая - Часть четвертая. Эпилог.

Вы можете разместить эту новость у себя в социальной сети

Доброго времени суток, уважаемый посетитель!

В комментариях категорически запрещено:

  1. Оскорблять чужое достоинство.
  2. Сеять и проявлять межнациональную или межрелигиозную рознь.
  3. Употреблять ненормативную лексику, мат.

За нарушение правил следует предупреждение или бан (зависит от нарушения). При публикации комментариев старайтесь, по мере возможности, придерживаться правил вайнахского этикета. Старайтесь не оскорблять других пользователей. Всегда помните о том, что каждый человек несет ответственность за свои слова перед Аллахом и законом России!

© 2007-2009
| Реклама | Ссылки | Партнеры