Главная Стартовой Избранное Карта Сообщение
Вы гость вход | регистрация 29 / 03 / 2024 Время Московское: 9745 Человек (а) в сети
 

Книга вторая - Часть первая

Книга первая - Часть пятая<<<


Книга вторая - Часть первая

    

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Хусен едет быстро. Временами он пускает коня рысью.

Вокруг тишина. Степь словно в дреме. Зелень травы еще не пробилась сквозь толщу земли, но в природе все полно ожидания - весна не за горами.

Неужто Хусену и его товарищам придется стоять в боевом охранении на берегу Терека?..

Уже целый месяц многие сельчане днем и ночью несут здесь караульную службу. Они прибыли сюда тотчас, как получили сообщение, что казаки обстреливают Гушко-Юрт. Еще до перевала навстречу им стали попадаться отдельные беженцы-кумыки - кто пеший, кто на телегах. Плакали напуганные ребятишки и женщины, а старики, указывая на Терек, что-то возбужденно говорили на своем языке. Ингуши их не понимали, но и без слов было ясно, что произошло.

Сагопшинцы направили коней прямиком туда, куда показывали люди. Туда же спешили пседахцы и кескемовцы.

В Гушко-Юрте горело несколько домов, истошно ревели коровы, будто взывали о помощи, лаяли собаки. В селе уже хозяйничали казаки- произошло столкновение между ними и горцами. Первое столкновение на Тереке. Тогда же вайнахи напали на прибрежный хутор - решили нанести ответный удар, припугнуть казаков, не то, чего доброго, вторгнутся в Алханчуртскую долину, а там недолго и на села напасть...

Месяц назад это было. С тех пор и стоят на Тереке - охраняют Гушко-Юрт и все пространство между хребтом и рекой. К ингушам иной раз приходят и кумыки - село свое они пока оставили, ютятся у сагопшинцев, пседахцев и кескемовцев.

Тревожно на Тереке. То там, то тут возникают стычки, перестрелки. В одной из стычек погиб парень-сагопшинец, а под Исмаалом коня убили, только, слава Аллаху, он в тот же день заимел другого, того самого, на котором и скачет сейчас Хусен.

Хорош конь - горяч и быстроходен. Исмаал небось не очень-то охотно дал его Хусену, но понимал, видно, что нельзя парню не съездить в Сагопши. Хусен недолго задержит коня. Надо обернуться в одну ночь: сказать пару слов Эсет, успокоить ее да узнать, нет ли вестей от Хасана.

Эсет!.. Бедная Эсет!.. Перед Хусеном так и стоят ее полные слез голубые глаза. А что, если Соси выдал ее замуж? От этой мысли Хусен весь содрогается, колени его сильнее сдавливают бока скакуна, и тому ничего не остается, как лететь во весь опор, хотя и поднимаются они в гору.

В Алханчуртской долине не то что у Терека. Здесь властвует туман. Но вот скоро, словно бы вынырнув из пены, показалось Сагопши. Над ним засветилось солнце, остановилось и стоит, как столбами подпертое. Стадо, что возвращалось уже в село, тоже решило помедлить и принялось усердно щипать пожухлую траву.

Хусен придержал коня, на миг в душе полыхнуло радостью: вот ведь пасутся коровы на бывших помещичьих землях и нет теперь их хозяевам горя!

Внезапный окрик оторвал Хусена от его мыслей.

- Э-эй, молодой человек, подъезжай-ка сюда, дело к тебе есть! - позвали с арбы.

Хусен приблизился.

- Как проехать к Соси? - спросил человек.

- К какому Соси? - бросил Хусен, а сам подумал: уж не к его ли соседу, не сваты ли?

- Мы не знаем, как звали его отца.

- У него своя лавка, - подсказал тот, что правил лошадью.

- И дочь, Эсет...

Хусен молчал и, уставившись в одну точку, смотрел на баранов в арбе.

- Чего молчишь? Скажи хоть, правильно путь держим или нет?

- Правильно! Даже слишком правильно, - кивнул головой Хусен и стеганул коня.

Нетрудно было догадаться, зачем эти люди едут к Соси. Но почему они везут двух баранов? Ведь когда сватают, обычно привозят одного барана?.. Может, сразу хотят и увезти невесту?

Подгоняемый недобрыми своими раздумьями, Хусен летел, ничего не видя вокруг, и вскоре он уже был у своего дома. Все его внимание было приковано ко двору Соси. Удрученный, он даже не заметил следовавшего за ним Султана, пока тот не обнял его сзади.

- Хусен, ва Хусен, ты совсем приехал, а? - сказал он.

Но Хусен, словно ничего не слыша, стоял, обхватив голову коня, и бессмысленно смотрел на младшего брата. А в это время знакомая арба с ездоками подъехала к дому Соси, и в прах развеялись все надежды Хусена.

- Ты совсем? Ты больше никуда не уедешь? - все повторял Султан, поглаживая винтовку, что висела через плечо у брата.

- Нет, Султан, не совсем я вернулся, - сказал наконец Хусен, положив руку на голову мальчика, - опять поеду.

Мальчик загрустил и опустил голову.

- А я? - пробурчал он под нос.

- А ты останешься дома.

- Один, что ли?

Хусен, словно только пробудившись ото сна, посмотрел на брата.

- А где нани?

- В Назрань уехала.

- Зачем?

- Узнать про Хасана. Там, говорят, есть люди, приехавшие с войны. И у нас в селе есть. Только они сказали, что ничего не слыхали о Хасане.

И Хусен снова задумался. Без вести пропавший брат, поседевшая от горя мать, необходимость непременно вернуться назад на Терек, Эсет, которую он, может, сегодня потеряет навсегда, - все перемешалось в голове.

А Султан твердил свое:

- Когда уезжала, обещала приехать в тот же вечер, а сама все не едет. Я больше не буду спать у Гойберда. У них там мыши и крысы бегают. Не пойду к ним.

- Никуда не пойдешь, братик, - сказал Хусен, прижимая к себе его голову. - Мы с тобой ляжем сегодня в своем доме.

- Дверь открыть?- обрадовался Султан.

- Открывай.

Мальчик снял ключ с учкура и, не касаясь пятками земли, подлетел к дому. У двери, обернувшись, спросил:

- Хусен, чей это конь?

- Исмаала, - ответил Хусен. Султан даже свистнул от удовольствия.

- Вот это конь! А у нас когда такой будет?

- Будет и у нас когда-нибудь, - ответил Хусен и, сняв с коня седло, направился в дом.

Султан, счастливый от того, что Хусен остается дома, крутился юлой, не зная, чем угодить брату.

- Хочешь, сварим курдючного сала? - предложил он. - Это еще от того барана, что мы зарезали до твоего отъезда на Терек, половина курдюка осталась. И сушеного мяса есть немножко. За топить печь? Нани теперь разрешает мне даже дрова рубить.

Малыш щебетал как ласточка. Он из кожи лез, чтобы развеселить понуро сидевшего Хусена.

- Султан, - произнес наконец Хусен, - оставь-ка печь и дрова да сбегай к Эсет. Шепни ей, что я приехал.

- Галушки попросим ее наделать, хорошо, Хусен? Нам же на до к мясу галушки приготовить.

- Ты вот пока сделай то, о чем я тебя прошу, а с галушками что-нибудь придумаем.

- Ладно! - сказал Султан и выбежал из дому.

Вернулся он не скоро. Хусен успел и дрова нарубить, и печь затопить. Не сиделось ему без дела.

Солнце давно скрылось, ушло в землю вместе со столбами, на которые оно опиралось. В доме и на дворе быстро сгущалась тьма. Свет от печки загнал эту тьму в углы, и оттого двор казался совсем темным. Потому-то Хусен и не заметил, когда Кайпа прошла мимо окна.

- Чем ты здесь занимаешься, мой мальчик? - услышал Хусен знакомый голос. Он понял, что мать обращается не к нему, а к Султану.

Увидев огонь в печи, она добавила:

- И печку затопил. Слава богу, хоть ты у меня есть.

- А я, нани? - спросил Хусен, выходя на свет.

- О Дяла! Вернулся? - Она крепко обняла сына.

- Разве у тебя один Султан? - улыбаясь, спросил Хусен. - А я?

Разве я не твой?

- Мой-то ты мой, да ведь не вижу я тебя. Сколько уже времени ни ты, ни другой твой брат не даете мне спать по ночам.

- Ничего, нани, потерпи еще немного. Скоро закончатся наши дела у Терека. С каждым днем опасность все меньше. Неделя-другая - и все будем дома.

- А Хасан? От него ведь никаких вестей.

- Вернется и он. Смутное сейчас время. Дороги небезопасны. Даже путь из Моздока в Прохладную опасен. А Хасан ведь где-то на краю света.

- Жив ли? - вздохнула Кайпа, опускаясь на нары. - Будь жив, давно бы вернулся. Видно, так мне на роду написано: все напасти на одну голову!

Не зная, как ее успокоить, Хусен сел рядом с матерью, подперев голову руками. Какое-то время оба молчали. Наконец Кайпа покачала головой, глубоко вздохнула и встала.

- Лампу, что ли зажечь. Не предписал же Бог сидеть нам, как в пещере, в темноте.

Хусен в душе уже сердился на мать. И чего она все сетует на сыновей? Лошаденка у них хоть и плохонькая, но есть, овец десяток имеют, крыша над головой не протекает, и землю обещали бесплатную... Чего ей еще? Хусен было заговорил об этом вслух, но Кайпа опередила его.

- Когда уезжаешь? - спросила.

- Рано утром.

Мать так и застыла с лампой в руках.

- Так ты бы уж и не приезжал, - сказала наконец она. - И по чему это все легло на наши плечи? На войну идти моим сыновьям, кумыков защищать - опять же им, новую власть - тоже...

- Подумай, что ты говоришь, нани! Столько мечтали о свободе, о земле. Так как же нам не защищать новую власть, не охранять ее? Не сидеть же возле печки, когда ей грозит опасность.

- А почему другие сидят? Сын Соси, например? Элмарза с Товмарзой? Да хочешь я тебе десяток, а то и больше таких назову?

- Я их и сам всех знаю. Это те, кому новая власть - что бель мо в глазу.

- А чего хорошего сделала тебе да твоему Исмаалу эта новая власть? Только и того, что, забыв о доме, вы скитаетесь черт знает где, когда те, другие, сидят дома и, словно муравьи, копошатся в своем хозяйстве. И правду говорят, что добыли быки - съели лошади. Испокон веков так было, так и у нас получается...

Хусен, и без того встревоженный тем, что творится в доме Соси, от этих материнских сетований совсем вышел из себя. Чтобы не сорваться, он вскочил и забегал по комнате. Кайпа, почувствовав неладное, тотчас замолчала, будто кто рукой закрыл ей рот.

Вдруг вбежал Султан. У него был такой вид, словно он нес радостную весть.

- Она говорит, что знает! - выкрикнул он с порога.

Вздрогнув, будто у самого уха кто-то выстрелил, Хусен повернулся к Султану. Скосив глаза в сторону матери, он приложил палец к губам. Но мальчик не приметил в сумраке его жеста, да хоть и приметил, было бы уже поздно.

- Кто говорит? - спросила Кайпа.

- Да один человек, - попытался отвертеться Хусен, но Султан выпалил:

- Эсет!

- О чем она знает?

- Что Хусен приехал.

Кайпа больше не задавала вопросов. Хусен махнул рукой и, ничего не говоря, сел. Положив в кастрюлю кусок курдюка и несколько кусков мяса, Кайпа тоже опустилась на корточки перед печкой, подперла кулаками подбородок и примолкла. Султан стоял, не зная что делать: говорить дальше или нет.

То, о чем Кайпа раньше только догадывалась, теперь стало для нее явью. Вот, значит, почему Эсет так и норовила под разными предлогами забежать к ним. И все справлялась о Хасане и Хусене. Хасан-то, положим, ее не очень интересовал, но о нем она говорила к слову, чтобы отвести глаза. Уж кто-то, а Кайпа знала, что волнует девушку. Только сейчас Кайпе не до невесты, да и кто же отдаст им Эсет. Все знают, что Кабират и Соси прочат дочку за другого, за богатого.

- Они барана зарезали, - сказал наконец Султан. Кайпа про пустила это мимо ушей. Соси часто резал баранов. Когда мальчик добавил, что к соседям, мол, гости приехали на арбе, Кайпа и это оценила по-своему.

- А ты думал как! Люди разъезжают, гуляют, и нет им никакого дела до войны и до властей. В наш двор небось никто не приедет...

Хусен не сдержался.

- Незачем им к нам ехать, слышишь! Они явились туда за девушкой!

- Никак сватать приехали! - встрепенулась Кайпа.

- Сватать! Иначе зачем было приезжать с баранами?!

- А Эсет сидит и плачет, - сказал Султан.

- Теперь понимаешь, кто и зачем приехал?!

- Чего ты кричишь? - осадила его Кайпа.

Она прекрасно понимала, что происходит с Хусеном, и поэтому через миг сказала уже спокойнее:

- Держи себя в руках, сын мой.

Сдержанность - дело хорошее. Но Хусену сейчас не до нее. Спокойствие может стоить ему Эсет. Мало того, что ее выдадут за другого, откроется то, что хранилось в тайне, и тогда Эсет будет опозорена перед всем народом, жизнь ее будет загублена. Можно ли в таком положении быть сдержанным?.. А что, если Эсет согласна пойти за другого? Хусен чуть не вскрикнул от этой мысли. Но нет. Как она может быть согласна? Тогда ведь все раскроется. Это же равносильно самоубийству!.. Надо во что бы ни стало сейчас же увидеться с Эсет. Любой ценой попытаться поговорить с ней, узнать, что она думает. Стукнув кулаками по коленям, Хусен вскочил с места и быстро вышел из комнаты. Кайпа окликнула его.

- Ты куда?

- Посмотрю коня.

- Нани, какой конь! - воскликнул Султан.

Кайпа было поднялась, чтобы глянуть, но узнав, что конь Исмаала, глубоко вздохнула и снова опустилась на свое место. Невелика радость разглядывать чужого коня.

Хусен позвал Султана.

- Иди-ка снова к Соси, - прошептал он на ухо мальчику. - Скажи Эсет, чтобы вышла к забору, вон к тому сараю. Тихонько скажешь. Да поменьше болтай, а то, что тебе не поручишь, всему селу становится известным.

Султан, не проронив ни слова, направился к дому Соси.

Хусен недолго ждал Эсет. Едва завидев Султана, она выскочила во двор. Мальчик шепнул ей просьбу брата и, словно бы затем и пришел, смешался с играющими у дома детьми. Но Тархан, приметив его, строго спросил, зачем пришел, дернул за ухо и прогнал.

- Куда ты? - прокричала Кабират вслед дочери.

Султан застыл на месте. Голос Кабират услышал и Хусен, и оттого сердце его чуть не выскочило из груди: «Вдруг остановит, не выпустит Эсет? Что тогда?»

Эсет не откликнулась на зов матери.

- Куда ты делась, эй? - это уже кричал Соси. Он звал жену.

- Здесь я! - ответила Кабират.

- Зайди-ка в дом!

Кабират не знала, как ей быть: то ли идти за дочерью, которая зачем-то скрылась в темном огороде, то ли вернуться на зов Соси. Раздумья ее прервал Соси. Ему не терпелось посоветоваться с женой, как сделать, чтобы второго барана не резать.

- Я кому говорю, иди сюда! - крикнул он снова, и Кабират на правилась в сторону лавки.

- Не будь жадным хоть на этот раз, единственную дочь выдаешь, - рассердилась она, когда тот сказал ей, в чем дело.

- Ш-ш, тише разговаривай, - протянул к ней руки Соси. - Мне не жалко, я просто думаю, что одного барана вполне хватит. Ведь есть и всякая другая еда.

- А если не хватит?

- Тогда придумаем что-нибудь.

- И за этим ты меня звал? - сердито бросила Кабират, направляясь к выходу.

- А ты, может, думала, что я любезничать с тобой собираюсь? - Соси хватанул жену за бок.

- Перестань! - Кабират тихонько отстранила его руку. Но Со си не унимался. Он облапил Кабират и потянул ее к себе. - Ты не с ума ли сошел, старый? Ишь чего захотел.

- А ты разве ничего не хочешь? - прижимая ее все крепче, - шептал Соси.

- Вададай, совсем спятил! Отпусти меня. - Кабират рванулась и выскользнула из его объятий.

- Ну ладно, ладно, - примирительно сказал Соси. - На-ка вот, отнеси домой сахар. - Соси потянул жене мешок с сахаром. В нем было около пуда.

- Зачем? Они же привезли сахар.

- Тот я забрал сюда.

- Для чего?

- Он лучше - крупнее и тверже. Ингуши такой любят. Продам поскорее да подороже.

- Небось это те крошки, что в углу лежали. Возьми такой сахар себе.

- Не кричи! - замахнулся на нее Соси. - И что же, что крошки? Сахар ведь все равно колоть надо. Какая разница?

Кабират, не говоря больше ни слова, вышла. Соси, кляня отца ее и всех предков, понуро поплелся за ней, прихватив мешок. Войдя в дом, Кабират тотчас подошла к двери маленькой комнатки.

А Эсет в это время изливала Хусену свое горе. Рассказала, что жених сегодня же придет к ним в дом и сегодня или в ближайший понедельник собирается забрать ее к себе. Хусен слушал ее молча и мысленно уже строил план, что он предпримет. «Нельзя терять ни минуты, - думал он, - надо спасать Эсет, увезти ее. Она моя и никому другому принадлежать не может».

Мысль лихорадочно работала. Быстрый конь домчит их до Ачалуков, а там найдется, где спрятать Эсет. Это на первый случай. Потом они вместе с Исмаалом решат, как быть дальше. Хусен уверен, что старший родственник поможет ему, все поймет...

- Вот такие дела, - закончила Эсет свой рассказ. - Скоро услышишь о моей смерти. Лучше руки на себя наложу...

Она сказала это так спокойно, что Хусен содрогнулся. «Бедная, - подумал он, - до какого же отчаяния надо дойти, чтобы с такой готовностью смотреть смерти в глаза».

- Нет, Эсет! Не дам я тебе умереть! - крикнул он и с ловкостью канатоходца подпрыгнул, перевесился через плетень и протянул ей руки. - Ну-ка, берись!

Эсет не сразу поняла, что он собирается делать.

- Зачем? - спросила она.

- Затем, что надо. Кончилась твоя жизнь в этом доме! Давай скорей руки!

- Прямо сейчас?

- Потом будет поздно.

- Эсет, где ты? Иди домой! - донесся от дома голос Кабират. Хусен потянул Эсет на себя. Она, чтобы помочь ему, уперлась

носками в щели, но тут что-то вдруг треснуло, и вслед за тем повалился прогнивший навес над плетнем.

- Отпусти. Теперь я сама справлюсь, - сказала Эсет.

Она хотела спрыгнуть, но Хусен взял ее на руки и опустил на землю.

- Беги к гойбердовскому плетню, я подъеду туда.

В другое время Эсет едва ли набралась бы смелости ночью ходить по чужим огородам. Но сейчас ею владел один страх - перед тем, что ее ждет дома, если она вернется.

Хусен понимал, что уехать, не сказавши матери, равносильно тому, что оскорбить ее. Но можно ли медлить в таком положении. И он вывел коня из сарая и оседлал его.

- Ты что собираешься делать? - услышал Хусен совсем рядом голос матери.

Мгновение он молчал, не зная, что ответить.

- Я кому говорю?

- Нани, мне необходимо уехать, - сказал Хусен виновато.

- Почему так вдруг, что за спешка?

- Очень надо, нани, я не могу не ехать, - упрашивал он, боясь, как бы мать не схватила коня за повод, как в ночь, когда громили поместье Угрома.

- Очень надо? - усмехнулась Кайпа и покачала головой.

- Поверь мне, нани. Да и Исмаал будет волноваться из-за коня. Ездить на нашей кляче ему не очень-то приятно.

И Кайпа, как ни странно, отпустила его, только сказала:

- Ты бы хоть перекусил, у меня уж все готово!

Хусен удивился и обрадовался неожиданному миролюбию матери.

- Нани, милая, - сказал он, обняв ее за плечи, - что бы ни случилось - хорошее или плохое, стерпи, родная...

Кайпа ласково посмотрела на сына, а сама подумала: «Бог с ним, пусть едет. Каково ему, бедному, пережить такое. Ведь он любит Эсет, и пусть лучше его не будет здесь при этом сватовстве, не то не миновать беды!»

Хусен спешил. Он и так слишком долго задержался с матерью, как бы в доме Соси не поднялся переполох, тогда и погони не миновать.

Не знал Хусен, что, на их счастье, едва Кабират собралась на поиски дочери, во двор въехал жених. Оказывается, решено было все покончить в одну ночь: и сватовство, и явление * жениха. Это, конечно, не по обычаю, но делать нечего, время смутное, каждый час всякое может случиться. И потому Соси с двумя стариками сватами так надумали.

Едва ли весть о том, что Эсет против воли родителей тайком убежала из дому и вышла замуж, произвела бы большее впечатление, чем сообщение о прибытии жениха. Все побросали свои дела и кинулись глазеть на него. Собрались парни, которым не сегодня-завтра придется выступить в этой роли, а потому не грех поучиться, как надлежит жениху вести себя в доме невесты, прибежали женщины - будет пища на неделю: посудачить о достоинствах и недостатках зятя Кабират. Тут же крутились ребятишки. Уж им-то все одно: каким бы ни был жених - косой или, быть может, рогатый - раздал бы побольше денег.

Хусен тронул коня. Кайпа пошла следом.

- Когда же ты теперь приедешь? - спросила она.

- Скоро, нани, скоро! - поторапливая коня, он выехал со двора и, обогнув плетень Гойберда, скрылся.

Кайпа отчетливо слышала звук постепенно удаляющегося цокота копыт. И вдруг все смолкло. «Может, решил отложить отъезд до завтра?» - одновременно обрадовалась и встревожилась Кайпа. Но вот она снова услышала конский топот, теперь уже явно стремительный, и, глубоко, вздохнув, пошла в дом.

Эсет ни жива, ни мертва сидела, прижавшись к плетню, когда вдруг услышала приближение всадника. Она поднялась, и Хусен увидел ее, укутанную в шаль. Он остановился, Эсет протянула к нему руки, и тут раздался окрик Гойберда:

- Кто там?

Эсет в испуге хотела спрыгнуть назад в огород, но Хусен, перегнувшись, схватил ее за талию, приподнял и посадил на коня.

Гойберд застыл на месте, когда мимо него пролетел всадник с девушкой впереди. В ту же минуту вспомнил о своей Зали. «Нет, это не Зали, - успокаивал он сам себя. - Кому бы пришло на ум увезти мою дочь, которой даже одеться-то толком не во что? А если это все же она? Ведь с моего двора увезли. Чужой бы девушке зачем приходить в мой двор?»

Гойберд стремительно направился к дому. Честно говоря, он бы даже хотел, чтобы этой девушкой оказалась Зали. Подгоняемый своими думами, Гойберд, прежде чем поговорить с Кайпой, завернул к себе. Страшную весть должен сообщить он Кайпе: такое лучше поздно узнать, чем рано.

Войдя в дом и увидев свою дочь разжигающей огонь в печке, Гойберд недовольно скрипнул зубами и тотчас вышел.

- Ты куда, дади? - крикнула ему вслед Зали.

- В могилу! - буркнул он, не оборачиваясь... Кайпа радостно пошла навстречу вошедшему соседу.

- Заходи, заходи, Гойберд. Как хорошо, что ты пришел. Присаживайся. Вот сюда, здесь тебе будет удобнее.

Гойберд молча сел на край поднара, положил рядом замасленную сумку из старой мешковины. Кайпа быстро взялась за дело: стала просеивать кукурузную муку для галушек. Хорошо, что Гойберд пришел, поест за счастливый путь Хусена. Ведь в этакую темную ночь ускакал, словно абрек или вор, не случилось бы беды.

- Посиди, Гойберд, вот только галушки опущу, и все готово, - суетилась Кайпа.

- Если ты ради меня затеваешь этот ужин, не беспокойся, оставь хлопоты да присядь-ка лучше.

Кайпа удивленно пожала плечами.

- Не до еды мне, - сказал Гойберд, опустив голову. Он один знал, какая печальная весть ждет эту несчастную женщину. - Ни чего сейчас не полезет в горло.

- Что-ж, бывает, - согласилась Кайпа. - Может, беда у тебя какая? Я и сама вечно сыта своими горестями. Шутка ли, один не весть где, а другой сегодня опять умчался на Терек. В такую-то ночь, когда ни зги не видно...

На улице вдруг раздался оглушительный шум. Кайпа и Гойберд в недоумении уставились друг на друга, и в этот момент, когда она уже собралась выйти посмотреть, что же там творится, в дом ворвались сын Соси Тархан и с ним двое молодых людей.

- Где Эсет? - крикнул Тархан, прежде чем Кайпа успела от крыть рот.

Кайпа удивленно смотрела на парня, не понимая, что ему нужно и почему он кричит.

- Я кого спрашиваю? Где Эсет?

- А вы что, поручили мне за ней наблюдать? Или, может, я сторожем к ней была приставлена? - сказала Кайпа сердито. - Откуда мне знать, где она?

- А где тогда твой сын?!

- У меня три сына, о ком ты? Если тебя интересует Хусен, то ему не приходится, как тебе, прохлаждаться дома, у него дела, и не ради себя одного он мерзнет у Терека! - проговорила она с гордостью за сына. Все недовольство, которое Кайпа высказывала Хусену, угасло, как угли, залитые водой.

- Какие у него дела, мы узнаем! - бросил Тархан и повернулся к двери, но тут он увидел только что вошедшего Султана.

- Ага! Один здесь! - Он набросился на мальчишку. - Где Эсет, знаешь?

Султан, отрицательно качая головой, жался к матери.

- Ты зачем приходил к нам? Эсет вызывать? Да?

Чтобы сильнее припугнуть малыша, Тархан потянул из ножен кинжал. Тогда Кайпа рванула сына к себе.

- Он же ребенок. Побойся Бога! Тархан зло посмотрел на Кайпу.

- Ребенок, говоришь? - Он погрозил пальцем и сплюнул. - Куда вы денетесь? Как змей, уничтожу вас всех по одному!

С этими словами он выскочил. Двое других последовали за ним.

- Чтобы ты сам стал змеей! - крикнула ему вслед Кайпа. За тем, повернувшись к Султану, спросила: - В чем дело? Ты что-нибудь знаешь?

Но тот забился в угол, молчал и только все отрицательно качал головой.

Гойберд между тем думал о том, чему был свидетелем у своего плетня. Он уже кое о чем догадывался, но не решался заговорить об этом с Кайпой. Если та девушка, что села на его глазах на лошадь, Эсет, то всадник, стало быть, Хусен! Неужели он на такое решился?!

«Хусен не мог увезти девушку, - утешала себя Кайпа, хотя и не очень этому верила. - Как он мог сделать такое?»

И как бы в ответ на этот вопрос с улицы послышалось:

- Куда она могла деться, если через плетень пролезла в этот двор? Вот и следы есть. Навес сломан. Мать не может не знать!

- Вытащи ее из дому! - произнес другой голос. - Протяни плетью раз-другой - сразу заговорит, а не заговорит - уведем.

Кайпа слышала все это и не знала, что делать. Вот парни снова ворвались в дом.

- Ради Аллаха и пророка Мухаммеда, остановитесь! - взмолился Гойберд, преграждая дорогу пришельцам. - Ведь вы же еще не знаете, повинен этот дом в беде или нет!

- Уйди, старик! Уйди, пока цел!

- А вы уже и бить готовы? Что ж, бейте! - Гойберд развел руки в стороны и выпятил грудь. - Бейте!

- Что вы тянете? - Это в дверях еще кто-то появился.

- Заберите меня! - кричал Гойберд. Можете убить! Только женщину не трогайте.

- Уйди, Гойберд, - сказала Кайпа и, отстранив его, вышла вперед. - Что вы от меня хотите, ослиные дети? А?

Отбросив в сторону Гойберда, который опять попытался стать между ними, пришельцы набросились на Кайпу.

Стоявший у двери парень навел винтовку на Гойберда.

- Ни с места!

Перепуганный Султан плакал, прижимаясь к стене. Когда они, схватив Кайпу за руки, потащили на двор, Гойберд крикнул:

- Что вы делаете? Побойтесь Бога! У нее большое горе. Всего сутки, как убили ее сына! Я же сидел здесь, не зная, как ей об этом сказать!

Кайпу словно громом поразило. Она побелела и замерла. Винтовка, направленная на Гойберда, медленно опустилась.

- Назад! - крикнул тот, что стоял у двери.

А Гойберд все твердил свое, будто боялся, что его не услышат:

- Вчера ночью, только вчера убили ее сына.

- Кто убил? - спросил тот, что был с винтовкой.

- Казаки убили, казаки! Не до вашей девушки ей! Парни отошли от Кайпы.

- Да простит его Бог, - сказал старший из троих. - Пошли пока, потом что-нибудь придумаем.

Он направился к выходу. Нехотя пробурчав под нос слова соболезнования, вышли и двое других.

И в доме, и на улице наступила тишина. Кайпа стояла и смотрела в отворенную дверь, то ли пораженная страшным известием, то ли не веря ему. Стояла с широко раскрытыми глазами и выбившимися из-под платка волосами.

Гойберд медленно подошел и закрыл дверь.

- Оставь, Гойберд. Пусть врываются. Не боюсь я их.

- Я знаю, Кайпа, знаю, ты мужественная. - И, не находя больше слов, стал рядом с Кайпой. - Ты все переносишь как мужчина. Что поделаешь, горе не спрашивает, когда приходит... Я тоже никогда не думал, что Рашид уйдет раньше меня. Клянусь Богом не думал - ни во сне, ни наяву. А что поделаешь? - сказал он, раз водя руками и пожимая своими худыми плечами.

Постояв так некоторое время, Гойберд подошел к поднару, взял сумку, ту, что из старой мешковины, и протянул ее Кайпе.

- Это его вещи, Кайпа, твоего мальчика. Она схватила сумку и прижала ее к груди.

- Казак мне их передал, который хабар этот принес. Он из Моздока. Сегодня утром в Назрань поездом прибыл. Вместе с ним, оказывается, ехал и бедняга Хасан.

Кайпа молчала, как каменная. Подождав с минуту, Гойберд как бы про себя проговорил:

- Почти уж дома был... И на тебе...

И тут Кайпа вдруг зарыдала, словно эти последние слова Гойберда были каплей, которая переполнила чашу. До той минуты рыдания ее сдерживал какой-то заслон. А теперь этот заслон прорвало.

- Кайпа! Кайпа! А я думал, что ты мужественная! Клянусь Богом, думал, - засуетился Гойберд, неумело пытаясь успокоить несчастную мать.



2

Хасан хотел, чтобы вечер наступил как можно позднее. Сидя у окна, он жадно всматривался во все, что проплывает мимо. Холмы и лощины потемнели. Солнце зашло. Позолоченные им вершины хребтов и край неба с каждой минутой все больше и больше бледнеют. Знает Хасан, что скоро покажутся высокие белоголовые горы. Три года назад, когда ехал на войну, именно отсюда он видел эти горы. Тогда тоже стоял тихий ясный вечер. Но, расставаясь с домом, с матерью и братьями, с родными и знакомыми, в тот вечер Хасан был грустным, а сегодня дело другое - он возвращается, и вечер потому иной - ласковый, радостный и светлый.

Наконец он увидит тех, о ком столько лет тосковал, кто так часто снился ему по ночам. Когда же, наконец поезд прибудет в Моздок? Там Хасан сойдет. Хорошо бы приехать туда утром или днем, чтобы засветло попасть в Сагопши. Ну а если ночью, тоже не беда! Можно переночевать у нового друга, у Мити. Ночью добираться небезопасно, времена сейчас тревожные. За дорогу Хасан много насмотрелся и наслышался, многое испытал. В разных местах разная власть. Хасану хочется верить, что в Сагопши, а может, и во всей Алханчуртской долине утвердилась власть Советов. Раз она где-то существует, то должна быть и там, у них. Хасану хорошо помнятся те вечера, которые он проводил в доме Исмаала, помнятся рассказы Дауда о новой власти. А интересно, какая власть в Моздоке? Митя ничего об этом не знает. Если власть там советская, Хасану можно смело пробираться домой.

Митя очень хороший, общительный и добрый парень. Встретились они только накануне. Узнав, откуда родом Хасан, он радостно протянул ему руку и сказал:

- Мы, выходит, соседи! Я из Моздока! Дмитрием зовут, Митя значит.

За один день он о многом рассказал Хасану: о своей службе, о трудной дороге домой...

Митин дивизион стоял в Петрограде. Это был специально отобранный из Терского казачьего войска дивизион, предназначенный для охраны царя и его престола. Такое доверие оказывалось не каждому войску. А после Февральской революции он служил Временному правительству. Как-то, когда народ поднялся против власти Керенского и против войны, сотню из этого дивизиона бросили на подавление восставших. Шла она рысью, по узкой улице, и там, где эта улица резко сворачивала, то ли поскользнувшись, то ли оступившись, неожиданно упал митин конь, сам Митя отлетел в сторону. К счастью, он не попал под копыта других коней только потому, что ехал последним. Товарищи, не думая, что с ним случилась беда, ехали себе дальше, решив, может, он вот-вот их догонит. Но Митя не догнал. Сам-то он отделался легким ушибом, а вот с конем дело оказалось сложнее - ногу сломал. В растерянности Митя потянул коня, попытался сдвинуть с места - не тут-то было.

Оказавшийся рядом рыжебородый человек на костылях с горечью сказал:

- Жаль коня, жаль беднягу! Не тяни ты его, не видишь, нога поломана? Конь без ноги не пойдет! Это тебе не человек! - рыже бородый тронул костыль. - Лошадь на костылях не сможет ходить. Человек - сможет. Человек все может: и лошадь может убить, и человека. - С каждым словом он распалялся все больше и больше, будто подогреваемый огнем изнутри. - Ты небось тоже ехал убивать? А? Таких же бедолаг, как сам! А за что? Что плохого они тебе сделали? Только за то, что они хотят, чтобы власть пере шла в руки рабочих?

Голос хромого становился то тихим, то, наоборот, очень звонким. В какую-то минуту Мите хотелось повернуться и ударить его или, на худой конец, заткнуть ему глотку, а лучше бы убежать и вовсе не видеть этого человека о трех ногах...

- Чего тебе-то противиться тому, чтобы власть перешла в руки рабочих? - не умолкал тот. - А? Чего молчишь, я же с тобой разговариваю? А-а? Тебе царь нужен! Война нужна! А-а! Ты еще не лишился ноги!..

Дальше Митя ничего не помнит из того, что тот говорил. Он рванулся и побежал от этого хромого кликуши, а когда наконец обернулся, ничего уже не было видно - ни хромого, ни коня, ни той узкой улочки. Уходя все дальше, Митя стал обдумывать, что же ему делать. Искать свою роту? Но зачем? В ушах все еще звенели слова рыжебородого: «Тебе царь нужен? Война нужна?»

Оно конечно, царь Мите не нужен: ничего такого хорошего царь ему лично не сделал. Слыхал, правда, Митя, что будто казакам сделал много хорошего. Только не всем. Это уж Митя точно знал. А службу царь требует со всех одинаково... Вот взять его родителей. Чего они видели хорошего? Последнюю лошадь и ту на войну отдали. Перед глазами вдруг встал отец: худое лицо, грустные глаза - им словно бы надоело глядеть на этот мир, ввалившаяся грудь. А мать? Холодные, сухие, в синих прожилках руки, бледные, без единой кровинки губы... Мите представилось на минуту, что и отец и мать в окружении каких-то людей. Вот эти люди с оголенными клинками наседают на них. Отец будто бы стоит, выставив вперед свою впалую грудь, и сердито глядит вроде бы прямо на Митю, да с укором. «Господи, да что же это происходит? Сплю или наяву мне все грезится?» - тряхнул головой Митя.

...Сколько времени прошло с тех пор! И чего только не приключилось с ним, чего только не вынес он, сколько одних пуль пролетело со свистом над ухом, а путь какой трудный и долгий!.. Вспоминая все свои беды, Митя хмурит брови. Он лежит на верхней полке, подперев кулаками подбородок, и смотрит в окно. Его очередь прохлаждаться на верхней полке. А внизу вон что делается: люди сбились в кучу, как цыплята под крылом квочки в холодный вечер.

После Мити полку займет Хасан, а сейчас он снизу смотрит на Митю, который за время пути стал ему как родной. Хасану даже кажется, что Митя похож на ингуша - и носом с горбинкой и смуглым худощавым лицом. Только языка не знает. А знай он его - настоящий ингуш, и только. Хасану жаль, что Митя не говорит по-ингушски: вот бы вволю душу отвели. А то, что получается? Хасан толком русского не знает, так и не выучился, хотя ведь уже три года дома не был. Правда от того, что знал дома, Хасан ушел далеко. Теперь он мог бы и с Исмаалом и даже со старшиной Ази поспорить. Но до Дауда и Малсага ему еще далеко. Если бы Хасан знал язык, как они, не сидел бы сейчас молча. Он хорошо понимает, о чем говорят другие, но едва сам захочет что-нибудь сказать, слова куда-то исчезают, язык становится тяжелым. С трудом удалось ему поведать попутчику своему о всех злоключениях, какие пришлось пережить. Весь взмок, пока втолковал, как и что, да и то под митину подсказку-догадку. Путь Хасана к Кавказу тоже был очень трудным. Весть о революции застала его в госпитале, куда он попал еще в конце лета после ранения в грудь. Рана была тяжелой, выздоровление наступало медленно. Дни казались нескончаемо длинными и мучительно однообразными. Но вот наступил конец томительному ожиданию - Хасан покинул госпиталь. Что делать дальше? О том, чтобы идти снова на фронт, пока не могло быть и речи: слишком он был слаб после столь тяжелого ранения...

Сосед по палате, русский солдат, провожая Хасана, махнул рукой и сказал:

- Подавайся-ка ты, брат, домой. Где его теперь отыщешь, твой полк? Да и на кой дьявол он тебе нужен? В селе твоем небось дел невпроворот. Я вот выпишусь - тоже домой подамся. В наших местах новая власть, ее теперь защищать надо. Это тебе не за царя-батюшку живот класть, свою, народную власть охранять надобно! У вас, я думаю, тоже богатеев скинули?..

Хасан недолго задумывался над тем, как ему быть: он твердо решил пробираться домой. К тому же ему повстречался солдат, который рассказал, что ингушский кавалерийский полк, в котором он служил, как и некоторые иные полки так называемой «дикой дивизии», в ранние осенние дни был снят с фронта и переброшен под Петроград. Солдат рассказал и о том, что ингуши воспротивились, категорически отказались выступить против революционного Петрограда и полк в полном составе вернулся во Владикавказ.

Тут уж Хасан, не размышляя, тронулся в путь. Чего только не перенес он! Дважды его арестовывали. Во время первого ареста, обнаружив у него в кармане наган, чуть не расстреляли - приняли за большевика. Спасся он бегством. Не раз и после жалела его пуля, не раз смерть обходила стороной.

На Дону Хасана задержали, взяли в казачье войско. Объяснили, что, мол, нет между казаком и кавказцем никакой разницы и что власть на Дону и на Кавказе будет одна, общая. Краснов, мол, не оставит кавказских казаков, ну и горцев, конечно. Дали Хасану коня и оружие. А когда он поинтересовался, какую власть охранять будет, ответили - новую. Хасан и решил: раз новая - значит, та, о которой они мечтали с Даудом. А Краснова посчитал за вождя красных. По фамилии. Решил, что и красных называют от того, что глава войска Краснов.

Но когда в одном селе казаки его войска расстреляли группу большевиков и их сторонников, Хасан понял, куда он попал. И сумел уйти от белых, но время службы у Краснова долго будет тяжелым камнем лежать на его душе. Тогда же он наконец разобрался в друзьях и врагах большевиков. И с тех пор все, кто против большевиков, - его враги...

Хасан встал и тихонько пошел по вагону.

- Куда ты? - спросил Митя.

- Хочу поискать, нет ли в поезде ингушей, расспросить, что творится у нас.

Все вагоны были до отказа набиты людьми. Запах пота, давно немытых тел забивал ноздри. Во всех углах копошились и плакали дети. Трудно им было уснуть в этих душных и тесных вагонах. Какой-то солдат-инвалид в потертой шинели шел и пел себе под нос, протянув свою единственную руку. Остановившись перед Хасаном, он перестал петь и проговорил:

- Помоги, браток, подай калеке.

Хасан хлопнул себя по груди и по карманам брюк, дав понять, что денег у него нет, на последние он на одном из полустанков купил полбуханки хлеба. Солдат посмотрел ему вслед, покачал головой и сказал:

- Люди! Как же мне теперь жить, калеке? Ведь и не подаст ни кто. Не умирать же с голоду?..

Постояв с минуту, он махнул рукой и пошел дальше.

А люди, к которым он обращался, словно виновные в том, что сами бедны, опустили головы и ждали: скорее бы ушел, не тянул бы их за души.

Хасан нашел двух ингушей. Трудно передать, как он обрадовался.

На вопрос, откуда они едут, те ответили, что из России, из Тулы, а зачем туда ездили, не сказали. Да Хасан и не стал допытываться. Его интересовало другое: что нового в Ингушетии, как люди живут, какая там власть. Узнав, что в Ингушетии и в Чечне советская власть, он даже замер от радости, а сообщение, что жители селений Алханчуртской долины поделили между собой помещичий скот и земли, еще дополнило его радость. Но узнал Хасан и такое, что огорчило его: казаки с горцами нет-нет да и схватываются между собой.

Двое ингушей заторопились. Поезд шел через Моздок, а им, оказывается, надо в Назрань, следовательно, придется в Прохладной пересесть на другой поезд.

Вагоны замедлили свой бег и остановились. Хасан тоже вышел из вагона.

- Вот и Прохладная. - Опасное это место. Недавно здесь убили Караулова.

- А кто это? - спросил Хасан.

- Казачий атаман.

Назрановцы не досказали, кто и за что убил атамана. Путь им неожиданно преградили два вооруженных казака. Оба ингуша были спокойны, ну а Хасан тем более.

- Вы ингуши? - спросили казаки.

- Да, - ответил идущий впереди.

- Идите к вокзалу! - сказал один из казаков, наставив наган. - За сопротивление и попытку к бегству - смерть!

Они бы, может, и оказали сопротивление или попытались бежать, но вокруг было слишком много казаков.

- Мы в руках божьих, - сказал старший из ингушей и направился к станционному зданию.

- Если бы не только мы, но и наши пожитки были в его руках, тогда бы еще куда ни шло, - сказал второй.

- Молчать! - оборвал казак.

Хасан не знал, куда их ведут и что они такого сделали, чтобы так их охранять? Хотя он-то, положим, сбежал из казачьего войска. Только откуда этим казакам знать об этом?

Поезд стоял долго. Казаки еще и еще рыскали по вагонам. Напрасно ждал Митя товарища. Разнесся слух, что троих арестованных расстреляли. Поезд в Моздок не пустили, завернули в сторону Беслана. А утром на стоянке в Назрани Митя рассказал местным жителям, что произошло накануне в Прохладной...



3

Хасана и двух ингушей ввели в небольшую комнатенку. Хасан подивился: «Неужто на каждой станции есть такие специальные комнаты!» Он уже однажды, когда пробирался домой и был задержан, сидел точно в такой же. Только тогда был день и комнатка казалась посветлее этой. Тусклый, чадящий фонарь почти не дает света. Он освещает только офицера за столом.

Офицер глянул на вошедших, сердито сжал губы. Но сердитости ему явно не хватало. Может, потому, что был он еще молод.

Назрановцев, как только ввели, усадили: видать, чтобы не сбежали. Хасана оставили стоять. Скорее, потому, что негде было ему сесть.

- Откуда и кто такие? - спросил офицер, скрестив на груди руки и откинувшись на спинку стула.

- Из Назрани, - ответил старший.

- Та-к. Ингуши, значит? - Пристально глядя на них, он стал раскачиваться, будто под ним был не стул, а люлька. - А возвращаетесь из каких мест?

- Из России, - ответил опять старший из ингушей.

Второй сидел и молчал, только иногда кивал головой в знак подтверждения слов старшего.

- Россия большая.

- Из Бердича, Бердича, гаспадын началник. - Ингуш назвал город, куда чаще всего ездили горцы на заработки.

Вспомнив, что в вагоне он говорил о другом городе, Хасан понял, что дела их могут осложниться. Выходит, ни офицеру, ни казакам почему-то нельзя рассказывать о Туле. Интересно, что связано с этим городом у ингушей и почему это нужно держать в тайне? На войне Хасан как-то слышал, что в Туле делают оружие. Но потом это название смешалось с другими и скоро вовсе забылось.

Хасан задумался над тем, как он ответит на вопрос офицера, если тот спросит, откуда едет он. Городов-то Хасан может назвать хоть сотню: сколько их повидал на своем длинном пути! Но какой лучше назвать? А может, его и не спросят - посчитают, что и он с этими двумя?..

Но прежде чем Хасан решил, что же ему делать, казак взял в руки чемодан одного из ингушей, поставил его на стол и открыл. И глаза офицера, что называется, полезли из орбит: во всем блеске прямо перед ним лежали новенькие наганы. Пододвинув чемодан к себе поближе, словно боясь, что его могут отобрать он приподнялся на цыпочках и прикрыл кладь руками. Все остальное произошло в мгновение ока. Хасан увидел, как сорвался с места хозяин чемодана и как один из казаков ударил его по голове прикладом. Вслед за тем раздался выстрел. Другой назрановец, схватившись за грудь, свернулся дугой. Увидел Хасан и то, как казак навел на него дуло нагана, но выстрел и звон разбитого стекла смешались, и, оглядевшись спустя минуту, Хасан понял, что он почему-то на улице, в полной темноте. Сзади, у домика, раздавались выстрелы, крики, но Хасан не мог понять, по нему ли стреляют или по назрановцам. Он только услышал среди этих выстрелов и окриков опасные для него два слова:

- Оцепить вокзал!

Хасан как раз думал обогнуть станционное здание и с другой стороны приблизиться к поезду, влезть на крышу вагона и уехать. После того, что он услышал, решение пришлось отменить. Теперь оставалось одно: бежать вперед и как можно дальше, чтобы уйти от преследователей, но тьма почему-то рассеивалась. Видно, ему просто в первый миг после светлой комнаты показалось, что на улице очень темно, а теперь вот видны редкие деревья и домики за ними...

- Вон бежит! - услышал Хасан.

Это уже не от станции, а со стороны домиков ему наперерез бежали двое. Хасан понимал безвыходность своего положения, тем не менее, низко склонившись, как стрела, летел все вперед и вперед. И выстрела почему-то не было. Только затворы щелкали. «Решили, верно, взять живьем!» - подумал Хасан.

Но вот кто-то крикнул:

-Стой, стрелять будем!

Хасан не остановился. Тогда грянули выстрелы, но Хасан все бежал. Раздались выстрелы и с другой стороны - два.

И вдруг перед Хасаном вырос маленький, похожий на будку домик. Это было ему на руку: на какое-то время домик прикроет Хасана. Дальше произошло такое, чего он никак не ждал. Невесть откуда появившийся человек рывком открыл дверь домика и втащил туда Хасана. Сил для сопротивления у бедняги не было, но он все-таки попытался вырваться. Неизвестный тем временем старался его успокоить.

- Куда ты хочешь уйти отсюда? - говорил он торопливо. Они же поймают тебя.

Впрочем, Хасану теперь уже казалось, что домик окружен казаками, и все одно - оставаться в этой каморке или выскочить и бежать. И потому решил, прежде чем казаки ворвутся сюда, он хотя бы рассчитается с этим человеком, преградившим ему путь. Но Хасан не успел осуществить свое намерение, тот поднял крышку большого ларя, стоявшего у стены, и поманил его к себе.

- Влезай сюда. Быстрее!

Только теперь Хасан понял, что этот человек с коротко подстриженной, седеющей бородкой вроде бы хочет его спасти. Правда, он не очень поверил, что из этого что-нибудь получится. Но все-таки решил подчиниться. Выбора у него не было.

Ларь был пустой, а вообще-то он, видно, служил для муки или зерна. Хасан видел такой ларь - только чуть меньше - в сарае у Соси.

Хасан влез и улегся. Хозяин укрыл его пустыми мешками, сверху присыпал мукой и замкнул ларь.

Мимо дома тем временем кто-то пробежал, топот ног удалился и затих. Затем кто-то еще пробежал, но этот второй отбежал недалеко. Через минуту он снова приблизился к дому. В дверь сильно забарабанили. Хозяин пошел открывать.

Хасан клял себя на чем свет стоит за то, что согласился залезть в этот ящик. Что он теперь может сделать? Попал, как воробей в клетку. Уж лучше сразиться с казаком и погибнуть, чем лежать перед ним, как скотина под ножом. Хасан прислушивался и ждал, что вот-вот щелкнет замок на ларе, и тогда единственный выход - вцепиться в глотку тому, кто покажется первым, и не отпускать его до последнего вздоха.

- Эй, Мамед, к тебе сюда сейчас никто не забегал? - услышал Хасан.

- Зачем сюда в такой час кому-то забегать, господин? - ответил вопросом на вопрос другой голос. Это был голос хозяина. - Лавка ведь закрыта.

- Я не о лавке. Человек у нас сбежал со станции. Ингуш один. Большевик он! Понял?

- А-а, понял. Так я же здесь был. Никак он сюда забежать не может. Если он ваш враг, разве я пущу?

Хасан удивился, почему это казак не учиняет обыск и так мирно разговаривает с хозяином.

Снова отворилась дверь и кто-то еще вошел в дом.

- Здесь он?

- Нету.

- Обыскал?

- Обыскал.

- Как иголку искал, - поддакнул хозяин. - Не поверил моему слову. С чего это вы перестали мне верить, я же не враг вам...

- Ну ладно, ладно. Разнылся. Ничего мы тебе такого не сделали.

- И все-таки обидно, когда тебе не верят. Я-то вам верю, когда в долг вино даю.

- Я не брал у тебя вина, чего зря болтаешь!

Это говорил тот, что пришел позже. Он был настроен не так мирно, как первый. Уж он-то бы обязательно обыскал. Хасан поблагодарил Бога, что этот пришел вторым.

Казаки, а вслед за ним и хозяин вышли на улицу. В доме наступила тишина. С улицы доносился голос Мамеда, но о чем шла речь, Хасан не слышал: может, хозяин доказывал казакам, какой он им друг?

Но вот старик умолк, и тогда до Хасана донеслось пыхтение паровоза. Он вспомнил поезд на котором ехал: «Неужели это все еще тот не ушел?» Вспомнил и о вещах, оставшихся в вагоне. Все отчетливее и отчетливее слышалось пыхтение паровоза. Некоторое время Хасан только и различал этот шум, потому, что опасность миновала и он теперь думал о предстоящем пути домой. Но миновала ли опасность? Вот открылась дверь. Кто это?

- Идите, идите. Ищите, гяуры! - прошептал хозяин и, прикрыв за собой дверь, накинул крючок. Затем Хасан услышал, как звякнул замок на ларе. Не успел старик поднять крышку, как Хасан попытался сбросить мешки и встать.

- Нет, нет, рано пока! - сказал хозяин, прижав его руками ко дну ящика. - Они, чего доброго, вернуться могут. Потерпи еще немного.

Хасан сел. Теперь он верил, что хозяин хочет спасти его, и потому готов был выполнить все, что тот велит. Хасан смотрел на старика и думал: «Что заставляет его подвергать себя такой большой опасности ради того, чтобы спасти меня?» И теперь он уже боялся возвращения казаков не столько из-за себя, сколько из-за старика. Ведь убить могут беднягу! Им что? Человека прикончить - что курицу прирезать.

Эти мысли вдруг наполнили Хасана решимостью сейчас же уйти, не подвергать старика опасности. Он вскочил, но хозяин опять усадил его.

- Куда ты пойдешь? - укоризненно покачал он головой. - Не успеешь выйти, как эти гяуры укокошат тебя. А вслед за тобой и меня.

Старик говорил так тихо, будто казаки стояли за дверью.

- Ты ведь, наверно, голоден? - спросил он, присев на край ларя и глядя на своего нежданного гостя.

Хасан покачал головой. Хотя он за весь день только и съел что кусок хлеба да запил его водой, сейчас ему ничто не полезло бы в горло. Вот воды бы он выпил - во рту все пересохло.

Хозяин подал ему воды, большой кусок хлеба и кусок рыбы. Воду Хасан осушил залпом, а от еды отказался наотрез.

Старик снова присел на краешек ларя и заговорил:

- В последнее время эти собаки совсем озверели. С того момента, как атамана Караулова убили. Жаль, не всех укокошили! А знаешь, как его убили? Собрался он во Владикавказ. Солдаты взяли да и отцепили здесь, у нас на станции, его вагон от состава. Поезд ушел. Караулов остался в своем вагоне. Тут гяура и расстреляли. А вскоре после этого сюда приезжал зверь Медяник и учинил расправу за атамана. До сих пор все не унимаются. Виновен, не виновен - убивают. Говорят, будто вы доставляете сюда оружие из России, что вы сторонники большевиков.

За стеной послышались шаги. Хозяин примолк. Потом все стихло, и он заговорил:

- А на чьей же стороне вам быть? Не с теми же, которые убивают людей ни за грош. Сколько они, собаки, мне ущерба причинили! Берут и берут водку и вино, денег не платят - в долг, мол. Знаю, что ничего с них не получу, а попробуй не дай. Большевики, говорят, не такие. Сам их не видал, но хорошего наслышался много.

Иные слова старик говорил почти шепотом, на ухо Хасану, и тогда в нос парню бил запах табака и очень хотелось покурить, но попросить он стеснялся - ждал, что хозяин вот-вот сам закурит, тогда и ему предложат. Но тот все не унимался.

- Если и дальше так будет, уеду отсюда, - продолжал старик, - чего здесь сидеть. Семья ждет меня с деньгами, а я...

Хасан спросил, где его семья.

- Азербижан, Азербижан, - ответил тот. - Слышал про город Баку?

Хасан кивнул головой.

- Я не туда поеду. Там трудно торговать. У богачей много магазинов. Во Владикавказ поеду. Во Владикавказе лучше будет. Там, говорят, большевики. Я много раз бывал во Владикавказе. Я и ингушей знаю.

Он стал перечислять своих знакомых ингушей и все спрашивал, не знает ли их Хасан. Смешной. Откуда Хасану знать их, если во Владикавказе не был ни разу?..

Прошло с полчаса. Старик решился наконец выйти на улицу. Убедившись, что никого там нет и все спокойно, он проводил Хасана. Дал ему в дорогу хлеба и немного табаку.

О том, чтобы уехать поездом, Хасан и не думал. После столь неожиданно счастливого освобождения главное - снова не попасть в руки казаков. Он решил идти по шпалам, но непременно при этом обходить стороной не только железнодорожные станции, но и будки стрелочников.

И Хасан тронулся в путь. На свою беду, он не представлял, в какую сторону идет - к Беслану или к Моздоку, а спрашивать боялся и потому решил положиться на судьбу. Утро наступило ясное. Спустя какое-то время он сошел с железнодорожного полотна. В такой день можно идти и полем, так безопаснее. А чтобы не заблудиться, надо не уходить далеко от телеграфных столбов.

К полудню Хасан набрел на стадо коров и спросил у пастуха, как называется село, которое виднеется впереди у самой железной дороги.

- Мартазе, - ответил пастух.

Хасан слыхал про это село, знал и то, что оттуда не так далеко до Кескема. Узнать бы только, в какую сторону идти. Пастух-кабардинец, к сожалению, не слыхал ни о Кескеме, ни о Пседахе, да и объясняться с ним было очень трудно. Он говорил только по-кабардински, а Хасан знал из этого языка всего несколько слов. Он перечислил все известные ему названия ингушских сел. И наконец, когда с губ его слетело слово Ахлой-Юрт - название соседнего кабардинского села, кабардинец закивал головой и показал Хасану куда ему идти.

Было около полуночи, когда Хасан вошел в Сагопши. Лучше не придумаешь: по крайней мере никто не остановит с расспросами и скорей попадешь домой.

Плетень заменявший ворота, открыт настежь. Уж не его ли ждут? Но нет, где им знать о возвращении Хасана.

Чем ближе к дому, тем яснее он слышал плач женщин. И это встревожило Хасана. Войдя в дом, он услышал в сенцах и мужской голос:

- Перестаньте, женщины. От вашего плача он не оживет и до мой не придет.

Хасан узнал: говорил Мурад - двоюродный брат отца. А вот и он сам.

- Остопирулла! - воскликнул Мурад да так и застыл на месте, увидев Хасана. На губах еще висели слова молитвы, но язык слов но прилип к нижним зубам, и родич остался стоять с открытым ртом. - Ты человек или шайтан? - проговорил он наконец.

- Я-то человек, но почему здесь плачут? - спросил Хасан.

В душе он весь сжался от страха услышать что-нибудь тяжелое о матери и братьях.

- Почему здесь плачут, Мурад? - громко повторил Хасан.

Не успел тот ответить, как в сенях появилась Кайпа. Увидев сына, она закричала:

- Хасан! Мальчик мой! - и с распростертыми руками пошла ему навстречу, но, сделав буквально один шаг, покачнулась, как при сильном ветре, и упала, Хасан едва успел подхватить ее на руки.

Сбежались женщины...

- Нани, нани! Открой глаза, это же я! - все повторял Хасан, положив голову Кайпы себе на колени.

- Нани-и, - плакал Султан, подперев кулачками подбородок. Хасан и сам был готов расплакаться.

- Нани! Ва, нани! Ну, очнись! - он испуганно озирался и терялся в догадках. - да что здесь случилось в конце-то концов? - крикнул он.

- Что случилось? - махнул на него рукой Мурад. - Из-за тебя все.

Не понимая его, Хасан удивленно пожал плечами.

- Да-да, - сказал Мурад. - Из-за тебя. Сообщили, будто ты убит в Прохладной...



4

Чем дальше удалялись они от села, тем спокойнее становилось Эсет. Теперь бедняжка уже не жалась к Хусену, как испуганная лань. Хусен приметил это, порадовался за нее. Не знал он только, что спина и грудь у Эсет болят так, словно ее долго били чем-то тупым. Она впервые в жизни сидит на коне, и понятно, что ей трудно, но о том, чтобы пожаловаться Хусену, она и не думает: еще, чего доброго, остановит коня и тогда погоня настигнет их. Нет уж, Эсет мужественно перенесет любую боль, лишь бы остаться с Хусеном. Только об этом молит она в душе. Постоянно чувствовать рядом любимого, слышать его голос - вот высшее счастье для Эсет, и ради этого она готова на все.

Едут они уже долго, но Эсет не спрашивает, куда везет ее Хусен. Не спрашивает потому, что знает: куда бы ни вез, она уже на свободе, как птица, вырвавшаяся из клетки, и он, Хусен, рядом с ней.

- Ну вот ты и свободна, - словно прочитав ее мысли, сказал Хусен. - Скоро приедем в Ачалуки.

А что будет потом, Эсет тоже не спрашивает. Она счастлива. Она во власти Хусена.

Отяжелевшая черная бурка неба словно намокла, и из нее вдруг полились частые капли дождя, будто тысячи сильных рук стали выжимать эту бурку.

Уткнувшись головой в плечо Хусена, Эсет прикрыла глаза.

- Ты спишь, Эсет? - спросил Хусен.

- Нет. Просто немного устала.

- Ничего. Скоро отдохнешь. И отоспишься. Нам уже близко. Тетка у меня добрая, тебе у нее будет хорошо.

На спуск лошадь пошла быстрее. Дождь давно уже перешел в снег, и теперь все кругом было белым-бело. Почувствовав впереди село, лошадь ускорила шаг.

Тетка Хусена Сийбат и сын ее Керам с радостью приняли Эсет. Узнав ее, кто она, чья дочь, Сийбат всплеснула руками:

- Не может быть! У Кабират такая красивая дочь? Да продлит Бог ее годы за то, что она вырастила такую голубку.

Но недолгой была радость хозяев. Как гаснет лампа, когда в ней кончается керосин, так погасли и улыбки на их лицах, когда они узнали все до конца.

Сийбат загоревала, стала громко вздыхать, хлопая себя ладонями по бокам.

Эсет очень удивилась такой перемене, но ни о чем не спрашивала, только изредка с недоумением и грустью смотрела на Хусена и будто корила: «А ты-то говорил, что она добрая». Хусен был спокойней. Он считал, что знает свою тетку, и твердо верил в то, что Эсет уже в безопасности.

- Как же мы теперь уладим это дело? - спросила Сийбат.

- Предоставим все на волю судьбы! - пожал плечами Хусен. - Я не мог не увезти ее. Через час-другой было бы поздно. Соси уже сегодня выдал бы Эсет замуж.

- Что ты говоришь? Значит, ты к тому же увез чужую невесту?

- Не то ты говоришь, нани, - вмешался в разговор Керам. - Ведь Хусен увез ее не из дома жениха.

- Это безразлично. Ты же знаешь, чем такое кончается?

- Что будет, то и будет. Если даже по нашему дому станут па лить из пушки, и тогда мы никому не отдадим Эсет. Пока я жив, не отдам. Верь мне, брат, и не печалься! - Керам хлопнул по плечу Хусена, сидевшего с низко опущенной головой.

Эсет, хоть и была в другой комнате, весь разговор слышала. Последние слова Керама растрогали ее до слез.

- Не нужна нам лишняя ссора и вражда. Вот почему я и говорю так! - оправдывалась старуха.

- Ничего не поделаешь, от судьбы не уйдешь! - заключил Керам.

Сийбат и правда очень добрая. Она бы радовалась счастью Хусена, но бедная женщина и по сей день не может забыть безвинной гибели брата своего Беки. Вот и боится, как бы опять не случилась беда. Хусен и Керам по молодости об этом не думают.

Эсет хоть немного и успокоилась от слов Керама, но тетки она побаивалась. Ей все казалось, что та вот-вот войдет в комнату и скажет: «Сидела бы ты в своем доме - не знать бы нам горя».

С этой ночи Эсет становилась невесткой для родичей Хусена, а невестки, так уж заведено от века, любое слово родственников мужа готовы принять с обидой. Тем более в таком положении, в каком оказалась Эсет. Ей так тяжело, а Сийбат, похоже, совсем и не думает о ее настроении. «Уж лучше бы мне на улице под снегом остаться, чем в твоем доме! - в сердцах подумала Эсет и не без обиды посетовала на Хусена. - Вот и он сидит, слушает ее и больше молчит, словно жалеет о совершенном. Только Керам за меня!»

- Люди пусть говорят, что хотят, - прервал молчание Керам, - только бы родители пошли на примирение!

- Нелегко будет договориться с Соси, - услышала Эсет голос старухи. - Я-то его хорошо знаю. С алчным человеком бедняку не поладить.

- Ну что ж, не пойдет на мировую, пусть объявляет вражду! - решительно заявил Керам.

- Вот этого-то я и боюсь!..

- Ради Бога, не бойся, - махнул рукой Керам. - Неужели считаешь, что Соси отважится на месть? Что он сделал Дауду, который раздел его?

- Ш-ш-ш, - Сийбат замахала на сына руками и, показывая взглядом на дверь, за которой была Эсет, неодобрительно покачала головой.

Эсет, конечно, услышала и эти слова, и вопрос удивленного Хусена:

- Раздел? Когда?

- Какая разница когда? - Керам не стал распространяться.

- Соси не одинок. У него есть родственники. Сыновья есть. Услышав слова старухи, Эсет в душе порадовалась, вспомнив,

что старшего брата Тахира нет дома, хотя до того она очень переживала, что он не возвращается с войны. Сейчас, будь ее воля, она и Тархана бы отправила куда-нибудь подальше от Сагопши, на худой конец даже на войну, только бы не началась вражда между Хусеном и ее братьями.

То, что затем сказал Керам, заставило вздрогнуть.

- Не хочешь ли ты, чтобы мы вернули Эсет?! Мол, нате вам, мы не мужчины, чтобы удержать девушку, мы трусы! Не этого ли ты хочешь?

- Чего ты кричишь на меня? - воскликнула Сийбат. - Нет, не этого я хочу, эй, человек! Я заклинаю вас обдумывать каждый свой шаг! Вражда еще никому не приносила радости. Надо сделать все возможное, чтобы кончить дело миром! А вернуть... Кто же говорит вернуть...

Теперь Эсет была довольна и старухой, даже жалела, что сердилась на нее, но кто же виноват, что она так долго прятала добрые слова под языком.

Все трое вдруг затихли, словно ожидая опасности и прислушиваясь, не стучится ли он уже в дверь.

- Родители знают, что ты увез ее? - спросила Сийбат спустя минуту.

Хусен покачал головой.

- Нет. Кроме вас двоих, пока никто ничего не знает.

- И Кайпа? - удивилась Сийбат. Хусен снова покачала головой.

- Надо мне сейчас же ехать туда! - сказал Керам и встал, хлопнув ладонями по коленям.

- Куда?

- В Сагопши.

- Вададай! Разве в такую ночь можно куда-нибудь трогаться? Поедешь с рассветом.

- Тогда будет поздно. Нельзя увезти девушку и не сообщить об этом родителям. Сегодня же надо и Кайпу с мальчишкой убрать из дому. Кто знает, как поведет себя наша новая родня. Иные ведь зла и на копейку не сотворят, а шуму такого наделают! Горы греметь станут.

«О Дяла, пусть отец и Тархан будут из тех, кто не сделает зла даже на копейку!» - мысленно взмолилась Эсет. Глянув на Хусена, Керам виновато улыбнулся:

- Ты не обижайся, Хусен, что я так неодобрительно отозвался о твоих новых родственниках.

Хусен пропустил мимо ушей его слова и только сказал:

- Надо бы сначала людей послать для переговоров...

- А как же? Конечно, пошлем людей. Ты думаешь, я иду воевать с ними, что ли?

Хусен одобрительно кивнул головой. Но не стал говорить, что и как нужно делать. Керам был старше Хусена лет на десять и, хотя он еще был не женат, лучше брата знал, что в таком случае делать.

- И людей пошлем, и постараемся мирно все кончить, - добавил Керам. - Кого бы лучше послать к ним? А?

- Надо послать таких людей, которые умеют улаживать подобные дела, - сказала Сийбат, поправляя в печке головешки. - Взять отсюда двух стариков и утром выехать...

Сийбат придумала такое не без корысти: чтобы сын не ехал ночью. Иначе зачем тащить людей отсюда? Разве в Сагопши нет своих уважаемых стариков?

- Чего ты нос повесил? Уж не каешься ли? - пошутил Керам, глянув на понурившегося брата.

Каяться, конечно, Хусен и не собирается. Но он только теперь понял, что борьба за Эсет еще впереди. И всякое может случиться, чего доброго, еще попытаются силой отобрать у него Эсет. Ведь ему надо ехать на Терек. Не ехать нельзя, хотя бы потому, что лошадь надо вернуть Исмаалу. А может ли он быть уверенным в полной безопасности Эсет, если оставит ее здесь?.. У бедняги голова шла кругом.

- Не волнуйся, не грызи себе душу! - Керам крепко сжал плечо Хусена. - С миром или без него, но мы обязательно уладим это дело. Правда, лучше бы послать человека, с которым Соси посчитается. Не знаешь ли ты такого?

Хусен пожал плечами.

Отворив дверь, в комнату заглянула Эсет.

- А-а, Эсет, а мы сидим, словно забыли о тебе, - виновато сказал Керам и добавил:

- Плохие мы хозяева.

- Заходи, дочка, - раздобрилась и Сийбат. - Одной тебе, на верное, скучно.

Эсет вошла и встала у самой двери. Хусен подошел к ней. Эсет что-то шепнула ему на ухо, но Хусен не понял ее.

- Говори громче, - попросил он.

- Нани, подойди, может, ей что по женскому делу надо, - под сказал Керам.

Эсет залилась краской, покачала головой.

- Не стесняйся, дочка, говори, проси все, что тебе надо. Будь как дома, - подошла к ней Сийбат.

- У нас можно говорить. Мы же не немые, чтобы объясняться знаками, - сказал Керам.

Эсет покраснела еще пуще, но не заговорила *.

- С другими ты можешь не разговаривать, если тебе так уж хочется, - не унимался Керам. - Но только с теми, кто не из этого дома. Ну, так говори, что ты там шептала Хусену.

Наконец Эсет не выдержала.

- Отец Дауда боится, - робко сообщила она.

- Где теперь найдешь Дауда? - пожал плечами Хусен.

- Ничего, не обязательно Дауду вмешиваться в это дело, - Керам снял с гвоздя шубу и надел ее.

Мать преградила ему дорогу.

- Ну куда ты собрался? Я ведь уже курицу приготовила.

- Так мы же с тобой ужинали! Ты лучше их накорми, - сказал Керим и, перекинув через плечо ружье, вышел.

Сийбат и Хусен последовали за ним. Эсет осталась одна. Подойдя к окну, она прижалась лицом к стеклу и подумала: как хорошо, что Керам уехал один. Без Хусена ей было бы очень грустно. Но недолгой была ее радость: едва они поели, Хусен заторопился в дорогу. Не помогли ни уговоры Сийбат, ни слезы Эсет.



5

Дом Мурада приземистый, длинный. Двор обнесен высоким забором - куда выше, чем у Соси. Если через забор Соси еще можно перелезть, то через мурадов, кажется, только птица сумеет перелететь. Во дворе чистота и порядок. Глиняный пол веранды, что тянется во всю длину дома, намазан до блеска. Можно подумать, что человеческая нога здесь не ступает. Впрочем, чужой человек и правда редко бывает на этом дворе и на этой веранде.

Хусен не помнит, когда он в последний раз был здесь. Да и сейчас бы не завернул, не уговори его Керам.

Выехав из Нижних Ачалуков, Хусен очень скоро догнал Керама. Хусенов мерин был много быстрее, чем у Керама. Вместе они свернули на дорогу, ведущую в Сагопши. Хусен решил рано утром оттуда уехать на Терек. Домой ему нельзя. Там может быть засада.

Керам настоял, чтобы поехали к Мураду: он, мол, ближайший родственник и старший из всех, надо с ним посоветоваться.

У ворот они постояли изрядно, прежде чем вышел хозяин. Но вот, наконец, скрипнула дверь.

- Кто там? - спросил Мурад, выглядывая из-за дома, как из окопа.

- Это мы, - ответил Хусен тихонько, чтобы, кроме Мурада, их никто не услышал.

- Кто «мы»? У вас что, имен нету?

Керам назвал себя, а Хусену сделал знак молчать.

- Какой Керам? - снова спросил Мурад, не двигаясь при этом с места.

Керам назвал имя своего отца, но, решив, что и этого, может, мало, назвал еще и имя матери, родственницы Мурада. Сказал, что он из Ачалуков.

Только после этого Мурад отворил ворота.

- А кто это с тобой? - удивился он.

- Зайдешь в дом - узнаешь.

- Что вас заставило выехать в такое время? Не случилось ли беды?

Мурад был явно недоволен поздними гостями, нарушившими его привычный покой.

Привязав лошадей к плетню, оба вслед за хозяином вошли в дом.

- Вставай, жена, гости пришли! - сказал Мурад. Да таким то ном, будто в этом была повинна она.

- Гости? В такое время? - донеслось из темного угла.

Мурад и раньше-то никогда не радовался, если случай приводил к нему сыновей Беки. Хусен знал об этом и потому неохотно согласился ехать сюда. «Можно себе представить, - подумал Хусен, - что с ним будет, когда он узнает, кто и зачем к нему пришел!»

- Проводи их в ту комнату, - предложила, все еще не выходя из своего угла, жена.

- Так там же спит Ахмет!

Ахмет, или Амайг, как чаще называли его родные и друзья, - единственный сын Мурада. Есть у него еще две дочери. Они старше и уже замужем. Сына отец любит до самозабвения. С детства старался предоставить ему все возможное. Четыре года учил в Магомед-Юрте, а последний год - во Владикавказе. Амайг знает русский, читает и даже пишет. И отец рассчитывал, что он станет писарем при сельском старшине, но времена изменились, по выражению Мурада - испортились, и учение пришлось бросить. Сейчас Амайг коротает время в Сагопши, это, конечно, не то, что во Владикавказе или хотя бы в Магомед-Юрте, где у него друг. Васей зовут. Сын казака Егора, у которого он жил. Хорошая семья. Мурад часто бывал у них - то дров отвезет, то мешок кукурузы.

Амайг очень дружил с сыном своих хозяев. Они ходили в один класс и дома были неразлучны. Многие даже считали их братьями. Парень и сейчас рвется в станицу, думает, там все как в детстве. Так же будут коротать долгие зимние вечера: лузгать семечки, рассказывать друг другу были-небылицы, а то и съездят с Егором в Моздок или на охоту сходят...

Чуть не каждый день Амайг заводит разговор с отцом о том, что хочет побывать в Магомед-Юрте, но Мурад, словно его подпалят, делается весь красный, как пламя, кончики усов сразу опускаются - ни за что не соглашается отпустить сына. Каких только доводов не приводит: и опасно-то там, и мать с горя помрет в тревоге за него - вон ведь времена какие неспокойные... Ну, а из-за того, что им любой ценой хотелось удержать Амайга дома, и мать и отец потакали ему во всем, нянчились, как с малым дитем: согласись он - и в люльку бы положили...

Вот и сейчас гостей, видите ли, нельзя завести в комнату, в которой спит этот великовозрастный баловень. В каком из ингушских домов такое видано...

- Ну проводи их тогда в ту, крайнюю комнату, - распорядилась жена.

«Позор-то какой, - подумал Хусен, разглядывая в полутьме лицо Мурада. - Хорошо хоть, мы не чужие люди, не осудим!»

Хозяин вывел гостей на веранду, прошел с ними в другой конец и пригласил войти в комнату.

- Зря беспокоишься, - сказал Керам, - мы бы и там посидели, со мной ведь...

- Нет-нет, заходите, - прервал его Мурад, - кто бы с тобой ни был - вы гости...

Он зажег лампу, предложил им сесть, но Керам и Хусен остались стоять.

- Садитесь оба. Посади же гостя, Керам.

- А ты, я вижу, не узнаешь его, - сказал Керам. - Это же Хусен, сын Беки.

Мурад ударил себя по коленям и вскочил как ужаленный:

- Да если бы я знал, что это ты, сопляк, стал бы я вас водить из комнату в комнату!.. Надо же, и молчат.

Хусен опустил голову.

- Твоя мать жалуется, что ты проводишь дни и ночи черт знает где, говорит, новую власть завоевываешь. Как же ты в эту ночь остался дома? - спросил он, не скрывая ехидства.

- Власть мы уже завоевали, - ответил Хусен. - Мы - это те, кому она была нужна. И охраняют ее те, кому она нужна.

- Что ты говоришь? А вам она очень нужна? Вам и всяким другим бездельникам, которые шатаются там с вами. Думаете, наверно, что новая власть будет вас медом кормить? А?

- Этого мы не думаем.

- Смотрите, как бы даровой кусок в горле не застрял.

У Хусена забегали желваки, тонкие губы его плотно сжались. Он не на шутку разозлился. Вспомнилось, как Мурад всегда сторонится от дела и забот своих односельчан и отсиживается в одиночку. Имеет такой большой дом, а не поселил у себя ни одного кумыка-беженца...

Мурад испытующе посмотрел на Хусена:

- Ну, а то, что я слышал, это правда или нет? Про дочь Соси... - пояснил Мурад.

- Да, это так, - ответил вместо Хусена Керам.

- Воллахи, что это за люди! - Мурад вскочил и подбежал к двери, словно собирался поделиться со всем селом. - Что вы делаете? Может, думаете, у меня других забот нет, только вашими дела ми заниматься? А? Всего час-другой назад прибежали, говорят, брата твоего убили, теперь вот...

- Кого убили? Хасана? - в один голос воскликнули Хусен и Керам. - Кто убил? Где?

- Успокойтесь, успокойтесь! - замахал руками Мурад. - Жив он. Ложный был хабар. Приехал, дома сейчас парень.

Хусен ничего не понимал. Что это - сон или явь? И правда ли, что Хасан сейчас дома?

- Воллахи, какая радостная весть! - вырвалось у Керама.

- Эта весть, может, и радостная, но то, что сказали вы, совсем нерадостно. В такое время чем занимается! - Мурад метнул недобрый взгляд в сторону Хусена.

Но Хусен ничего не видел и не слышал. Сейчас он мысленно был с Хасаном и не представлял, как бы он посмотрел ему в глаза. А еще Хусен думал, как бы уйти из этого дома, где ему так тошно. Уйти? Но куда?

- Может, пошлешь сына за Хасаном? - попросил Керам.

- Послать сына! Еще чего придумал. Он нездоров. Сейчас не о Хасане надо думать, - сказал он и, остановившись посреди комнаты, пристально посмотрел на Хусена. - Я думаю о вражде, о тяжести, которую мне на горб взвалил вот этот сопляк! Сразу две вражды! Люди от одной не могут отделаться, а тут...

Не в состоянии больше слушать это брюзжание, Хусен внезапно сорвался с места и бросился к двери, но раньше, чем он взялся за ручку, Керам остановил его.

- Ты не пойдешь, я сам позову его, - сказал он, считая что Хусен решил сбегать, повидать брата. - Оставайся здесь, скоро увидишь Хасана.

Мурад молчал, надеясь в душе, что и тот и другой уйдут, наконец, из его дома.

Керим вышел, а Хусен остался в постылой тесной комнате.

Мурад с минуту смотрел на него, потом развел руками и вышел. Хусен обрадовался. Даже комната вроде стала шире, но это только так показалось. Скоро он снова ощутил ее тесноту и вышел на крыльцо в надежде там вздохнуть полной грудью. Из дома отчетливо донесся голос Мурада. Он жаловался жене:

- Чем жениться, лучше бы своей матери платье купил. Дочь Соси не будет сидеть во вшах. И до чего же мне надоели эти ублюдки! Теперь вот и старший приехал. Хоть оставь им село и уезжай отсюда!..

Мурад вскоре поплатился за свои излияния. Его голос разбудил Амайга.

- Дади, какой это старший приехал? - спросил тот, входя в комнату.

- Никакой. Иди спи.

- А вы чего не спите?

- Мы тоже сейчас ложимся.

- Это не сын ли Беки приехал? А?

- Ну хоть бы и он. Тебе-то что от этого?

Амайг ушел к себе. Через минуту он вернулся одетый.

Мурад сразу все понял. Попытался удержать сына, сказал, что за Хасаном уже пошел человек и сейчас приведут его, но ничего не помогло.

- Иди тогда! - И он со злобой отворил дверь. - Ты, я вижу, та кой же, как и они.

Увидев на веранде Хусена, Амайг спросил:

- Ты что здесь стоишь? Брат не пришел?

- Сейчас придет, - буркнул Хусен. Амайг все же вышел за ворота.

Хусен прислонился плечом к столбу и прикрыл глаза, но не дремал, не до сна ему, хотя уже кричат вторые петухи и все тело ломит от усталости.

Вот заскрипели ворота и послышались шаги. Хусен открыл глаза и увидел Хасана. Брат шел впереди. Хусен рванулся ему навстречу, но Хасан прошел мимо, словно не узнал. Вслед за Амайгом он направился к двери дома.

- Идем и ты, если не прячешься от нас, - обернувшись, бросил Хасан озадаченному брату.

Три с половиной года Хусен не слышал голоса старшего брата. Такой же, как и прежде, может, чуть хрипотцы прибавилось. Характер, видать, тоже не изменился! Уезжал - ласкового слова не сказал, а вернулся вот - даже не поздоровался.

- Ну, что будем делать? - спросил Мурад, увидев входящего Хасана.

Хасан сердито сверкнул глазами.

- А ты что думаешь, ты же старший из нас? - ответил он во просом на вопрос.

- Сейчас вы вспомнили, что я старший! Надо было раньше по думать об этом, когда все затевали! У людей в таких случаях принято прежде советоваться со старшими, а вы...

- Меня, ты знаешь, не было дома, и потому я не мог советоваться ни со старшими, ни с младшими.

- Можно подумать, раньше ты слушался старших, когда был дома, - с иронией произнес Мурад.

Хасан хотел что-то сказать, но Мурад прервал его:

- Если бы вы послушались меня, и в особенности ты, вражды с Саадом уже давно не было бы. Очень уж вы любите враждовать с людьми. А зря. Еще отцы наши говорили: «Враждующий сына не взрастит...»

- Мурад, из-за вражды с Саадом ты не переживай, - решительно сказал Хасан. - Это - дело мое. Пусть мне не суждено взрастить ни сына, ни брата - свой долг я исполню сам.

- Десять лет дело тянется. Не такие мужчины, как мы, прощали кровь. Саад богатый человек, он заплатит...

Хасан не дал ему договорить.

- Мурад, ты, видно, никогда не поймешь меня. Я ведь уже говорил, что никогда не продам кровь отца за деньги...

- А чем вы заплатите за дочь Соси, если он согласится примириться. А?

- Тем же, чем люди платят, - ответил Хасан.

Только тут Хусен почувствовал себя так, словно с него свалилась большая тяжесть. Значит, брат на его стороне!

- Да у вас ведь ничего нет, кроме вшей. Ничего! - Мурад весь пылал от злости.

- В таком случае пусть Соси и его сыновья идут на нас войной. Как-нибудь устоим...

- А другие? Против других вы устоите? Как вы разделаетесь с теми, кто засватал эту девушку, кого вы опозорили перед всем миром.

- Пусть и они объявляют нам свою войну! - отрезал Хасан, вставая. За ним поднялся и Керам.

- Какой ты смелый! - Мурад вскочил и забегал по комнате. - Ты, как и твой отец, замахиваешься занозой от ярма. А вам платят ударом ярма.

В день похорон Беки Хусен уже слышал разговор о ярме и о занозе. Тогда он не понял этих слов, теперь-то ему ясно, что их может постигнуть участь отца. Что делать? Пусть растерзают, но Эсет не будет женой другого. Благодарение Богу, что Хасан понимает их, а вместе они сумеют выстоять...

- Может, тебя успокоит хотя бы то, что ярмо это тебя не заде нет? - сказал Хасан. - Ты ведь себя исключаешь? Все «вы», «вы».

Подала голос жена Мурада:

- Еще как заденет - с него первого спросят. Старший всегда в ответе.

Керам долго терпел, не вмешивался в разговор, но, наконец, не сдержался:

- Ну чего вы разошлись? Чем обижать друг друга и укорять, давайте лучше о деле поговорим, решим, что делать.

- Да как можно решить, если никто тебя слушать не хочет? - вскинув руки, пожаловался Мурад.

- А ты скажи что-нибудь дельное, тогда послушаем, - сказал Хасан. - Но на примирение ценою крови отца мы не пойдем, пусть нам придется враждовать с тридцатью тайпами.

- Тогда делайте, что хотите, а меня оставьте в покое. Я человек мирный, и вражда с людьми мне не нужна. - Эти слова Мурад произнес, приложив руки к груди, словно молясь.

- Так бы сразу и сказал. Оставим. И тебя оставим, и твой дом оставим, - сказал Хасан, быстро направляясь к двери.

Мурад стоял и молчал, боясь, что одно его слово может изменить решение Хасана. Только напрасно он этого боялся. У двери Хасан обернулся и сказал:

- В народе говорят: тот, кто боялся вражды, бегством не спасся. Не забудь этой поговорки.

Мурад и на этот раз промолчал.

Хасан изо всех сил хлопнул дверью. Хусен, Амайг и Керам вышли за ним. Они просили Хасана вернуться, смирить себя и попробовать договориться. Особенно старался, уговаривал Амайг. Он чуть не плакал, преграждая Хасану дорогу.

- Мурад - старший, к нему надо прислушаться, не стоит так обижаться, - советовал и Керим, но Хасан, не внимая уговорам, молчал и стремительно шел вперед.

- Где лошадь? - только спросил он у Хусена, да так, словно свою требовал.

- Вон у забора, - тихо ответил Хусен. - Зачем она тебе?

Не отвечая, Хасан направился к тому месту, где стояли на привязи две лошади. Хусен пошел за ним.

- Куда ты хочешь ехать на ней, Хасан?

- За семь гор! - бросил брат.

Хусен не решился воспрепятствовать ему, но в душе обиделся: «Хоть бы сказал, куда едет».

- Это лошадь Исмаала, - попробовал остановить Хасана Хусен. - Он, наверно, ждет ее. Я обещал утром вернуться.

Будто не слыша его слов, Хасан вскочил на коня и с иронией сказал:

- Тебе разве до этого? Ты ведь женился! Другой заботы у тебя не было.

И тут Хусен почувствовал, что брат недоволен им, а поддерживал там, у Мурада, потому, что уже не видит иного выхода.

Не проронив больше ни слова, Хасан направился к воротам и, так и не сказав, куда едет, когда вернется назад и что делать дальше, уехал. Ошеломленный, Хусен остался стоять посреди двора.



6

Долго стоял Хусен, как столб. Амайг дважды подходил к нему, старался успокоить, попытался увести в дом, даже пообещал, как только улягутся родители, вывести ему коня.

Но разве Хусен думал только о коне, что увел Хасан? Вражда, которая неизвестно чем кончится, горе, которое свалилось из-за него на многих, - вот то, что терзало его.

Наконец Амайг подошел в третий раз и сказал, что Хусена зовет отец.

Еще с крыльца было слышно, о чем речь в доме.

- Я понимаю, - говорил Мурад, - что предначертано судьбой должно свершиться. Но зачем же бросаться в пропасть?

- Что поделаешь, в жизни не все устраивается так, как хочется, - пытался установить мир Керим. - Но мы не можем остаться в стороне, одобряем ли мы свершившееся или нет. - Даже если вы того и захотите, вас не оставят в стороне, - вмешалась жена Мурада. - Таков уж обычай вайнахов, и никуда вам от него не деться.

- А ты сиди и не вмешивайся!

Мурад и без нее понимал, что в этом деле ему не удастся остаться в стороне, и уж коли так, то лучше, пока вражда не разгорелась, принимать меры, иначе потом будет поздно. Мурад знал не один случай, когда из-за похищенной девушки погибали люди. «Не дай Бог», - сказал он про себя. От этих-то мыслей у него и вырвалось слово, которое успокоило и удивило Хусена.

- Не горюй, парень, - сказал он Хусену, - с рассветом пошлем к Соси людей. Посмотрим, что из этого выйдет.

- У Хусена есть с десяток овец, и я помогу ему, чем смогу. Что нибудь придумаем все, сообща! - встрепенулся Керам.

«Придумаем», - мысленно передразнил его Мурад. - Похоже, он и с меня хочет сорвать долю на калым для этого щенка? Не сегодня - завтра мне своего сына женить...»

Амайг думал не о себе, он думал только о Хусене. И готов был последнее отдать, чтобы помочь ему. Несмотря на то, что родители его всегда сторонились семьи Беки, Амайг тянулся к Хасану с Хусеном и любил их. Родных братьев у него не было, а мальчик есть мальчик. Вот он и привык с детства к ним, гордился, когда они воевали, немного даже завидовал, особенно когда узнал, что Хусен вместе с другими мужчинами из села стоит в охранении на Тереке. Наивный, он видел в жизни под открытым небом только романтику, считая, что она так же легка и беспечна, как его жизнь в Магомед-Юрте и во Владикавказе в пору учебы. Амайг очень сердился на отца, когда тот не позволил ему вместе со всеми поехать на Терек...

- Ну и характер у Хасана, - сказал Мурад после минутного молчания, - не как у людей. Попробуй с таким дело сделать.

Амайг недовольно глянул на отца, а Керам все пытался умиротворить Мурада:

- Далеко он не уйдет. Схлынет обида - сразу и вернется. Хасан горяч. А горячий человек отходчив, - сказал он и про себя поду мал: «Не легкая у меня задача - и с враждой дело надо уладить, и Мурада с Хасаном примирить!..»

Мурад, как ни сердился, понимал, что ему придется похлопотать и позаботиться о семье Беки, на этот раз не отвертишься.

«Первым долгом, - решил он, - надо поселить в безопасное место Кайпу и Султана: кто знает, как поведет себя обиженная сторона». Однако настроение Мурада тотчас изменилось, как только Амайг заявил, что он вместе с Керамом пойдет к Кайпе. Мурад противился, но сын настоял на своем и ушел. И тут отец в сердцах подумал: «И зачем я во все это ввязываюсь? Будь что будет. Умели девушку увести, пусть и расплачиваются!»

Жену Мурада тоже не радовало, что Амайг ушел к родичам. Боялась она и того, что Кайпа вдруг явится к ним со своим цыпленком Султаном и придется их, чего доброго, на почетное место сажать.

Керам и Амайг вернулись очень скоро. Они были встревожены: ни Кайпы, ни Султана дома не оказалось. Хусен забеспокоился: уж не увели ли их люди Соси?

Амайг собрался тотчас идти на поиски Кайпы и Султана, но на этот раз отец непоколебим: заявил, что до утра он сына не выпустит из дому...

Хусен не заметил, как задремал. Когда он проснулся, перед ним стоял Мурад.

- Виновник события спит, а я чуть свет собираю стариков, - сказал он.

- Ну и что? - вскочил с места тоже было задремавший Керам. - Что из этого получилось?

- С чем пошли, с тем и вернулись.

- Что хоть сказали-то? - не отставал Керам.

- То, что я и ожидал: требуют немедленно вернуть девушку. В противном случае угрожают расправой.

Хусен от неожиданности качнулся. «Вернуть? Да разве можно вернуть? - думал он. - Пока в моем теле душа, они не увидят Эсет!»

В это время вбежал Амайг.

- Кайпа и Султан в доме Исмаала! - крикнул он радостно еще с порога.

- И Хасан тоже там? - спросил Хусен.

- Нет. Он, говорят, ускакал на коне.

- А куда?

- Не сказал.



7

У Моздока Терек тихий, плавный, словно уставший от стремительного бега: шутка ли, с самых гор течет. Только не всегда он тих. Когда в горах дождь, он и здесь злобно воет, пытается вырваться из берегов, Набрасывается на мост, сотрясая его.

Сейчас время не то. Терек спокоен. Хасан смотрит на него с перевала. Река кажется ему похожей на толстый белый канат. В холодные ночи Терек отсюда не виден - он бывает скрыт в тумане, но едва взойдет солнце, туман рассеивается и река становится хорошо видимой даже издалека.

Хасан ежится. Ночь выдалась холодная, накануне уже снег выпал, но сейчас небо ясное. Хасан натянул шапку по самые уши и поднял воротник полушубка. Ему вспомнилось, как он мерз, когда ехал на крыше вагона. Это было где-то за Ростовом. Он тогда был вместе с земляком Али, с которым встретился в пути. Вспомнился и сам Али, парень из Ачалуков. Как он рвался в родные места! Не суждено было бедняге вернуться. Хасан еще не побывал у его родителей, а надо бы, ой как надо бы! Они, наверное, ждут сына, если еще живы сами.

Там, где кончается Алханчуртская долина, начал алеть краешек неба, и Хасану даже показалось, что стало теплее. Появилась надежда: что через час-другой солнце окончательно отогреет все живое.

На спуск конь пошел быстрей, порой переходил на рысь, хотя Хасан и придерживал его. Теперь конь спешил. Чувствовал, что держит путь восвояси. Конь-то спешил, а Хасан вовсе нет. Что ему делать ни свет ни заря за хребтом, на берегу Терека? Как там найдешь Исмаала? От злости он даже не спросил Хусена, где они расположились. Скорее бы уж солнце поднялось да потеплело б, но оно, видно, тоже не спешит. Больше того, заалевший было край неба погас и откуда-то неожиданно стал наползать туман. Снова похолодало. «Эх, если б мой полушубок был подлиннее! -не без досады подумал Хасан. - Никакой бы холод тогда не взял».

Что и говорить, не ахти в чем вернулся Хасан с войны, одет так, ,что людям показаться стыдно. Не привез он с собой и столь ему нужного нагана. Оно, конечно, хорошо и то, что хоть жив остался и домой вернулся, а одежда - дело наживное, и оружие тоже. На первый случай есть у Хасана ружье, что от Довта досталось. Хусен не взял его, у него винтовка, пятизарядная. Ему она теперь, может случиться, очень даже понадобится.

Хасан вспомнил о брате и тут же с досадой в душе поругал его: вот, мол, надел на шею новое ярмо. Видите ли, дочь Соси ему понадобилась с ее гусиными глазами! Нашел красавицу, сопляк! Но уж коли умыкнул ее, возвращать нельзя, даже если Соси и вся его родня пойдут на них войной...

Хасан вспомнил мать и Султана. Он устроил их у Исмаала и они сейчас в безопасности. Миновси не станет коситься на них, как Мурад и его жена Кудас, а что до Хусена, он тоже недолго пробудет у Мурада. Вот только увидит Хасан Исмаала, расскажет обо всем, посоветуется и вернется в Сагопши, а Хусена отправит в Ачалуки. Винтовку у него, конечно, заберет. В Ачалуках она Хусену не нужна, а Хасану с такой винтовкой не страшен ни Соси с Тарханом, ни те, что засватали Эсет. Хасан смотрит на степь. Мрачной и суровой кажется она ему, окутанная туманом. Мрачной кажется и зловещая тишина, что царит вокруг.

Одолеваемый нелегкими думами, Хасан подъехал к мосту, что переброшен через Терек. Глянул и удивился: похоже, проехал Гушко-Юрт и своих - где-то, видно, все в стороне осталось.

Река, еще недавно хорошо видимая, сейчас затерялась в тумане; только местами она вырывалась из его пут и сурово светилась свинцовым блеском. Хасан придержал коня. Въезжать на мост ему вроде и незачем, и он уж было потянул за повод, чтобы повернуть назад, как на противоположном берегу из тумана вынырнул всадник. Тот тоже остановился у моста. Некоторое время они всматривались друг в друга. По одежде и низкой шапке Хасан принял всадника за казака.

Развернув коня, Хасан поехал назад, оставил всаднику и мост и дорогу, но тот, будь он проклят, последовал за ним. И тут Хасан увидел еще одного всадника - он нагонял первого. Хасан делал вид, что не обращает на них никакого внимания, и ехал вперед. Но за ним вдруг раздался окрик:

- Эй, стой!

Хасан не обернулся, но и не прибавил ходу. А про себя подумал, что казаки небось не могут по его одежде решить, кто он есть - горец или казак. Не то, наверно, давно бы взвели курки.

- Стой, говорю!

На этот раз Хасан глянул назад и пришпорил коня: уйти - это сейчас единственный выход. С ружьем да кинжалом глупо вступать в противоборство с двумя вооруженными казаками. Прошли те времена, когда Хасан безрассудно, с закрытыми глазами готов был броситься в бой с любым противником. Теперь он стал старше и мудрее. Годы, когда не раз стоял лицом к лицу со смертью, многому его научили.

Над ухом Хасана просвистели пули. Спасло его то, что конь под ним был быстр. Далеко сзади раздалось еще два выстрела, затем воцарилась тишина.

Хасан отъехал от моста на порядочное расстояние, когда сзади опять раздалось:

- Стой! Стирлят будим! Остановившись, Хасан оглянулся.

Всадник, стоявший у края дороги, щелкнул затвором и навел винтовку. Это был уже другой, не из тех двоих.

- Езжай наззат! - указал всадник дулом винтовки. Показался и второй всадник. Хасан медленно ехал к ним, не

сводя с них глаз. А те уставились на лошадь Хасана, словно его самого вовсе тут и не было.

- Э, да ведь это лошадь Исмаала! - громко сказал один другому.

Хасан обрадовался: всадники - ингуши!

Второй рванул и подъехал поближе. Хасан узнал его: это был большеголовый Ювси.

- Как она попала к этому гяуру?

- Хусен, сын Беки, вчера поехал на ней домой... - сказал Ювси, наклонив свою большую голову набок.

Всадник, зло глянув на Хасана и не узнавая его, сердито крикнул:

- Бистар ежай, солоч!

Хасан засмеялся.

- Не мучь себя языком, которого ты не знаешь. Я - ингуш.

- Что? Ингуш?

Ювси так и застыл на месте с открытым ртом.

- Ну конечно, такой же ингуш, как и вы. Садам алейкум, - сказал Хасан, направляясь к ним.

Один всадник ответил на приветствие, а Ювси, словно не слыша, пристально всматривался в Хасана.

- Или мне грезится, или это действительно ты?

- Не знаю, за кого ты меня принимаешь, - сказал Хасан, улыбаясь, - но если за сына Беки Хасана, то это я.

- Воай *, да будет твой приход счастливым! - заорал Ювси, соскакивая с коня.

Вслед за ним спрыгнул и Хасан.

- Вот это встреча! Не ждал, не гадал! Они крепко обнялись.

- А меня ты узнаешь?

- Как же не узнать? Конечно!

Со вторым всадником Хасан не был знаком, но все равно и тот спрыгнул с коня, и они тоже обнялись.

Недалеко от дороги Хасан увидел шалаш, - похоже, сохранился еще со времен полевых работ. Рядом стоял Исмаал. Он пристально вглядывался в приближающихся всадников.

- Вот какого казака мы привели, - сказал, рассмеявшись, Ювси. - Посмотри, не узнаешь ли ты его?

Исмаалу было не до шуток. Увидя своего коня, он встревожился, не случилось ли беды с Хусеном. Поднял глаза на всадника и уже собирался спросить, где Хусен, как вдруг замер.

- Э, Хасан! - вырвался у него крик. Хасан соскочил с коня.

- Да будь же ты здоров! - говорил Исмаал, обнимая Хасана. - Откуда взялся? С неба, что ли, свалился?

Хасан тоже обрадовался и не знал, что сказать. Он всегда любил Исмаала и Дауда, и не удивительно было, что встреча взволновала так обоих.

Исмаал завел Хасана в шалаш.

- А мы уже и не думали, что ты жив, - сказал он, обнимая Ха сана. - Когда полк наш вернулся, совсем надежду потеряли. Ты знаешь о том, что полк вернулся?

- Слыхал.

- Киров, говорят, послал людей к нашим, - продолжал Исмаал. - Верных большевиков послал... Это тот самый Киров, с которым Дауд во Владикавказе встречался. Помнишь, он как-то нам рассказывал?..

Хасан кивнул.

- Так вот он, говорят, в то время как раз был в Петрограде. Ингушей он знает, понадеялся, что поймут. И не ошибся. Глаза у наших раскрылись. Поняли, на что их толкают, и наотрез отказались идти на Петроград. Офицеры, рассказывают, сначала взялись угрожать. Но пыл их скоро поубавили, и они притихли. А полк отправился домой.

- И сейчас он во Владикавказе?

- Да нет. Говорят, все разошлись по домам.

Хасан вздохнул и с грустью подумал, что ему-то еще, видать, не скоро доведется попасть домой и зажить по-человечески.

- А Хусен что, дома остался? - спросил Исмаал.

- Да, ответил Хасан и опустил голову, не зная, как заговорить о цели своего приезда.

- Ну и правильно сделал, - сказал Исмаал, не сводя с Хасана счастливого взгляда. - Кто-то из вас должен быть дома. Кайпа уже из сил выбилась одна. Нужно дать ей немного передохнуть. Хусен поможет матери, займется хозяйством.

Хасан покачал головой.

- Если бы он мог заняться хозяйством...

- А почему не может? Что-нибудь случилось?

- Умыкнул девушку, сопляк! - Хасан сказал это громко, слов но его могли не услышать.

- Да что ты говоришь? И кого же?

- Дочь Соси!

- Дочь Соси? Когда? Вчера ночью, что ли? Хасан кивнул.

- Ну и что там творится? Людей послали к Соси?

- Не знаю. Если только Мурад... Но не думаю. Он места себе не находит, боится, как бы его не втянули во вражду.

- А где же находится девушка?

- В Ачалуках, у тетки.

Прихрамывая больше обычного Исмаал вышел из шалаша. Хасан последовал за ним.

- Ты останешься здесь на посту, - сказал он Хасану. - Молодежи тут много, не соскучишься. Мы сначала были в Гушко-Юр те, но вот отступили, говорят, казаки не шли на примирение из-за того, что мы там стояли. Отступили, а мира и по сей день нет.

О том, что мира нет, Хасан знает, на своей шкуре испытал - только что едва спасся от казачьих пуль, но говорить об этом не стал, не до этого ему. Остаться, конечно, надо, но как же Хусен? Как уладить его дело?

И, словно прочитав его мысли, Исмаал сказал:

- Нет-нет, делай, что я говорю. Сейчас тебе здесь безопаснее, чем в Сагопши. А все, что следует сделать там, сделаю я.

Дав с полчаса отдохнуть коню, Исмаал ускакал в Сагопши.

Туман изорвался в клочья, и сквозь просветы стали пробиваться лучи солнца, мир сделался светлее.

Хасан долго смотрел вслед Исмаалу. Он завидовал ему, ехавшему туда, в Сагопши...



8

Хусен не находил себе места: посредники вернулись с сообщением, что Соси требует доставить Эсет в отчий дом. К тому же Хасан уехал, не сказав куда. И наконец, он сам, словного птица в клетке, вынужден сидеть в доме Мурада, не в силах ничего предпринять. Мурад пугается, даже если Хусен выходит только на крыльцо, до смерти боится, как бы Соси или его родственники не ворвались к нему.

Беспокоится Хусен и об Эсет, которая, как и он, находится взаперти и тоже, наверно, терзается в страхе и неведении. Впрочем, она, может, хоть живет надеждой, что все закончится перемирием, а Хусен уже не мечтает об этом, надежды погасли, как огонь сырого орешника, который пытались разжечь без сухих щепок. И нет рядом с Хусеном никого, кто хотел бы помочь ему в беде, никого, кроме Керама. Вот и сейчас Керам стоит посреди комнаты перед Мурадом и спрашивает:

- Что же мы все-таки будем делать?

- Слыхал, что сказали посредники? То и надо делать, - не глядя на него, отвечает Мурад. - Ничего другого предложить я не могу.

- Когда похищают дочь, отец всегда требует ее возвращения.

- За этими требованиями часто скрываются очень разные при чины. И если одни упираются, чтоб набить цену, то Соси не из тех. Он просто не желает видеть свою дочь женой Хусена. И это понятно каждому, у кого голова на плечах.

- Ты вдруг этого Соси настоящим князем изобразил, - недовольно махнул рукой Керам, на мгновение забыв, что, доводясь Мураду племянником, он обязан говорить с ним с должным по чтением. - Но в таком случае надо бы помнить, что и мы не рабы.

- Шкуры у нас разные, эй, человек! - крикнул Мурад. - Понимаешь, что это такое? А другая причина в том, что девушка - чужая невеста. Хотел бы я знать, как поступил бы ты, если уже просватанную тобой девушку похитил другой? Примирился бы с этим?

Керам сердито нахмурился, но не ответил.

- Такое мирно не кончается, - произнес, наконец, Мурад, глубоко вздохнув. - А для того чтобы враждовать с людьми, у нас слишком тонкая шкура.

Амайг давно был здесь и с недовольным видом прислушивался к разговору. Видя по лицу Хусена, как он переживает, Амайг готов был любым путем способствовать удачному повороту дела.

- В таком случае будем враждовать! - вставил он.

- А ты помалкивай, сопляк! - прикрикнул Мурад на сына. Не ты ли будешь враждовать?

- А почему бы и нет?

- Я кому сказал? Перестань болтать!

- Что ты орешь на ребенка?! - не выдержала и вступилась за сына мать.

- Ребенок! Тогда положи его в люльку, если он ребенок! В пеленки замотай и горшочек подставь...

- Ну как ты можешь так говорить о сыне?

Амайг не помнил, чтобы отец когда-нибудь прежде повышал на него голос, поэтому сейчас это его обидело, а заступничество матери привело к тому, что он махнул рукой и выскочил из комнаты.

Мурад забеспокоился. Он знает, как сын стремится уехать из дому - не подался бы сейчас куда-нибудь. Вгорячах и не такое сделаешь. Это окончательно вывело Мурада из себя.

- Эй, оставьте меня в покое! - крикнул он, вскочив с места. - Все, все! Слышите! Я мирно и спокойно ем свой сискал! Не втягивайте меня в черные дела!

Этот крик напомнил Хусену кудахтанье курицы. Даже руками Мурад взмахивал, как курица крыльями.

Мурад вышел во двор. Амайг стоял под деревом. Увидев сына, отец закружился вокруг него, а тот, как бодливый козленок, все что-то упирался. Тут-то и появился Исмаал. Не заезжая к себе домой, он приехал прямо сюда. Хусен и обрадовался его приезду и огорчился: придется теперь и перед Исмаалом ответ держать. Что еще он скажет? Но в одном Хусен был твердо уверен: что бы Исмаал ни сказал, как Мурад он себя не поведет.

Едва встретив Исмаала, Мурад и ему начал жаловаться.

- Вот видишь, что натворил, - сказал он, кивнул в сторону Хусена. - А теперь наваливает свою заботу на других. И тебя, я вижу оторвали от важного дела...

Даже то, что делал Исмаал там, за хребтом, Мурад уже готов был признать важным и нужным делом. Забыл, что совсем недавно противился этому.

- Что же теперь поделаешь? Разговорами делу не поможешь. Надо что-то предпринимать! - оборвал его Исмаал.

Мурад примолк и не возразил даже тогда, когда Исмаал предложил вторично послать посредников.

Хусен посмотрел на Мурада, и ему вдруг странными показались усы родича. Такие усы к лицу мужчине. Вот Исмаалу бы, к примеру...

К вечеру опять послали посредников. К трем прежним старцам добавился еще один. Но Соси стоял на своем. Старики не тотчас повернули назад, они довольно долго уговаривали Соси. И тот, может, и сдался бы, не будь при нем племянника и еще трех-четырех родственников, особенно одного из них - Гарей, который всего год назад переехал в Сагопши из Ачалуков.

Этот Гарей вел себя так, будто именно он в ответе за судьбу Эсет. Но скорее всего его волновала не честь семьи Соси. Он в родстве с Саадом: жена его - дочь Сейта, убитого брата Саада. И возможно, памятуя о вражде сыновей Беки с Саадом, он и кипятился в угоду своему сородичу-богачу.

- Ничего, - сказал Исмаал, когда старики вернулись ни с чем, - пошлем еще раз. Терпение и камень долбит.

- А согласятся ли люди ходить, если их чуть ли не выгоняют?

- не без ехидства спросил Мурад.

- Поищем таких, которые согласятся.

Исмаал направился к двери. Перед Хусеном он остановился и сказал:

- А ты поезжай-ка в Ачалуки. Здесь тебе делать нечего.

- И правда нечего! - обрадовался Мурад. - До примирения да же лучше, если ты будешь там.

Но когда Амайг заявил, что поедет с Хусеном, Мурад пожалел, что одобрил предложение Исмаала. Теперь уже делать было нечего.

- Вот и ладно, - кивнул Керам, - пусть едут вместе, вдвоем оно лучше.

Хусен вскочил на коня Керама, Амайгу Мурад разрешил ехать на своем мерине. Дал он ему и ружье. Отец, конечно, не знал, что его семизарядный револьвер уже лежит в кармане сына.

Но оружие в пути не понадобилось. В Ачалуки прибыли, когда люди уже спали. Только Эсет сидела у окна и, словно ей кто сообщил о приезде Хусена, ждала его, чутко прислушиваясь к каждому звуку и каждому шороху. И едва с улицы донесся конский топот, Эсет бросилась к двери...

Недобрую весть привез ей Хусен. Он не стал скрывать, что произошло в Сагопши. Лучше, если она будет готова ко всему.

В эту ночь глаза Эсет не высыхали. Никто не знал, что она плачет. Эсет была одна в отведенной ей комнатенке. Хусена и Амайга Сийбат уложила в большой холодной комнате. Старушка оберегала невесту. Мулла еще не благословил молодых, нельзя им быть вместе. А благословит он только после примирения.

На рассвете Амайг уехал, а Сийбат пошла выгонять корову в стадо.

Наступила минута, когда Эсет и Хусен наконец, пусть не долго, могли побыть вдвоем.

- Если бы ты знал, каким бесконечно длинным был для меня вчерашний день! - сказала Эсет, склонив голову на плечо Хусена.

- Поверь, Эсет, для меня он тоже не был коротким. - Хусен нежно обнял ее и вдруг увидел слезы на глазах. - Ты плачешь?

- Не железная ведь я, Хусен! - Рыдания сдавили ей горло.

- Уж не жалеешь ли? Эсет покачала головой.

- А я-то подумал, что ты, может, раскаиваешься, захотела до мой. Отец ведь твой требует, чтобы тебя возвратили.

- Я скорее умру, чем вернусь.

- Только через мой труп ты попадешь к отцу. А пока я жив, ни он и никто другой не отнимет тебя у меня.

Эсет еще крепче прижалась к плечу Хусена, а он сидел весь напряженный, словно приготовился к бою. Ему вдруг вспомнились два расписанных памятника на согопшинском кладбище. Те два памятника брату и сестре, которые он видел еще в детстве. Памятник брату, убитому за похищение засватанной другим девушки, и памятник его сестре, которая не перенесла смерти брата. «Нет, -подумал Хусен, - я буду бороться за Эсет!»



9

Уже несколько дней во дворе у Соси с утра и до ночи толчется народ, словно на похоронах. Стоит появиться посредникам, толпа становится похожей на пчелиный рой, все гудят, воинственно машут руками, произносят угрозы в адрес похитителя Эсет, но никто не делает попытки выйти за пределы двора и отправиться на поиски девушки. Все они едва ли отдают себе отчет, зачем сидят здесь и кого стерегут. Разве что Кабират и Соси, чтобы, не дай бог, не подрались вгорячах - они последние дни ужасно ругаются, как враги, и слова подбирают самые обидные, колкие. Один винит другого в происшедшем. Соси корит Кабират, что она плохо следила за дочерью, а Кабират, конечно, всю вину сваливает на Соси: это, мол, он тянул с замужеством Эсет, он, несмотря на протесты матери, разрешал ей болтаться по чужим дворам. В ответ Соси вспоминает поездку Эсет в Сурхохи, к родне Кабират, утверждает, что дочь их испортилась уже там. И так они ссорятся целыми днями, и иногда только вмешательство людей ненадолго прерывает этих их препирательства. А люди все идут и идут во двор Соси: посредников сменяют подстрекатели вражды. Даже Ази пришел. Его прислал Саад. Кому-кому, а Сааду очень на руку, если сыновья Беки станут враждовать с тайпом Соси. Ему тогда будет спокойнее. Вот Ази и послан (сам-то Саад сейчас не очень решается показываться в селе) дать понять Соси, что, коли он примирится с похитителями дочери, Саад его не одобрит.

Ази очень старался угодить Сааду. Он не теряет надежды, что такие люди, как Саад, помогут ему восстановить свою былую власть. На это он бьет и в разговоре с Соси.

- Ты не настолько глуп, чтобы не понимать, кто тебе будет больше нужен, когда прогонят этих смутьянов, - говорит он. - Уж конечно не сыновья Беки. Я да Соси - вот кто опора. А мы, так и знай, рядом с этими недокормышами сидеть никогда не будем....

Глядя на все, что творилось в этом доме, и на то скопище людей, которые здесь собрались, можно было подумать, что в данное время значительнее этого события в мире ничего не происходило.

В довершение ко всему прибыли потерпевшие из Сурхохи. Хотя держались они спокойно, но говорили так, словно брали Соси за горло. А тот, виновато опустив голову, почесывал затылок и молчал. И никому из собравшихся, конечно, в голову не приходило подумать о том, что бедная Эсет, судьбой которой они так безжалостно распоряжаются, сделала то, что ей диктовало сердце и чувство. Вот если бы ее насильно сосватали и выдали замуж за нелюбимого, каждый из этих людей, что толкуется во дворе Соси, сказал бы: «Такова воля Всевышнего - судьбой ей наречен этот человек, с ним ей и быть».

Соси - как и другие. Он твердо знает одно: дочь не вправе сама решать свою судьбу. Знает, а поделать ничего не может. По лености ума и характера Соси готов махнуть на все рукой и смириться со свершившимся. Но вокруг люди не дают ему забыть обычай предков. Они требуют объявления вражды, и Соси из трусости согласно вторит им.

- Не бывать миру между нами, - говорит он, поглаживая коле ни. - Ни миру, ни родству! Я заявил об этом посредникам и буду стоять на своем!..

- Правильно ты решил, Соси! - радостно блеснув глазами, поддерживает его Гарей. - Мы отберем у них девушку, пусть это будет стоить гибели всему нашему роду! Дайте нам только найти, где она упрятана!..

И тут случилось неожиданное. Старший из тех, кто явился с претендентами на невесту, подкрутив ус, проговорил:

- Дело ваше, поступайте, как знаете, а нам ваша девушка больше не нужна.

- Как не нужна? - вскинулся Соси. Кончик его уса так и остался вздернутым кверху. Казалось, он вот-вот заплачет.

- Так и не нужна. Зачем она нам после того, как ее коснулись другие руки?

- Так что же вы от нас хотите? - развел руками Соси.

- Хотим только того, что хотят в такие минуты все другие люди. Во-первых, вы должны возместить нам все наши расходы, а во-вторых, уплатить неустойку. Ведь вы нас оскорбили, опозорили.

- Возвратить расходы - это само собой, но платить неустойку... - Соси воздел руки к небу. - Она ведь не отказалась от ваше го жениха и не вышла за другого? Ее же украли!

Старик, что вел с Соси этот разговор, глянув на своих, понимающе перемигнулся с ними и с ухмылкой сказал:

- Э-эх, Соси, даже вороны в небе и те знают, что дочь твою не украли.

Один из рода пострадавших, человек с лошадиной мордой, бросил в лицо Соси:

- Чем вы докажете, что ее украли? Кто скажет, что слышал крики, и почему не произошло никакой стычки? Меня-то не про вести, я в ту ночь был здесь!

Понимая, что противная сторона права, Соси старался подкрепить свои доводы.

- Пока у нас нет других предположений, мы считаем, что ее украли.

- Нам мало толку от того, что вы так считаете, - сказал старик. - Нечего изворачиваться. Все ваше село, и не только село - вся Ингушетия знает правду.

- Не всегда правдой бывает то, о чем говорит все село...

- Ну что ж, - сказал старик, - если ты настаиваешь на своем, подтверди свою правоту по обычаю вайнахов.

Соси опять потянулся пятерней к затылку, словно там у него присосался клещ. Ответить по обычаю - это значит поклясться на Коране. Поклясться всем тайпом. Соси понимает, что пусть даже он возьмет на душу грех, но родственники-то, конечно, не станут давать ложной клятвы.

- Я должен увидеть свою дочь, поговорить с ней, - сказал, на конец Соси, - и тогда только решу, могу ли поклясться на Кора не в истинности моих предположений.

Старик скривился, словно глотнул кислого рассола из-под сыра, и встал. Поднялись и его спутники.

- Обещали лосю прицепить хвост, а он и поныне ходит бесхвостым.

Соси на радостях оттого, что гости собрались уходить, заюлил, закружился вокруг них, словно пес.

- Бог свидетель, что ты не к месту припомнил эту пословицу. Помяни мое слово, не пройдет и недели, как Эсет будет дома...

- Пусть ценой гибели всего нашего рода, но будет! - подтвердил Гарей.

Тархан глянул на сородича и положил руку на рукоять кинжала, словно хотел этим показать, что он готов умереть первым.

Не знали в Сагопши ни Соси, ни Гарей, ни Тархан и никто из собравшихся здесь людей, что в Ачалуках, так же как и здесь, собрался народ. Только не за тем, чтобы призывать к вражде: всего несколько минут назад мулла освятил брак Хусена и Эсет.

Они не стали ждать согласия Соси. И свершилось это благодаря Сийбат, точнее, из-за ее тревоги. Увидела она Хусена и Эсет вдвоем и испугалась: где это видано, чтобы до освящения брака муллой мужчина осмелился подойти к девушке! Более страшного греха бедная женщина и представить себе не могла.

Кинулась она к мулле жаловаться, а тот вдруг и заявил, что не может терпеть у себя в селе такое нарушение шариата, а потому уж скорее готов освятить брак Хусена и Эсет без согласия Соси.

Можно представить, как обрадовались этому молодые. А тут еще, на счастье, приехал Хасан. Его и снарядили в Сагопши за Керамом и Исмаалом. Они не заставили себя ждать. И в ту же ночь мулла сделал свое дело.

Не слышал Соси, с какой радостью и трепетом отвечала согласием его Эсет на вопрос муллы о том, хочет ли она стать женой стоящего рядом с ней Хусена. Не слышал. Не то не стал бы он утверждать, что не пройдет и недели, как дочь его вернется в отчий дом.

Кстати, старик, тот, что представлял потерпевшего соискателя руки Эсет, заявил, что он больше не намерен ездить за ответом, время, мол смутное, дороги опасные, а потому пора кончать с расчетами.

- Да, время и впрямь смутное... - протянул Соси, и не успел он закончить свою мысль, как с минарета мечети разнеслось по всему селу:

- Ассалату ва ассалату!..

- Это голос Торко-Хаджи! - воскликнул Соси.

- И призывает он не к уразе, - процедил сквозь зубы один из родичей Соси.

- А к чему же? - пожал плечами старик.

- Похоже, возвещает селу опасность... Все присутствующие всполошились.

На улице все больше и больше нарастал гул шагов и конский топот. Люди спешили на призыв.



10

Выехав на рассвете из Ачалуков, Амайг свернул на Магомед-Юрт. Он чувствовал себя как птица, вырвавшаяся из клетки. Ему вдруг представилось, какое удивление и переполох вызовет его появление в станице у Егора. Амайга они, пожалуй, и не узнают - давно уж не мальчишка. Наверно, и Василий стал взрослым?..

Интересно, что он скажет, увидев револьвер у Амайга? Ружьем-то его, конечно, не удивишь, у него и свое есть, а вот револьвера наверняка нет. Хотя кто его знает: Амайг ведь так давно у них не был. За это время многое могло измениться.

Вообще-то Амайг считает, что мирному человеку, такому, например, как Егор или его отец Мурад, револьвер ни к чему. Сидят себе дома, ни с кем не враждуют. Вот ему, Амайгу, револьвер очень нужен.

Уже у самого Магомед-Юрта Амайг вдруг увидел всадника. Тот, похоже, давно приметил Амайга - он явно скакал к нему.

Утро было ясное, вершина Казбека сияла в безоблачном небе.

К всаднику подъехал еще один. Амайг поравнялся с ними и проследовал дальше, делая вид, что не обращает на них никакого внимания. Те двое переглянулись, затем один повернул лошадь и затрусил за Амайгом.

Три года назад, когда началась война, то ли из-за недостатка людей, то ли из-за того, что горцам и казакам было не до тяжбы, в казачьих станицах сняли сторожевые посты. Но с тех пор как под Гушко-Юртом произошло столкновение между горцами и терскими казаками, вновь денно и нощно постовые стерегли все пути-дороги.

Всадник следовал за Амайгом, памятуя о строгом приказе не пропускать в станицу ни единого горца. Прельщал его и отменный конь под незнакомым седоком. Может, оттого казак и не трогал пока Амайга, боялся, что, выстрели он на людях, конь, чего доброго, достанется кому-нибудь другому. Вот за станицей убрать пришельца - это другое дело.

Так они ехали, думая каждый о своем, когда произошло такое, чего казак и в мыслях не мог допустить: Амайг свернул в станицу.

- Назад! - крикнул казак. Остановив коня, Амайг оглянулся.

- Куда прешь, вон дорога на Моздок! - указал он рукой. Тут подоспел и второй казак.

- Странный парень, никого не боится.

- Может, казак? - сказал подъехавший.

- Разве он казак, нешто не видишь, какая на нем шапка?

- Похоже, он не понимает нашей речи?

- Ты, звереныш, - крикнул первый из всадника, - подъезжай сюда!

- Зверей ищите в лесу! - зло отпарировал Амайг. Казаки опять переглянулись.

- Слыхал? - сказал один. - А ты говорил, что он не понимает меня. Смотри, как русский выучил! Но ничего, сейчас он у меня все забудет - и родной свой язык, не то что русский!

Второй, на сером коне, вдруг прищурился и пристально посмотрел на Амайга.

- Погоди, погоди, - махнул он товарищу.

Тот опустил руку, протянутую было за винтовкой.

- Чего ждать? Не думаешь литы отпустить его? Казак не обращал внимания на товарища.

- Ты Ахмет? - спросил он остановившегося неподалеку Амайга, правая рука которого лежала в кармане шубы и крепко сжимала рукоять взведенного револьвера.

- Да, Ахмет, - ответил Амайг, кивнув головой и внимательно глядя на всадника.

И вдруг казак, что восседал на сером коне, широко улыбнулся и крикнул:

- Амайка! Это ты?

Амайг узнал его. Перед ним был Вася, сын Егора.

- Куда путь держишь?

- К вам еду!

Амайг и Вася обнялись и через минуту уже вместе ехали в станицу. Второй казак крикнул им вслед:

- Я тоже домой. Мне не больше других нужно!

Вася пообещал, что вернется мигом, и упросил напарника не бросать пост. Амайг попробовал было уговорить Васю остаться: мол, и сам дорогу знаю. Но друг решительно покачал головой.

- Дорогу-то ты знаешь, и смелости тебе не занимать, но лучше поостеречься. У нас приказ ни одного горца не подпускать к станице.

- С чего это?

- Откуда мне знать? Говорят полковник Лымарь из Моздока так повелел. Он теперь командует нашими казаками... - Вася по смотрел на ружье Амайга и улыбнулся. - Ты, наверное, думаешь, что с ним тебе сам черт не страшен? У наших казаков знаешь какие ружья? Пятизарядные!..

И тут Амайг не выдержал: сунул руку в карман, чуть вынул рукоять револьвера и гордо глянул на Васю, но тот только махнул рукой:

- И револьверы у нас есть. Всякое навезли с войны. - Он по трогал висевшую за спиной винтовку. - Эту привезли с турецкой. Купил отец у одного. И патронов предостаточно, а все равно ругается, стоит мне за день хоть один извести. Надо, говорит, беречь, война, мол, будет. Ты что-нибудь такое слыхал? С кем она будет?

Амайг пожал плечами, а Вася уже дальше рассказывал и рассказывал, словно боялся, что не успеет всего поведать. Из-за хлюпанья грязи под копытами коней Амайг не все слышал.

- Если будет война, я уже не усижу дома, как прежде.

- И я пойду, - ответил Амайг.

- Вот бы хорошо попасть нам в одно подразделение. В одну сотню! Не правда ли, Амайка?

- Что и говорить! - согласился Амайг.

- Хорошо бы, да только ничего из этого не выйдет, - вздохнул Вася. - Казаки, видишь ли, в разладе с вашими. А кому все это на до, один бес знает.

Помолчав немного, Вася спросил:

- Ты сегодня у нас заночуешь?

Амайгу, честно говоря, уже не хотелось оставаться у них. После всех разговоров он даже пожалел, что не поверил отцу, когда тот отговаривал его ехать. Выходит, Мурад вовсе не напугал его и здесь действительно все очень изменилось! Но отчего?.. Ответить на этот вопрос Амайг не мог...

- Я ночую дома, - сказал Вася. - Молодых только днем ставят на пост, а ночами караулят все больше те, кто на войне был. Многие ругаются на чем свет стоит, три года, говорят, мечтали о доме, и на тебе, опять гоняй по степи. Ночами много постов выставляют, боятся казаки горцев...

Егор очень удивился, увидев Амайга, и искренне обрадовался.

- Смотри, как вырос! - восклицал он. - Встреть я тебя в другом месте - и не узнал бы.

Егор вдруг погрустнел. Ему представилось, что, натолкнись он на Амайга где-нибудь на дороге, чего доброго, и убить бы мог. А за что? В чем виноват этот ребенок? Егор тряхнул головой, словно хотел освободиться от одолевающих его мыслей, и улыбнулся Амайгу.

- Заходи в дом. Интересно, мать признает тебя? А ты, сын, воз вращайся на пост, - сказал он Васе.

Вася уехал. Амайгу уже не было здесь так весело, как прежде. Вспомнилось, как, пробыв день-другой дома, он летел сюда словно на крыльях, и все соседские дети радовались его возвращению. А сейчас никто не пришел, хотя, конечно, все знают о его приезде: от людских глаз ничего не скроешь.

Егор был грустным и все крутил свой рыжий ус. Амайгу даже показалось, что не рад его приезду. Но вроде бы нет: с ним они ласковы - и Егор и его жена, а младший их сын Саня будто прилип к Амайгу.

Наутро Амайг собрался в путь. Проводить его поехал Вася. Далеко за селом они стали прощаться.

- Вася, - сказал вдруг Амайг, - ты не помог бы мне купить винтовку?

Вася удивленно посмотрел на друга и пожал плечами:

- Попробую, поговорю с одним человеком. А когда тебе ее на до?

- Чем скорее, тем лучше.

- Что ж, приезжай в следующий мой пост. Через три дня это будет. Не то на других напорешься, беды не миновать.

На том они и распрощались.

Дома Амайг никому не проговорился, что ездил в Магомед-Юрт, а когда в назначенный день он снова туда собрался, сказал, что едет в Ачалуки повидать Хусена. Как ни просили его, как ни уговаривали отец и мать, он стоял на своем. Не мог он отказаться от поездки, когда у него уже лежали в кармане тайком взятые из сундука пятьдесят рублей, а в душе жила надежда стать обладателем собственной винтовки.

Едва отец ушел в мечеть к намазу, Амайг исчез со двора.

Вася ждал его на пути к станице. Он, против ожидания, не был назначен в этот день на пост, но выехал встречать друга, уверенный, что Амайг непременно приедет.

На этот раз в Амайге трудно было узнать горца. Он оделся в свою форму, ту, что носил еще во Владикавказе в Реальном училище. Может, потому и постовые пропустили его, не глянув.

К сожалению, мечта Амайга не свершилась. Желанной пятизарядной винтовки Василий не достал. Еще печальнее было то, что сказал ему Егор.

- Неважны, сынок, дела! Тебе надо пробираться домой, да как можно скорее.

- Тронулся ты, что ли, старик? - всплеснула руками жена. - Не успел человек приехать, а ты его домой отсылаешь. Отдохнуть ему надо угоститься. А там... может, к вечеру...

- К вечеру! - рассерженно оборвал ее Егор. - А если к вечеру уже будет поздно? Если война начнется в полдень?

- Какая война? Что ты мелешь, прости тебя господи?

- Какая, говоришь, война? Между горцами и казаками! Сегодня на сходе только о ней и говорили. Проклятое офицерье, всю жизнь на нашей шее сидят. Хочешь не хочешь, воюй за них. А не станешь воевать, лишат казацкого звания.

- Ну и пусть лишат, - махнула рукой жена Егора. - Не казаки мы, русские!

- А земля? - закричал Егор и сверкнул на нее глазами, да так, словно это она, а не кто другой, затевает войну. - Что, если ее от берут? Какая тебе тогда польза с того, что ты русская?

Жена промолчала, чтобы не выводить мужа из себя.

Амайг войны не боится. Он даже завидует тем, кто воевал, но стать врагом тех, в чьем доме он сейчас сидит, этого Амайг и представить себе не мог. Давно, когда он еще учился во Владикавказе, Амайг не раз слыхал разговоры про то, что как только свергнут царя, все народы станут равными, словно одна нация. Николая свергли, Керенского тоже убрали, вражда же между народами не только не утихает, наоборот, усиливается. А почему? Амайг этого никак не поймет. Кто виноват в том, что его, Амайга, и семью Егора хотят заставить враждовать между собой? И за что они должны враждовать?..

- Ничего, сынок! - Ладонь Егора легла на плечо Амайга. - Такая она штука, жизнь! Не горюй, не всегда так будет. А сейчас по езжай домой. Не дай Бог, заваруха начнется. Не миновать тогда беды. Да и родители небось беспокоятся. Идем, я провожу тебя.

Они вышли. У околицы попрощались, и Амайг пустил коня рысью. Не потому, что боялся погони, хотелось как можно скорее сообщить своим о том, что казаки собираются на них войной.

Мурад встретил сына на пороге дома. Он уставился на взмыленного коня, от которого валом валит пар.

- Зачем же так загонять коня? Или, может, за тобой кто гнался? - Мурад потянул лошадь за уздечку.

- Никто за мной не гнался! - буркнул Амайг. - Просто я спешил сказать, что война будет!

- Что? - так и застыл с открытым ртом Мурад. В голосе тотчас мелькнуло: «Война! Значит, заберут сына. Столько лет растил, учил его. И все для войны?»

- Они, может, уже движутся на нас!

- Кто? - с трудом проговорил Мурад.

- Казаки! И моздокские и магомед-юртовские. Это они хотят воевать с нами! Егор сказал, что, может, даже сегодня выступят. Я пойду, надо сообщить людям!

Мурад, за минуту до этого растерянный, вдруг обрел силу и стеной встал перед сыном.

- Никуда не пойдешь! - крикнул он. - Слышишь? Ни-ку-да! Нам нет дела ни до какой войны. Будем спокойно сидеть в своем доме, и никто нас не тронет. Пусть расхлебывает кашу тот, кто ее заваривал...

И чего только еще не говорил Мурад, но удержать Амайга и раньше бывало трудно, а сейчас парень и вовсе не хотел слушать отца.

Мурад, пятясь спиной к калитке, уговаривал сына никуда не ехать, но тот рванул с места и мигом был за воротами.

- Ну и иди! - крикнул Мурад в бессилии. - Только знай: я не прощу тебе ни на том, ни на этом свете!..



11

Дом Торко-Хаджи высится посреди большого двора, ворота которого обращены к мечети. Ту часть забора, что тянется вдоль улицы, старик и два его сына содержат в исправности, чтобы не испортить вид улицы, а ту, что разделяет их с соседями, кое-как.

У Торко-Хаджи нет богатства, за высокими заборами ему прятать нечего. Корова, теленок при ней да лошадь - вот и вся живность...

Старик еще от отца своего унаследовал правило жить честно, делить с соседями-сельчанами все радости и беды. Он рано остался сиротой, несладким было детство, проведенное в доме у небогатых родственников по материнской линии. Все, что было им под силу, - это отдать мальчика в религиозную школу - хужаре. Такие школы царскими правителями не запрещались. Наоборот, на их воспитанников полагались больше, чем на кого бы то ни было: служитель Бога против царя не пойдет.

Торко-Хаджи проявил особое усердие и способности в учении, и дядюшка, собравшись из последних сил, после окончания хужаре отправил юношу в Чечню к ученым муллам набираться ума-разума и более высоких знаний. Уж очень ему хотелось, чтобы племянник стал муллой. Старик видел, что если кто и богатеет, так это муллы. Ну, а разбогатеет Торко-Хаджи, перепадет и ему...

Задумал дядюшка все, как надо, но жизнь повернула по-своему. Муллой Торко стал, а вот богатства так и не нажил. Родственники от надежд своих не отрекались, и задумали они отправить его в Мекку.

Совершить паломничество в святая святых мусульманства дано не каждому. И уж коли кто дойдет до Мекки да станет хаджи *, будет по возвращении пользоваться особым влиянием и властью. Во всяком случае, родичи Торко очень на это рассчитывали. Снарядили они его в дорогу. Трудным и бесконечно долгим был путь Торко и его спутников в Аравию и обратно. Добирались и морем и сушей. И многое, очень многое предстало и открылось в чужих городах и на дальних дорогах.

Торко увидел и узнал, что жизнь простого народа всюду очень тяжела. С грустью вглядывался он в иссохшие, изможденные лица портового люда и очень скоро понял, что и голод и нужда в этих «благословенных Богом» местах, пожалуй, пострашнее, чем в родном Сагопши. И стал Торко все чаще задумываться над тем, отчего это мир так устроен, что больше всего в нем страдает тот, кто от зари до зари гнет спину на богатеев? Вопросы свои он мысленно не раз обращал и к Богу.

Вернулся Торко, теперь уже Торко-Хаджи, и зажил совсем не так, как мечталось его родным. Имея все возможности, став муллой, жить безбедно и, больше того, даже богато, Торко-Хаджи навсегда определил себе и своей семье жить только своим трудом. Все положенные мулле по обычаю подношения он отправлял обратно, предлагая передать их сиротам и особо нуждающимся сельчанам...

С годами Торко-Хаджи снискал огромное уважение и почтение в народе, куда больше, чем если бы он был богачом. И шли к нему со всем: и за советом, и радостью поделиться, и горе поведать...

Так он и жил многие годы. Торко-Хаджи, хоть и был поборником Бога, одним из первых приветствовал свержение царя и, узнав о том, что большевики обещают народу землю, свободу и равенство, принял их власть как свое кровное дело и без колебаний встал на сторону Советов...

Амайг остановился у самых ворот, не решился он ворваться в чужой двор. Кликнуть Торко-Хаджи тоже было неудобно, а имен других членов семьи Амайг не знал. Ждал он, ждал, чтобы кто-нибудь вышел, но так и не дождавшись, направился, наконец, во двор. И тут его кто-то позвал от ворот:

- Эй, парень! Подойки-ка сюда!

Амайг повернулся и увидел двух всадников: Малсага и еще какого-то незнакомого мужчину в шубе с каракулевым воротником.

- Не скажешь, старик дома или нет? - спросил Малсаг и, узнав Амайга, улыбнулся: - А ты-то сюда зачем пришел?

- Да я... тоже к нему. Мне надо сообщить, что казаки хотят идти на нас войной.

Оба удивленно переглянулись.

- А ты откуда знаешь об этом?

- Я был сегодня в Магомед-Юрте. Там и узнал. Егор сказал, наш знакомый.

- Ну, видишь теперь? - мужчина посмотрел на Малсага. - Со мнений быть не может. Впрочем, если бы казаки не замышляли чего-нибудь такого, они не создавали бы съезда в Моздоке без ингушей и чеченцев.

Привязав лошадей к забору, все направились во двор.

Торко-Хаджи оказался дома. Он приделывал к хомуту новый войлок. В ту же минуту старик бросил работу, вышел навстречу гостям и предложил им войти в дом. Малсаг поблагодарил и заговорил о деле, которое привело их сюда.

- Этот человек, Хаджи, приехал из Владикавказа. Он от большевиков. Сам из Кескема. Зовут его Дауд.

- Слыхал, - улыбаясь, закивал головой Торко-Хаджи. - Встречаться не приходилось, но слыхать слыхал.

Слышал о Дауде и Амайг, но видел он его впервые. И Торко-Хаджи так близко Амайг увидел только сейчас. Парень как зачарованный смотрел то на одного, то на другого, не веря, что наконец видит их перед собой.

- Входите в дом, нельзя таких дорогих гостей принимать на по роге, - сказал Торко-Хаджи и направился к двери.

- Нет-нет, - остановил его Дауд. - Дело не терпит отлагательств. Выслушай нас, да мы поедем.

Густые серые брови Торко-Хаджи нахмурились, коротко подстриженная седая борода тоже словно бы потемнела.

- Что случилось?

- Казаки собираются на нас войной. Есть сведения, что терские и Сунженские казаки вот-вот выступят.

- Выступят, говоришь? - спросил старик, и похоже было, что он совсем не удивился. - Что ж , пусть выступают, но победы им не видать!

- Этот парень говорит, что магомед-юртовские тоже наготове и ждут только команды, - добавил Малсаг. - Он был сегодня там.

- Жена, вынеси-ка мне шапку и шубу! - крикнул Торко-Хаджи в дверь.

- Задача такова, - сказал Дауд, - сами мы первыми не полезем, но готовыми быть надо. Чтобы врасплох не застали.

Надев овчинную шубу, крытую домотканым сукном, и черную овчинную шапку, обвязанную белой как снег чалмой, Торко-Хаджи сказал:

- В таком случае отправляйтесь и поднимите пседахцев и кескемовцев. А я через несколько минут соберу здешних. В Кескеме для ускорения дела свяжитесь с Эдалби-Хаджи, а в Пседахе - с Мусаипом из рода Алерой. Мусаип возглавлял своих аульчан, когда шли на Гушко-Юрт. Это человек храбрый и умный.

- Он как и ты, - сказал Малсаг, глядя на Дауда, - сполна на терпелся во время Николая-падишаха.

- Я слыхал, - кивнул Дауд, - слыхал, что он и в тюрьме был, и по Сибири прошелся. А еще, говорят, он отряд организовал из своих односельчан. Красный отряд, правда это?

- Верно, - подтвердил Торко-Хаджи.

- Понятно.

На этом они закончили разговор. Старик тотчас пошел в мечеть, а Дауд с Малсагом вскочили на своих коней и умчались.

Амайг остался стоять у калитки, что вела во двор мечети. Идти ему было некуда. Возвращаться к себе нельзя - отец всякое может придумать, чтобы только засадить его дома и не отпустить на войну. Надо переждать. Скоро народ соберется. Тогда все и решится. Амайг поступит так, как и все другие сельчане.

С минарета донесся знакомый голос. Амайг поднял голову и увидел Торко-Хаджи. Удивлению юноши не было границ: и как только этот старик, который всего минуту-другую назад стоял тут, рядом с ним, успел уже оказаться на минарете?

Торко-Хаджи так же быстро, как и взобрался, сошел вниз. Увидя Амайга, он попросил:

- Поезжай, сынок, созывай народ к мечети. Я тебе сейчас коня выведу. Наших дома нет - ни Абдул-Муталиба, ни Зяуддина.

Амайг с радостью согласился. Он не только на коне - пешком бы пошел, раз это велел Торко-Хаджи.

- Поторопись, да будет долгой твоя жизнь, - сказал старик, когда Амайг вскочил в седло. - Правда, конь не очень быстрый, но другого у меня нет. Проедешь сначала в один конец, затем в другой. И кричи во всю мочь: «Собирайтесь у мечети! Грозит опасность! Война!»

Амайга удивило, что у Торко-Хаджи только одна лошадь, и та никудышная. Удивляло его и то, что с пастбища во двор вернулась всего одна корова, и то, что хозяйство у такого человека маленькое. А у Шаип-муллы и верховая лошадь, и фургон с двумя лошадьми к нему, и хоть небольшая, но все же отара овец. Торко-Хаджи ведь тоже мулла, и непонятно, почему у него всего так мало?..

Вихрем носился Амайг по селу.

- Люди, - кричал он. - Собирайтесь у мечети! Война!.. Не прошло и получаса - народ сбежался на площадь.

- Что случилось? - спрашивали все друг у друга. - Какая война? Кто идет на нас?

Разговор с народом повел Торко-Хаджи.

- Люди, - сказал он, - мы не хотим войны, мы хотим жить в мире со всеми нашими соседями, но если нам угрожают, надо быть готовыми отразить удар. Вокруг нас еще много таких людей, которые не хотят новой власти и готовы всячески мешать ей. Они- то, я думаю, делают все, чтобы поссорить народы друг с другом, а потом сказать: вот, мол, что делается при новой власти, все вою ют между собой. Точно так было в Гушко-Юрте. Мы должны объединить свои силы. Я понимаю, что вам нелегко снова покинуть свои дома и под открытым небом ждать противника. Но это необходимо. Ведь, не дай Бог, если враг застигнет нас врасплох у наших очагов! Тогда уж будет куда труднее...

Люди слушали Торко-Хаджи, согласно кивали и только тяжело вздыхали.

И прежде не раз собирались сагопшинцы на этой площади, не раз решали здесь судьбу села и его обитателей. Вольные духом, они безоговорочно принимали того, кто болеет душой за народ, и отбрасывали всякого, кто шел против него.

Амайг думал не о тех трудностях, которые ждали бы его, окажись он под открытым небом, а о том, как ему одолеть сопротивление родителей. «Только бы суметь коня вывести, - размышлял он, - тогда я бы и спрашивать их не стал - ускакал бы, и все!» И очень он сожалел, что не сообразил приехать из Магомед-Юрта прямо к Торко-Хаджи и не оставил у него коня.

- Сегодня ночью, - продолжал свою речь Торко-Хаджи, - мы должны занять ближний склон у Терека. Пседахцы и кескемовцы займут свои позиции, к ним уже поехали. Итак, сколько вам надо времени, чтобы подготовиться к выступлению?

- Один час. Всего час, - зашумели вокруг.

- Хватит и получаса, - крикнул кто-то.

- Пусть будет час! - оборвал пререкания Торко-Хаджи. - Пищу и воду вам повезут на места. Сообщите дома, что завтра утром с минарета прокричат о том, чтобы сюда, на площадь, доставили продукты, пусть несет кто, что сможет.

- Кричать-то они прокричат, - сказал Товмарза, толкнув локтем стоящего рядом Амайга. - Вот кто только у них командиром будет?

- Торко-Хаджи, конечно? Едва ли еще кого другого так уважают в нашем народе.

Товмарза горячо дохнул в ухо Алайга:

- Уважения мало, надо еще военный опыт иметь. У войны свои секреты. А у казаков ведь будут офицеры, они, брат, не чета нашим.

Поблизости оказался Гойберд. Он невольно услыхал, что говорил Товмарза.

- А разве в Гушко-Юрте не было офицеров? - сказал он. - От бросили же наши казаков? Клянусь Богом, отбросили. И на этот раз так будет!

- Уж ты-то молчал бы, - махнул рукой Товмарза.

- И ты не лезь не в свои дела. Товмарза пренебрежительно усмехнулся.

- Тоже нос задрал! Не слишком ли торопишься?

- Что ты хочешь этим сказать?

- То, что слышал. Если на твоих плечах голова, а не арбуз, поймешь.

- Прекратите перебранку, вы мешаете слушать! - закричали на них.

- Ну, сельчане, поторапливайтесь, - закончил Торко-Хаджи. - Через час мы уже должны быть в пути...

Итак, Хасан снова должен покинуть село. А он-то надеялся переночевать дома, точнее, у Исмаала, у себя пока опасно. Может, и не так опасно, но Кайпа все еще боится беды, и потому они с Миновси упросили его побыть у Исмаала. Ну а Хасан противиться не стал, ему бы только крыша над головой была. С самого приезда он всего две ночи провел с матерью и братом. Друзья не раз предлагали ему побыть дома, понимали, что после долгого отсутствия человеку надо и со своими пожить хоть неделю-другую, наговориться, передохнуть, но Хасан и думать об этом не хотел. Хусен женился не вовремя, доставил Исмаалу лишние заботы, нельзя же и Хасану сидеть дома! Сейчас не то время. Каждый, кто носит шапку и считает себя мужчиной, должен сделать все возможное, чтобы защитить новую власть...

Площадь быстро пустела. Скоро на ней остался только один Амайг. Он с завистью глядел вслед уходящим. Счастливые, они могут пойти домой, припасти все, что надо в путь, и уехать. Ведь их никто и ничто не задержит. А он? Уехать-то и он бы смог, но пешком не пойдешь, а коня Мурад и Кудас, хоть умри, не дадут.

Чья-то большая рука подхватила Амайга под локоть.

- Пошли домой, чего ты здесь стоишь, когда все разошлись. Это был голос отца.

Амайг молча последовал за ним. Удивленный таким послушанием сына, Мурад летел как на крыльях.

- Я ведь давно ищу тебя. Рано утром нам с тобой надо ехать в Той-Юрт. - Мурад говорил быстро, словно боялся, как бы Амайг не вставил слова, не отказался. - Твои родственники по матери нашли там достойных людей, которых хотят с нами породниться. Прутья, говорят, следует гнуть, пока они сырые. Такое дело нельзя затягивать...

Амайг молчал, Мурад совсем разошелся.

- Завтра мы будем там и пока не сладим дело, не вернемся. Ба рана, а если надо и быка, купим на месте. Слава богу, денег нам не занимать. Ничего не пожалею для единственного сына.

Амайг молчал не из смирения. Он просто думал о своем, о револьвере, о пятидесяти рублях, которые лежат у него в кармане. Если отец кинется за деньгами в сундук, можно себе представить, что с ним произойдет.

Но, на счастье, Мурада хватило только на то, чтобы поесть и завалиться спать. Утром ведь надо ни свет, ни заря подниматься. Довольный тем, что сын дома и ему ни в чем не перечит, Мурад, едва положив голову на подушку, заснул крепким сном.

Проснулся он, когда пропели вторые петухи. Подошел к кровати, чтобы разбудить Амайга, и удивился: постель сына была пуста. Мурад кинулся в сарай. Коня на месте тоже не было.


>>>Книга вторая - Часть вторая

Вы можете разместить эту новость у себя в социальной сети

Доброго времени суток, уважаемый посетитель!

В комментариях категорически запрещено:

  1. Оскорблять чужое достоинство.
  2. Сеять и проявлять межнациональную или межрелигиозную рознь.
  3. Употреблять ненормативную лексику, мат.

За нарушение правил следует предупреждение или бан (зависит от нарушения). При публикации комментариев старайтесь, по мере возможности, придерживаться правил вайнахского этикета. Старайтесь не оскорблять других пользователей. Всегда помните о том, что каждый человек несет ответственность за свои слова перед Аллахом и законом России!

© 2007-2009
| Реклама | Ссылки | Партнеры