ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Человек, долго пробывший в темноте, радуется и самому малому лучу света. Так было и с Кайпой. Измученная многолетним ярмом крайней бедности, она почитала за счастье, что есть у них теперь хоть и не ахти какая, а все же лошадь, кукуруза посеяна, и не только на огороде у дома, но, как давно того не бывало, и в поле!.. Правда, за землю еще надо платить, но это потом, осенью. Продаст кукурузу и расплатится.

Хусен и всегда был трудолюбив, а сейчас, оставшись за старшего, и вовсе ни минуты не сидит без дела. Это радовало Кайпу.

Вот только за Хасана, который все еще на войне, душа болит. Но, благодарение Богу, он пока пусть и редко, а шлет весточки, что жив и здоров.

Однако горе не заставило себя долго ждать.

Люди только убрали кукурузу, как вдруг объявили, что село должно выставить обоз на войну. С каждого дома установили по сто рублей.

Лошади для фронта должны быть молодыми, крепкими, а арбы совсем новыми, с железной осью. И корм! Лошадям нужен корм. Кукурузной соломой не отделаешься. Подавай им зерно и сено...

Тот же, у кого нет денег, чтобы внести на приобретение всего этого, сам пойдет с обозом, как возчик.

Сагопшинцы уже не раз доказывали властям, что они не слепые котята и бездумно подчиняться всякого рода сумасбродным приказам не любят.

Боясь очередных беспорядков и недовольств, власти собрали стариков из тех, кто побогаче, и мулл. Им было велено уговаривать народ. И пошли эти люди разносить сладкие речи. По их словам выходило, что только птичьего молока не получат люди после войны, а все остальное желанное будет.

Простодушные верили и радовались. Бедняги! У царя, конечно, только и заботы, что об ингушах.

Многих, правда, сдерживало то, что обоз посылали на войну против Турции.

- Турки же правоверные мусульмане? Как же мы будем с ними воевать?

На это посланники властей тотчас находили ответ:

- Вы забыли, как мы пробирались домой с турецкой стороны, когда злая судьба забросила нас туда, как кричали: «Родина, милая родина наша»? Теперь настал час встать на защиту ее, на защиту родины, которая приняла нас.

Люди согласно кивали головами, словно забыли в этот миг, что вернувшиеся из Турции и даже их потомки все еще считаются пришельцами, временно проживающими, и не имеют ни клочка земли.

Велись среди людей и другие разговоры, не похожие на те, с которыми ходили старейшины и муллы.

В ингушских селах все чаще говорили о том, что, пока страной правит царь, бедному крестьянину не быть хозяином земли. Но людей, которые говорили такое, было куда меньше, чем сладкоречивых стариков. И их речи слышал не каждый. Ну, а кто и слышал, не всегда верил. Давно уж, мол, говорят о том, что царя скинут, да, видать, не бывать этому. Поди-ка скинь его! Вон какая у него сила: от севера до самого юга войну ведет. Уж легче желать такому царю победы и надеяться: может, наконец, победивши, расщедрится он и для ингушей. А потому и приказ выполнять надо.

Подошла очередь и Кайпе внести сто рублей на обоз. А где их взять, если она до сих пор и за землю не может расплатиться! И почему вообще с нее берут на обоз, когда у нее сын на войне?

Кайпа пошла с жалобой к Ази. Так, мол, и так, почему сдираете две шкуры с одного человека? Откуда ей знать, что Ази заодно с Саадом. А Саад не успокоился, убрав с дороги Хасана. Он знал, что второй сын Беки тоже подрос, вот и задумал убрать и его. И Ази тут как тут - на подмоге.

Оба они знали, что Кайпе, хоть лопни, не собрать нужных денег и придется отпустить сына возчиком.

Ответ Кайпе был давно готов.

- Обоз идет на войну с турецким падишахом, - сказал Ази строго. - А твой сын воюет против германского падишаха! Пони маешь ты это или нет?

- Чтоб они укрылись землей, и германский твой падишах, и Николай-падишах, и...

Она хотела сказать: «И ты вместе с ними», но сдержалась.

- Иди, иди отсюда со своими проклятьями! Смотри, как бы но вой беды не нажить! Да приготовь деньги! Слышишь?

- Что? Откуда у меня деньги? - повернулась Кайпа. - За все мое хозяйство никто не даст мне сто рублей! Что же мне теперь, милостыню просить? А?

Ази молчал.

- Нет, я тебя спрашиваю, где мне взять столько денег?!

- Из могилы моего отца! - заорал вдруг старшина. - Откуда я знаю, где тебе их взять?!

Кайпа с минуту еще постояла, посмотрела на жирную багровую шею повернувшегося к ней спиной старшины и вышла вон. Крупные слезы одна за другой катились по щекам. Она не утирала их. Шла как потерянная, ничего не видя перед собой.

Ходил к Ази и Исмаал просить за нее. Вернулся мрачнее тучи. Не успев войти в дом, сказал:

- Не давай им ни копейки! Говорят, заберут Хусена с обозом. Не верю я этому. Закон не позволит. Он еще мал. Хватит того, что один у тебя уже на войне! У него ведь тоже возраст не совсем вы шел?

«Эх, - думает Кайпа, - если бы все делалось по закону. Тебе ли Исмаал, надеяться на закон?»

У Хусена и правда возраст не тот, чтобы гнать и его на войну - он лишь тянется, как бузина.

Кайпа готова что угодно продать, только бы не пустить его. А Хусен вдруг стал рваться на войну. Мать онемела, впервые услышав от него об этом.

- Я уже взрослый, нани, ничего со мной не случится, - успокаивал он ее. - И обязательно вернусь! А от судьбы никуда не уйдешь.

- Что ты уговариваешь меня, как ребенка! Ничего не пожалею, в огонь тебя не брошу!..

- Вот ты всегда так! Все одна решаешь! А что можно сделать? Ну, продашь лошадь, дом, а дальше что? Пойдешь по миру?

- И ты туда же, совсем как Хасан?

- Мы же братья.

- Ну конечно, вы братья. А я кто? Только мать. Надо ли меня слушать?.. Что же, больше ничего не скажу. Да оно по-моему и не вышло бы. Ста рублей за наше хозяйство не выручишь...

Эсет была ошеломлена, узнав, что Хусену придется уйти с обозом. Она вся как бы онемела. Впервые им предстояло расстаться. И Эсет вдруг поняла, как будет трудно не видеть Хусена. Не привыкшая скрывать от него свои чувства, она теперь не смогла ничего утаить. И всякий раз при встрече с ним чуть не плакала.

- Не ходи, Хусен! - умоляла она. - Насильно ведь не заберут? Тебе еще лет мало. Только взрослых забирают насильно.

- Ничего не поделаешь, Эсет. Раз нет денег, придется идти.

- Я достану вам денег! - сказала она однажды, придя к Хусену, да с такой уверенностью, будто ей стоило только руку протянуть.

Хусен не знал что сказать, пожал плечами и улыбнулся.

- Не веришь? Думаешь, не доберусь до денег дади?

Эсет говорила громко и смело. Хусен удивленно посмотрел на нее. Такой она еще никогда не была. И странно, теперь и он вел себя совсем по-другому. Ведь стоило бы ей прежде сказать такое, разговор на том бы и прекратился. Хусен крикнул бы, что он не нуждается в их деньгах, и они, чего доброго, поссорились бы. А сейчас Хусен смотрит в горящие глаза Эсет, видит ее взволнованное лицо, светло-каштановые пряди, выбившиеся из-под шелкового платка - и его охватывает не испытанное еще дотоле чувство, хочется сжать в ладонях эти нежные, как персик, щеки и притянуть к себе ее голову...

- Я знаю, где лежат деньги. Только бы достать ключи!..

- Не надо, Эсет! - смущенно, но благодарно шепчет Хусен. - Это же воровство! И все из-за меня!

- Нет, это не воровство! - упрямо настаивает Эсет. - Я должна спасти тебя. Я... я не могу без тебя!

Последние слова она почти выкрикнула. И оба в смущении потупились.

Вошла Кайпа, и они замолчали. Щеки Эсет пылали. Она вдруг впервые застыдилась, что ее застали наедине с Хусеном. Ведь мать давно твердила ей, что она уже в таком возрасте, кода неприлично оставаться один на один с юношей...

Кайпа сделала вид, что не заметила их смущения, и принялась разжигать печь.

Эсет, не попрощавшись, незаметно юркнула в дверь. Но вечером пришла еще раз.

Пришла и на следующий день.

Зная, что скоро им предстоит долгая разлука, она не могла не видеть Хусена. Едва Кабират уходила куда, Эсет бежала к соседям. А если мать, как назло, сидела дома, Эсет улучала минуту сбегать к плетню, и Хусен почти всегда ждал ее там.

Наступил день отъезда. Эсет, держась обеими руками за плетень, неотрывно смотрела на Хусена.

- Так и не удалось мне добраться до денег, - виновато сказала она.

Хусен улыбнулся.

- Ничего, Эсет! Не грусти.

Плетень разделял их, а глаза как бы сливали. Эсет прижалась щекой к плетню. Хусен ничего не видел перед собой, кроме синих-синих глаз.

- Хусен, а если потом отдать деньги, они отпустят тебя?

- Не знаю...

- Я доберусь, обязательно доберусь до них! И отдам твоей матери. А уж она...

- Не надо, Эсет, - покачал головой Хусен, не сводя с нее глаз. - Я без денег вернусь. Вот увидишь!

- Когда?

Он улыбнулся.

- Скоро. А ты выучи новые песни, встретишь меня...

- Обязательно выучу. Самую лучшую песню тебе сыграю. Тебе первому!

- Вот и прекрасно! Ну, Эсет, мне пора!

- Уже?! Так скоро!

- Надо, Эсет. До свиданья!

Эсет стояла растерянная. Она давно знала, что придет этот злосчастный миг, боялась его и в тайне души надеялась, что свершится чудо и Хусен вдруг останется. Но чуда не было. И вот он уходит. Что сказать ему? У нее нет других слов, кроме тех, что беззвучно шепчут губы: «Не уходи, постой еще!» Но глаза говорят куда больше. Говорят и такое, чего Хусен еще не умеет прочитать в их синей глубине.

2

Кайпе кажется, что время плетется, как старый бык. Не сосчитать, сколько раз за день она выходит за ворота - ждет сыновей. Можно подумать, получила известие об их возвращении. А длинные зимние ночи Кайпа проводит почти без сна. Перебирая четки Беки, все просит Всевышнего, чтобы вернул ее мальчиков домой.

Много прошло таких дней и ночей. Потом ночи стали короткими и снова длинными, а Кайпа все ждала.

За это долгое время ни один, ни другой не прислали весточки. И бедная мать не знала, что же с ними и где они. Живы ли?

И тут случилось невероятное. Однажды ранним утром в дом Кайпы вдруг ворвались казаки.

- Где твой сын? - был их первый вопрос.

- Вот мой сын, - показала удивленная Кайпа на сидящего в постели испуганного Султана.

- Ты что, шутить вздумала? - крикнул один из казаков. Бывший с ними сельский писарь попробовал объяснить Кайпе:

- Эти люди из Моздокской полиции...

- Зачем они пришли? - гневно спросила Кайпа. - Я сижу в этих четырех стенах, придавленная горем! Что им от меня еще на до?

- Не кричи женщина. Будь спокойней. Они только хотят узнать, где твой сын. Не этот, другой...

- Другой? Ты разве не знаешь, что оба других моих сына на войне?

- Знать-то знаю. Да... понимаешь, говорят, один сбежал.

- Что?! Сбежал?! - выговорила она с трудом. - Где же он тог да, если сбежал?

- Об этом тебя и спрашивают.

Казаки перевернули весь дом. Потрясенная Кайпа даже не замечала, что они делают.

Полицейские, убедившись, что в доме нет того, кого они ищут, и поняв, что мать ничего не знает о сыне, скоро ушли. И хотя Кайпе не сказали, кого из сыновей ищут, она ни на минуту не усомнилась, что это, конечно, Хасан сбежал. «Да, но где он? - мучилась в догадках мать. - И почему сбежал? Не иначе как с ним беда!..»

Давно уже прошло время вечернего намаза. Кайпа сидела в задумчивости и мысленно просила Бога, пророка и устаза ^* пощадить ее сына. В дверь вдруг тихо постучали. Кайпа встрепенулась.

- Кто там?

Напуганная утренним нашествием казаков, Кайпа боялась открывать?

- Это я, нани, - услыхала она хриплый шепот и рванулась к двери.

- Ва Дяла! - вскрикнула Кайпа. - Да это же мой мальчик, а я спрашиваю, кто там! Ну, иди-ка на свет! Дай я посмотрю на тебя! - От радости она говорила без умолку. Увидев даже при слабом свете, какие у него впалые щеки и как заострился нос, опять бросилась обнимать его. - Вот ты какой стал! Нет! Больше я никуда не пущу тебя!

- Шш, тише, нани...

- Почему тише? В чем дело, ты тоже сбежал? Вы что, сговорились?

- А кто еще сбежал? Хасан? - вырвалось вдруг у Хусена. - Где он?

- Хасан! Конечно, Хасан! Откуда мне знать, где он! Не знаю, и жив ли, - Кайпа всхлипнула. - Сегодня с обыском приходили. А ты тоже, выходит, сбежал? И тебя теперь будут искать?

Кайпе бы радоваться, что наконец видит хоть одного своего сына, а у нее горе и тревога.

Она вышла и скоро вернулась, неся в руках курицу. - На, зарежь!

- Зачем сейчас, нани? Ночь ведь! Утром зарежем.

- Что будет утром, никто не знает. Может, опять казаки при дут!

Хусен вышел и через минуту вернулся с прирезанной курицей.

- Нет, сынок, нельзя тебе здесь оставаться. Пойдешь в Ачалуки, к дяци. - Кайпа вздохнула. - Теперь и ты будешь жить жизнью абрека! Видно, так мне на роду написано, вечно гнуться под тяжестью горя и сидеть здесь одной, не зная, где вы и что с вами.

Хусен все молчал. Что он может сказать, если мать права? Она немало поплакала из-за них. А он... Виноват ли он? Насильно угнали на войну. И вернулся он тоже не потому, что был трусом. Все произошло не по его вине. Хусен никогда не забудет тот страшный день...

... Это было на далекой турецкой земле. Чтобы добраться оттуда до границы, надо было идти не меньше суток.

В этот день Хусена послали возить камень. Строили не то жилье для солдат, не то укрепления. Для них и возили камень, возили издалека. За короткий зимний день Хусен успевал сделать только две ездки. До обеда он уже съездил раз и ехал во второй. Погода начала портиться. На землю опустился густой туман. Стало пасмурно и темно.

Хусен восседал на одной из двух закрепленных за ним арб и тихо напевал под нос. Настроение было явно хорошим. Иногда его посылают за продуктами и тогда обязательно дают в сопровождающие какого-нибудь солдата. Такие поездки Хусен не любил. То ли дело одному. Солдаты вечно не дают покоя, заставляют подстегивать коней, а то часто выхватывают вожжи и до того загоняют бедную скотину, что у Хусена вся душа изболится. Он жалеет лошадей, холит, как своих собственных, а солдатам что? Им на них не ездить.

Хусен иногда даже надеется, что вдруг возьмут да и отдадут ему после войны этих коней - за хороший уход. Вот и сейчас едет он, а сам думает все о том же. Продали бы они свою старую клячу и на вырученные деньги купили корову. И кукурузы посеяли бы видимо-невидимо. Одним словом, и вспашут, и в лес съездят, когда надо. С такой лошадью никакому делу не будет помехи.

Едет Хусен, думает свою думу и не замечает, что в тумане уже не видно впереди арбы его односельчанина Алайга. Хусен все обдумал, только не решил, какую же из лошадей взять, когда, наконец оторвавшись от своих мыслей, оглянулся, а второй лошади-то, что была привязана сзади, и нет. Нет и арбы, в которую она была впряжена.

В глазах у Хусена потемнело.

«Э! Где же они? Неужто я плохо привязал лошадь?»

Он соскочил с арбы и кинулся в лощину, откуда только что не без труда выбрался. Побегал, покрутился: лошади нигде нет, арба стоит, глядя оглоблями в небо. Вернулся на дорогу. Но что такое?

И эта арба без лошади! Тут Хусен понял: за ним следили и, пока он, как чучело, сидел и мечтал, кто-то подкрался и отвязал коня. А теперь вот и второго увели...

Хусен застонал и кулаками ударил по арбе...

Долго стоял он и беззвучно плакал, потом очнулся и побежал в сторону казармы.

Из тумана вдруг возникла арба. Это был Алайг.

- Что с тобой, Хусен? - удивленно спросил он. - А где твои арбы?

Хусен, не отвечая, побежал дальше.

- Куда ты?- крикнул Алайг.

- Надо доложить о пропаже!

- Подожди, расскажи толком, что случилось, - остановил его Алайг. А выслушав Хусена, покачал головой: - Ну как же ты не досмотрел! Сейчас по дорогам рыщут тысячи голодных людей: армян, турок. Война многих разорила. Они все теперь как волки, только и смотрят, чем бы поживиться. И не делай глупости, не говори никому. Тебе же достанется.

- Так воров еще можно нагнать. Далеко они не уехали...

- Поверь мне, погоня ничего не даст. А тебя арестуют...

- За что арестуют?

- Скажут, продал лошадей. Неужели, думаешь, поверят, что украли? Нет, Хусен, тебе надо уходить от беды.

Хусен стоял в оцепенении и с надеждой смотрел на Алайга. А тот продолжал:

- Пробирайся домой. Иди все вперед, дойдешь до Батуми. От туда поездом поедешь в Баку. А из Баку до наших мест поезда в день по нескольку раз ходят. С божьей помощью будешь дома. - Алайг посмотрел на Хусена и полез в карман. - Вот возьми пять рублей. Будут у тебя деньги - вернешь моей жене.

Тяжелым был путь Хусена домой. Ползи он всю дорогу на коленях - и то было бы легче. Как только не ехал: на крыше, в тамбуре, в багажном ящике под вагоном. На одной станции его поймали и потребовали документы, но удалось улизнуть. Дважды в погоне стреляли из нагана, слава богу, уцелел.

Разве не удивительно, что в первый миг появления дома он своим измученным видом поверг Кайпу в слезы.

А знай она обо всем, что довелось пережить ее сыну, и сейчас бы еще плакала. На радостях, что видит Хусена, мать ни о чем не спросила, а он не сказал ей, почему сбежал.

Согретый домашним теплом и уютом, Хусен привалился к подушкам на нарах и тотчас задремал. Но скоро сварилась курица, и Кайпа разбудила его поесть. Однако усталость брала свое, и, как ни голоден был Хусен с дороги, он, почти не притронувшись к еде, снова уснул.

Еще не рассвело, когда мать вторично подняла сына.

- Вставай, родной, вставай, - ласково приговаривала она, склонившись над ним и гладя его по плечу, - тебе пора уходить из села. Не приведи бог, нагрянут эти гяуры... У дяци отоспишься. Там ты будешь в безопасности...

Пока Хусен поднялся, на улице было уже почти светло.

- Э-эх, - покачала головой мать, - тебя и теперь, как маленького, не добудиться! Уже, видишь, рассветает. Уходить сейчас опасно. Куда бы мне тебя спрятать? Может, добежишь до Исмаала, пока еще на улицах никого нет?

- Да ничего, нани! Останусь я лучше дома. Может, на этот раз обойдется.

По правде сказать, Хусену очень хотелось остаться и как-нибудь дать знать Эсет, что он дома, что вернулся. А в Ачалуки еще успеет...

Тайком от матери послал к Эсет Султана. Очень скоро за плетнем мелькнуло ее белое платье, цветастый шелковый платок и выбившиеся из-под него завитки волос. Перед Хусеном сверкнули знакомые синие глаза.

С минуту юноша ничего не видел, кроме этой бездонной синевы, застывшей перед ним в испуге и удивлении.

Они долго молчали, глядя друг другу в глаза.

- Совсем вернулся? - спросила, наконец Эсет. - Не уйдешь больше?

- Не уйду, Эсет. Только смотри, никому не проговорись, что я здесь. Ладно?

- Ладно, никому не скажу, - кивнула она, хотя на лице ее было написано удивление: отчего, мол, нужно скрывать такую радость?

Снова помолчали.

- Хусен, - заговорила первой Эсет, - а я выучила для тебя пес ню. И никому ее не играла. Ждала тебя.

Хусен счастливо улыбнулся, но потом вдруг погрустнел.

- Спасибо, Эсет. Только где я послушаю твою песню? К вам мне пойти нельзя, у плетня начнешь играть - тоже беды не миновать. Услышат, придут, а мне сейчас надо остерегаться людей...

- Я вечером поиграю, - сказала Эсет, - меня и раньше, когда тебя не было, всегда тянуло к плетню... Тут я часами сидела и наигрывала на гармошке. Нани сначала сердилась, а потом привыкла. Так что она и теперь ничего не подумает. Приходи вечером к плетню, туда, поближе к дому, - Эсет робко поглядела на Хусена.

Он просветлел от ее слов. Значит, Эсет помнила его, раз ходила сюда...

- Обязательно приду!

В этот день Эсет дважды под разными предлогами забегала к Кайпе. Дома никому и в голову не пришло удерживать ее. Другое дело раньше, когда там были юноши, а сейчас, как думала Кабират, Кайпа одна с семилетним мальчонкой, никто не осудит Эсет за то, что навещает одинокую соседку...

Вечером, как и обещал, Хусен пришел к плетню, тихо свистнул. Не прошло и минуты - послышалась музыка. Хусену не часто доводилось слушать игру на гармошке, и потому мелодия не была знакома ему. Но она понравилась очень. Может, оттого, что играла-то Эсет?

Скоро ему уже было мало этой чудесной мелодии, хотелось видеть и слышать голос самой Эсет, не менее нежный, чем эти звуки. А вместо того вдруг загудела Кабират:

- Ты совсем с ума сошла! Чего это разыгралась на все село? Эсет, стараясь заглушить бурчание матери, играла все громче и

громче.

- Смотрите-ка вы на нее - и слушать не хочет! - не унималась Кабират.

Наконец, гармошка, издав протяжно-рыдающий звук, умолкла в руках у разгневанной матери, а Эсет загнали в дом.

- Вот ты где? - сказала Кайпа, подходя к Хусену, который так и остался сидеть у плетня, погруженный в свои невеселые мысли. - А я обыскалась тебя! Идем домой!

Кайпа была очень встревожена. Оказывается, уже все село гудело. Говорили, что сын Беки сбежал с турецкой войны, продав казенных лошадей, и моздокская полиция ищет его, так как обоз тот был придан Терскому казачьему полку. Для Кайпы было новостью, что полиция ищет не Хасана, а Хусена. «Так, значит, Хасан не сбежал?» Это никак не укладывалось в голове у бедной матери. Она привыкла к тому, что все неожиданное ей преподносил старший сын! А теперь вот, выходит, и Хусен...

Кайпа шла быстро, увлекая за собой сына. По пути она успела все ему рассказать.

- Ничего, - закончила мать, - одного-то я как-нибудь скрою! Вот если бы двоих - это труднее!.. Поживешь пока у дяци, а тем временем гяуры забудут о тебе.

В ту же ночь Хусен ушел в Ачалуки.

Настало лето, а о том, чтобы без страха вернуться в свое село, не могло быть и речи. За все это время Хусен только два раза побывал дома. Ходил ночами. Он бы, может, и чаще делал это, но надо было видеть, как волнуется дяци и как при его появлении дрожит от страха мать.

Между тем Кайпа боялась не зря. Полиция не забывала дороги к ее дому, а однажды, в какой уже раз не найдя своей жертвы, обозленные казаки увели с собой Кайпу и целых трое суток продержали ее в полицейском участке в Моздоке. Все допытывались, где сын.

С тех пор Кайпа боится пуще прежнего. Потому и пришлось Хусену в те оба раза, когда был дома, еще затемно возвращаться в Ачалуки, так и не повидавшись с Эсет.

И до чего же медленно тянется время! Особенно тягостны длинные летние дни. Ночи проходили быстро, и даже если не спалось, было спокойнее на душе. Каково это крепкому здоровому парню день-деньской сидеть в доме, как птице в клетке?! А дяци из страха не выпускала его днем даже во двор.

- Люди знаешь какие дотошные? - говорила она. - Начнут расспрашивать: кто да что. Найдется и такой, что донесет.

И не зря боялась Сийбат: в Ачалуках уже двоих арестовали за дезертирство.

Как-то поздним вечером во двор въехал всадник. Хусену еще издали, из окна, показалось чем-то очень знакомым лицо этого человека, но вспомнить, где он его видел, юноша не смог.

- Кто это? - спросил он у дочери Сийбат, своей ровесницы.

- Наш родственник, - ответила девушка.

- Что нового во Владикавказе? - встретила всадника вопросом Сийбат.

- Ничего особенного.

Всадник уже спешился. И сейчас он стоял в сенцах. Хусен из комнаты сквозь тусклый свет старался рассмотреть безбородое лицо гостя, прислушивался к его очень знакомому голосу, но, как ни напрягал свою память, все не мог понять, откуда у него такое чувство, что он знает этого человека.

- Ты так поздно! Не случилось ли чего? - снова заговорила Сийбат.

- Да нет, все хорошо. Просто еду домой узнать, как там дела. Сообщили, что нани больна. Не поднимается с постели...

- Да пошлет ей всевышний здоровья.

- Спасибо тебе. Хочу заодно заехать к семье Беки. Слыхал, младший его сын вернулся с войны...

- Да он же здесь! - всплеснула руками Сийбат.

- Кто? Хусен?

- Ну конечно, он! Хусен, где ты? Иди сюда.

Хусен вышел в сенцы смущенный, как молодой зять в доме родителей своей жены. ^*

- Это Хусен? Да он же настоящий мужчина! Вот бы ни за что не узнал!..

Человек шагнул вперед и крепко обнял Хусена.

- Хусен да ты, кажется, тоже не узнаешь его? - сказала Сийбат, заметив недоумение на лице юноши.

Но не успел Хусен и рта раскрыть, человек вскричал:

- Я же Дауд!

Услышав это, Хусен наконец расплылся в улыбке и молча прижался к Дауду.

- Ты что, забыл меня? - не переставая тормошить его, спросил Дауд.

От радости парень не мог ни слова вымолвить. Да и что он сказал бы в ответ? Что забыл? Но ведь это не так, Хусен часто думал о Дауде, просто давно его не видел. К тому же раньше у Дауда была густая борода...

- Ну, идем-ка, посидим, поговорим, - потянул Дауд Хусена в комнату, к нарам. - Рассказывай, как там в Турции? Не очень-то, наверно, а? Правильно сделал, что ушел. Не нужна нам чужая земля. Своей много. Лучше и плодороднее, чем у них... Правда?

Хусен закивал головой в знак согласия.

- Лучше и плодороднее, - повторил Дауд, продолжая обнимать Хусена за плечи. - Хорошо сделал, что вернулся.

- Полиция меня ищет, - сказал Хусен. - Даже нани за это арестовали. Три дня держали.

- Ничего они не сделают нани, не бойся. Попугают и только. А ты пока в Сагопши не ходи. Надо терпеть. Теперь уже немного осталось. Как война кончится может царь амнистию даст. Если бы другие российские войска воевали так, как героически сражаются воины ингушского полка, то германская армия уже была бы раз громлена и был бы конец войне. Слышал, пристав в Пседахе вчера собирал у себя сельских старшин, знатных людей селений и мулл, сообщил о героическом подвиге нашего полка. Говорят, за читывал телеграмму царя.

Подробное содержание телеграммы Дауд не знал. Она гласила:

«Как горная лавина обрушился ингушский полк на германскую железную дивизию. Он был немедленно поддержан чеченским полком. В истории русского отечества, в том числе нашего Преображенского полка не было случая атаки конницей вражеских частей, вооруженных тяжелой артиллерией. Четыре с половиной тысяч убитыми, три с половиной тысяч взятых в плен, две с половиной тысяч раненых. Менее, чем за полтора часа перестала существовать железная дивизия, с которой соприкасаться боялись лучшие воинские части наших союзников, в том числе и русской армии.

Передайте от моего имени, от имени царского двора и от имени всей русской армии братский сердечный привет отцам, матерям, братьям, сестрам, женам и невестам этих храбрых орлов Кавказа, положившим своим бессмертным подвигом начало конца Германским ордам.

Никогда не забудет этого подвига Россия! Честь им и хвала!

С братским приветом Николай II»

3

Никакие протесты тети не останавливали Хусена. Он хоть раз в месяц, да наведывался в Сагопши, а со временем и того чаще. Ночевал он при этом из осторожности не в доме, а в огороде, под охраной высоких кукурузных стеблей.

- И охота тебе, как бездомной собаке, в огороде валяться? - говорила Кайпа. - Спал бы себе спокойно у дяци.

Какой матери не хочется ежечасно видеть перед глазами свое дитя? Но главная ее забота - всегда одна: чтобы никакое горе не подстерегало детей, ничто не омрачало их жизни. А Кайпе ли было не тревожиться? Да и на дворе скоро осень, холодно уже.

- Мне здесь лучше, безопаснее, - уговаривал ее Хусен. - Хоть в огороде, а дома.

Не знала Кайпа, не ведала, что всему причиной соседская дочь.

Хусен устраивался на ночь поближе к плетню. Он и дыру там проделал. На случай, если нагрянут казаки, через нее и уйти можно. В этом углу все поросло крапивой и бурьяном. Обнаружить дыру, даже зная о ней, не так-то просто.

Ни Кайпа и никто другой не знал, что этой дорожкой Эсет приходит к Хусену. В первый раз она пришла совсем неожиданно. Послеполуденное солнце опустилось довольно низко и уже не жарило. Дул легкий ветерок. Хусен дремал. Тихий шорох сквозь дрему он принял за шелест кукурузных стеблей.

С трудом разжав веки, Хусен увидел склоненную над собой Эсет. Она улыбалась.

- Испугался?

Хусен с минуту был как во сне. Потом вдруг растерянно спросил:

- Эсет, ты здесь? А дома не догадаются, куда ты пошла?

- Никого у нас нет, - успокоила Эсет. - Дади в лавке. Все остальные на уборке кукурузы.

И они забыли обо всем на свете, для них сейчас ничего вокруг не существовало. Оба истосковались друг без друга. Говорили шепотом, приходилось к самому уху склоняться. Никогда еще с той поры, как минуло детство, белое как молоко, нежное лицо Эсет не бывало так близко. Хусену хотелось коснуться губами ее щеки, хотелось обнять Эсет, ставшую бесконечно дорогой.

В груди у Хусена все горело. Он с трудом сдерживал себя и только смотрел и смотрел в глаза Эсет. Она тоже не отрывала от него взгляда и тоже ничего больше не говорила.

Они не заметили, как из кукурузы вынырнул Султан. Увидев мальчика, Эсет зарделась, испуганно посмотрела на Хусена и смущенно опустила ресницы.

- Ты чего, Султан? - спросил Хусен.

- К тебе пришел. Нани сказала: «Иди, он там один, ему скучно».

- Тсс! - приложил к губам палец Хусен.

- Нани не знает, что здесь Эсет, - сказал Султан.

- И хорошо, что не знает! Ты не говори ей, ладно? - Хусен во просительно посмотрел на Султана и погладил его по голове.

- Не скажу! - с готовностью согласился малыш.

- Вот и молодец. А я тебе за это винтовку сделаю, - пообещал Хусен.

Эсет немного успокоилась. Краска отлила от щек, и лицо ее снова сделалось белым.

- Ну, иди. Поиграй, - тихонько подтолкнул брата Хусен. - А нани скажешь, что мне не скучно.

Но Эсет пробыла недолго. Боясь, как бы еще кто не нагрянул, она ушла.

В другой раз Эсет пришла после того, как стемнело. Хусен удивился, когда она вдруг протянула ему бутылку.

- Что это? - спросил он.

- Вино.

- Зачем оно мне?

- Сейчас ночи холодные. От него, говорят, человеку бывает теплее...

Хусен улыбнулся и взял ее руки в свои. Эсет не отняла их...

Время летело незаметно. Ночь отрывала влюбленных друг от друга. Эсет надо было спешить домой: не дай бог, кинутся искать. Теперь она взрослая, и все домашние считают своим долгом оберегать ее честь от недоброго глаза и от злословия.

Но есть ли на свете сила, способная помешать любящим? И Эсет, как завороженная, шла на зов сердца любимого, забывая порой об опасности.

4

Свиданиям у плетня пришел конец. Наступила пора долгих холодных дождей и о ночевках в огороде нечего было и думать. И снова Хусен проводил дни и ночи в Ачалуках, в доме у тети, в разлуке с Эсет. В Сагопши он теперь бывал редко.

Как-то, еще затемно возвращаясь в Ачалуки, Хусен увидел одиноко сидящего у своих ворот Довта. Старик застыл, словно на страже тишины.

Хусен не смог пройти мимо. Он пожелал хозяину дома доброго утра и остановился. Ответив на приветствие, Довт пристально всмотрелся в Хусена.

- Неужто сын Беки? Да сохранит тебя Бог!

- Он самый, - тихо сказал Хусен и опасливо огляделся по сторонам.

Старик понял, в чем дело, и, тоже понизив голос, сказал:

- Помоги тебе Бог, сынок. Куда путь держишь?

- В Ачалуки.

- Поздно вышел, - покачал головой старик. - Уже светает. Люди увидят.

Едва он проговорил последнее слово, в конце улицы показался человек. Хусен замешкался. Человек человеку рознь. Кто знает, кого это нелегкая несет?..

- Вон, видишь, - сказал Довт, выставив вперед свою жиденькую белую бороденку, - один уже идет. Пока не поздно, заходи во двор. Сдается мне: это рыжая собака по имени Товмарза.

Хусену ничего не оставалось, как забежать во двор старика. Он последовал за Довтом. Не останавливаясь во дворе, тот прошел прямо в дом.

- Здесь у меня много места, - сказал Довт. - Живи сколько хочешь, никто тебя не хватится. Ни одного гяура к дому не подпущу, пока у меня будет хоть один патрон! - добавил он воинствен но, показывая на стену, где висели ружье и патронташ.

В комнате было душно, накурено. Хусену в первый миг показалось, что он и минуты не высидит здесь, но скоро свыкся. Как ни крути, а весь наступающий день предстояло провести в этой комнате. И Довт, как умел, развлекал своего нежданного гостя: играл на дахчан-пандаре, ^* рассказывал разные истории из своей жизни.

С особым интересом Хусен слушал о том, что старик пережил в Турции. Довт, как бы и сам этому удивляясь, не переставал повторять, что все было давно-давно, когда отцу Хусена Беки не исполнилось еще и пяти дет, а он, Довт, уже был мужчиной в возрасте.

К вечеру Хусен надумал совсем остаться у Довта. Надо было только предупредить об этом Кайпу.

Наконец село затихло. Хусен вышел, огляделся и направился к дому.

Вернулся он скоро. Принес с собой свежеиспеченный сискал.

- А это зачем? - покачал головой Довт. - Не нравится моя вы печка?

Первые дни у Довта прошли даже весело. Но потом все стало как в Ачалуках. Хусен не находил себе места от безделья и от тоски по Эсет. Слушая звуки дахчан-пандара, он часто думал: «Сколько бы мелодий выучила Эсет, доведись ей побыть у Довта». Короткие часы минувших свиданий с ней казались прекрасным сном...

Как-то Довт ушел на охоту. Оставшись дома один, Хусен все стоял у окна. На улице было светло, просторно, на ярком солнце сверкал и искрился выпавший ночью снег. До чего же грустно любоваться всей этой красотой только сквозь стекло! И как тут не позавидовать всем, кто свободно ходит где вздумается. Даже воробью, что замерзший сидит, нахохлившись, на ветке, и тому лучше, чем Хусену: в любую минуту может вспорхнуть и улететь куда угодно...

Где-то теперь Эсет? И что она делает? Эх, быть бы хоть на месте воробья, что ли!..

Довт вернулся к вечеру с двумя зайцами в суме. Одного тут же освежевал и сунул в чугунок, другого подвесил в сенцах на холоде.

- Последи за огнем, сынок, - сказал старик, - заяц молодой, быстро сварится. А я прилягу. Стар стал. Прежде, бывало, в любую погоду мог целыми днями по лесу бродить, и хоть бы что. Теперь не то, ноги говорят: «Дай нам отдохнуть, устали мы».

Довт не поднялся, и когда сварился заяц. И это уже не от усталости.

- Хусен, в сенцах в правом углу черемша у меня закопана. По толки для приправы к зайцу. Я бы и галушки сделал, да вот что-то и встать не могу... Ты поешь, не смотри на меня.

На второй день, уже к вечеру, старик сказал:

- Не подняться мне больше. Отжил, видать, свое. Долго смерть меня стороной обходила. Надоело ей кружить...

- Может, мне пойти к нани, пусть она родственников твоих позовет? - предложил Хусен.

Довт отрицательно покачал головой:

- Я сам тебе скажу, когда придет время читать яси ^*.

Не пришлось читать яси. Через неделю Довт встал с постели.

- Ошибся я, как видишь. Не пришло еще мое время умирать! - с улыбкой сказал старик. - Это она, смерть-злодейка, напомнила о себе, чтобы ждал. Боится, забуду о ней... А силы-то все-таки ушли. Раньше и понятия не имел о простуде, теперь вон как скрутила, уже думал, не поднимусь. Тебе, Хусен, спасибо, да пошлет тебе Бог много лет жизни. Выходил меня.

Это была правда. Всю неделю Хусен не отходил от Довта, а Кайпа каждую ночь приносила еду. Но теперь все было позади.

В этот вечер Хусен впервые за неделю собрался домой. Там его ждала приятная встреча: у них сидел Исмаал. Они не виделись с тех самых пор, как Хусен ушел с обозом.

- Да сохранит тебя Бог! - радостно сказал Исмаал, поднимаясь навстречу Хусену. - Смотри, как вытянулся! Отчего не зайдешь никогда?

Хусен укоризненно посмотрел на мать. Кайпа стала жаловаться Исмаалу:

- Да я боюсь отпускать его. Если бы он слушался меня, вообще сидел бы все время в Ачалуках. Пока власти совсем не забудут о нем...

- Думаю, они уже забыли, - сказал Исмаал. - Сейчас такое по всюду творится! Не он один сбежал из царской армии. И теперь все еще бегут. У моздокской полиции дел хватает, не до Хусена ей. И казаки тоже не все уже молятся на царя...

Скоро Кайпа и Хусен убедились в правоте Исмаала. К ним и правда больше никто не приходил с обыском.

5

Весна, как половодье, смыла все слухи и недомолвки. В Сагопши пришла весть о том, что в Питере наконец свергли царя. Народ встретил это известие по-разному. Одни бурно радовались, другие в страхе как бы затаились, а третьи откровенно негодовали. Но таких было совсем мало - несколько местных богатеев, и только.

Хусен радовался больше всех - теперь можно никого не бояться. Но не тут-то было. Кайпа никак не могла расстаться со своими страхами и все просила сына остерегаться.

- От властей я освободился, но от тебя мне покоя нет! - сердился Хусен. - И чего ты трясешься? Царя-то ведь скинули!..

- Другой, наверно, встал на его место, - разводила руками Кайпа, - так не бывает, чтобы совсем без власти жить. Всегда это было и есть: один уходит, другой приходит. Война, видишь, не кончилась. Как платили, так и платим за аренду...

Хусен молчал. Возразить нечего, мать права.

Когда пришла пора пахать, Кайпа не хотела отпускать Хусена в поле. Но, спасибо, Исмаал убедил ее, что бояться теперь нечего. И все же, пока сын не вернулся домой, мать совсем извелась в тревоге: каких только страхов себе не рисовала.

А в селе между тем стали поговаривать: какая, мол, народу разница, кто сидит на троне - Николай или какой-то там Керенский. Жизнь не полегчала. Землей, как и прежде, владеют Угром да Мазай, а люди все так же платят им за аренду. И войне конца не видать...

В село приходили все новые вести: в Петрограде восстали рабочие, они требуют прекращения войны и передачи всей власти народу. Говорили о том, что вот-вот, мол, станут давать землю крестьянам.

Кайпа, будто забыв о вечных своих мытарствах, мечтала лишь об одном:

- Бог с ней, с землей! Пусть богатеи ее себе на спины взвалят. Мне бы дожить, чтобы война проклятая кончилась и Хасан мой вернулся.

Многое передумал и Хусен. Кукуруза уродилась плохая. Разговоров о земле хоть отбавляй, а денежки за аренду вынь да положь. Только где их взять? И о Хасане ни слуху, ни духу... Эсет тоже с начала лета нет в селе. Кабират, будто назло Хусену, отправила дочку к своим родственникам в дальнее село Сурхохи.

Порой Хусен просто отчаивался: не надеялся больше увидеть Эсет. «Кто знает, как сложится ее судьба? Она ведь такая красивая, - думал Хусен, - еще засватают».

Но перед самой уборкой кукурузы Тархан привез сестру, и в тот же вечер она пришла к плетню. Хусен был уже там. Лицо его сияло. «Значит, тоже соскучилась!» Но вслух он сказал:

- Удивляюсь, как это ты надумала приехать!

- Потому и приехала, чтобы тебя удивить! - сверкнула своим смеющимся взглядом Эсет.

- А зачем ты ездила туда?

- Парней посмотреть и себя показать, - не унималась Эсет. Но потом, вдруг испугавшись, наверно, как бы Хусен не обиделся, сказала уже совсем другим тоном: - думаешь, я по своей воле по ехала? Не надо на меня сердиться, Хусен...

- Эсет, что ты там делаешь у плетня? - раздался вдруг из-за са рая окрик Тархана.

Глаза девушки испуганно расширились, а Хусен, словно придавленный чьей-то сильной рукой, пригнулся и скрылся в высоком бурьяне.

- Ничего я не делаю, - наконец ответила Эсет. - Голова у меня закружилась, вот и стою...

- С чего бы это?

- Хомяка испугалась.

Она и сама удивилась, как быстро придумала, чем отговориться.

- Где ты его видела?

- Вот там, у нашего сарая...

Тархан стал приглядываться, где может быть нора, а Эсет быстро пошла к дому.

Все окончилось благополучно. Хусена Тархан не заметил, но с тех пор Эсет больше не приходила к плетню. И Хусен не искал встреч. Он стал осторожнее, понимал: детство кончилось, а вместе с ним прежняя свобода отношений с Эсет. Обычай запрещает встречи молодой девушки с парнем. И не дай Бог, если их увидят вместе. Но каково это? Не встречаться сейчас, когда им, как никогда, трудно друг без друга!

Был уже поздний час. Хусен стоял у ворот. Село отдыхало после трудового дня. В тишине особенно отчетливо слышался голос муллы, возвещающего с минарета о времени вечернего намаза. По улице изредка проезжали груженые кукурузой арбы.

Хусен и Кайпа уже привезли свою кукурузу. Всего две арбы. А сколько труда в нее вложено?!

Хусен с завистью посмотрел вслед проехавшей мимо груженой арбе и вдруг увидел Эсет. Она с кувшином шла в его сторону. Шла этой дорогой явно потому, что приметила Хусена - ведь за водой можно пройти совсем другой стороной, и куда короче.

- Добрый вечер, - с улыбкой сказала она, поравнявшись с Хусеном.

- Вечер добрый, - в тон ей ответил он.

И оба, смутившись, примолкли.

- Что ты тут стоишь? - первой нарушила молчание Эсет. - Не девушек ли караулишь, идущих за водой?

- Вот уж нет! Просто скучно, вот и вышел.

- Ну а если скучно, приходи попозже к плетню, - шепнула Эсет и пошла дальше.

Хусен, будто обогретый словами девушки, весь засветился и провожал ее долгим ласковым взглядом, пока наступающая темнота не поглотила белого платья.

Скоро Эсет вернулась. Хусен стоял все там же.

- Придешь? - спросила она. - Я выучила новую мелодию. Сыграю тебе.

Хусен вздохнул.

- Мне не мелодия нужна...

- Тебе не нравится, как играю? - кокетливо дернула плечиком девушка.

- Мне нужна ты, Эсет! - сказал Хусен и, как бы испугавшись своей смелости, замолчал. Но тут же снова заговорил: - Я не могу без тебя. Каждую минуту хочу видеть!

Хусен подошел к ней совсем близко.

- Но это невозможно сейчас, - сказала нерешительно Эсет.

- Все возможно, если захочешь.

- Но как?

- Э, да ты все равно не решишься прийти туда! - махнул он рукой.

- Куда?

- К нам, в огород. Там никто нас не увидит. Эсет опустила голову и не ответила.

- Ну, я же знал, что побоишься! А может, просто не хочешь? Ты так долго была в Сурхохи, может, милого себе завела?

Эсет укоризненно посмотрела на Хусена. Глаза ее наполнились слезами. Ну за тем ли она шла этой дорогой? Сделала вон какой круг, только бы повидаться. А Хусен говорит такое! Что может быть обиднее.

- Ты молчишь, - значит, я прав? Эсет покачала головой.

- Тогда придешь? Расчистить проход в плетне?

Девушка помедлила с ответом. Пристально посмотрела в глаза Хусену и кивнула.

- Эсет, что ты там застряла? - крикнула от своих ворот Кабират. - К нам же гости пришли.

...Ночь была темная. Хусен расчищал дыру в плетне. Соси недавно обнаружил ее и довольно основательно заделал.

Слышались звуки гармошки. В такт музыке хлопали в ладоши. Хусен от злости скрежетал зубами - каково ему знать, что в доме Соси какие-то гости и Эсет им играет. Но вот все затихло. А еще через некоторое время Хусен услышал шорох сухого бурьяна и оцепенел. Он мог, не прикладывая руки к груди отсчитывать удары своего сердца. Такого с ним еще не бывало.

Хусен протянул руки. Эсет словно только того и ждала.

- Возьми, - сказала она шепотом, - это платок, я для тебя его вышила.

Хусен зажал и платок и руки Эсет. Потом притянул ее всю.

- Ты так долго не шла! - выдохнул он наконец.

- Знаешь ведь, были гости, они только ушли.

Эсет говорила тихо, почти на одном дыхании, без звука. И шепот этот вызывал дрожь у Хусена. Он не мог слова выговорить, только все ближе и ближе прижимал к себе Эсет. Она не сопротивлялась, что-то еще лепетала: о гостях, о том, что не могла дождаться, пока они уйдут. Но Хусен ничего не слышал.

Голова Эсет склонилась к нему на плечо. Волосы выбились и нежно защекотали щеку Хусена.

...А звезды были такие большие и яркие.

Чтобы они ничего не подсмотрели, Эсет закрыла глаза...

Не было у этой ночи свидетелей.

6

В доме Соси все чаще и чаще появлялись гости. И все труднее становилось Кабират заставить Эсет выйти к ним, блеснуть умением сыграть на гармошке.

Какая мать не мечтает, чтобы получше устроилась судьба ее дочери, чтобы женихов было на выбор. Только не знала Кабират, да ей бы такое и в голову не пришло, что сердце ее дочери уже отдано Хусену. А не зная об этом, она денно и нощно, где могла, с гордостью хвасталась тем, как Эсет играет на гармошке да какие у нее наряды - ни у кого, мол, таких нет, как гости часто приходят к ней.

Каждый раз Эсет уговаривали выйти к гостям, и часто эти уговоры оказывались тщетными и кончались ссорами. И тогда Соси в сердцах кричал:

- Отдам за того, кто первым посватается, и делу конец!

Эсет в таких случаях молча опускала голову, а сама думала: «Если бы этим первым оказался Хусен!» Но она понимала, что это только мечта. Мог ли почти нищий Хусен отважиться посватать Эсет. Уж он-то знал, какого зятя ждут Кабират и Соси.

И Хусен даже с Эсет не заговаривал об этом. А она ждала, очень ждала. Но и сама молчала. Не начинать же ей первой.

.Время шло. Эсет уже не была по-прежнему веселой и жизнерадостной. Все больше молчала и с грустью вздыхала. На вопрос Хусена, что с ней и о чем грустит, она не давала прямого ответа. Но однажды Эсет не сдержалась.

Они сидели у Хусена. Эсет пришла к ним под благовидным предлогом: еще накануне она уговорила Кабират дать Кайпе ведерочко, чтобы та привезла из лесу кизила. За ним-то и пришла, но о цели своего прихода тотчас и забыла.

Кайпы не было. Пошла за Султаном, еще с утра оставленным на попечении жены Исмаала.

Уж как это получилось, трудно сказать, но Эсет будто прорвало, и она высказала все свое горе.

- Ну что же? - сокрушенно сказал Хусен. - Мне ведь тоже не легче. Такая жизнь, такое сейчас время!

- Жизнь, время! При чем тут время?

- Ну разве не время ставит преграду между мной и твоим отцом? Он ведь считает себя рядом со мной чуть ли не князем. И ты это знаешь. Только подумай, Эсет, что ответит Соси, если я осмелюсь послать к нему сватов!

Эсет молчала. Глаза ее были полны слез.

- А предположим, он согласился отдать тебя мне. Представляешь, какое приданое потребует? Ну, и кроме приданого... Сама знаешь наши обычаи.

Эсет не надо объяснять, что у Хусена нет денег. Кто-кто, а она-то знает положение их семьи. Не слепая ведь. Эсет вскинула на него влажные ресницы.

- Ну как же мне быть? - растерянно спросила она. - Ты пони маешь, что будет со мной, если узнают? Понимаешь мое горе? Бог мой, что я наделала! Никакая другая девушка не решилась бы на такое!..

- Я все понимаю, Эсет! - Хусен прижал ее к себе. - Потерпи еще немного. Уж скоро... на днях у нас был Дауд. Он говорит...

- Какое мне дело до того, что говорит Дауд!

- Скоро сменится власть и все станут равными. Тогда и твой отец не откажет. Ты только подожди немного, - попытался успокоить Хусен.

- Ну и жди, - ответила, всхлипывая, Эсет. - Вот только они, те, кто в гости ездят, не собираются ждать. Один уже два раза приезжал из Сурхохи. Присматривается ко мне.

Хусен заскрипел зубами. Он слышать не мог об этих искателях. Каждого, входящего во двор Соси, готов был растерзать.

- Я умру, Эсет, прежде чем отдам тебя кому-нибудь!

- Дади не спросит, выдаст, и все.

- Пусть десять раз выдаст, а я не отдам!

Кто-то пробежал под окном. Эсет отпрянула от Хусена. Она стояла, не зная, что ей делать: то ли убежать, то ли оставаться на месте.

Вбежала Кайпа.

- Ты что сидишь дома, когда все село собирается у мечети? - сказала она, будто и не видя Эсет.

- Зачем собираются? - поинтересовался Хусен.

- Откуда мне знать! Видно, будет важный хабар. Люди бегут, будто Цаген ^* обманул их, сказав, что у мечети раздают орехи... Все чего-то ждут. Надеются на хорошее. Только едва ли...

Хусен уже не слушал мать. Он понимал, что не зря созывают. Обычно сход собирают днем, и уж если решились вечером потревожить людей, - значит, дело весьма важное. Подгоняемый этими мыслями, Хусен как ошпаренный выскочил из дома.

Кайпа задумчиво смотрела ему вслед. И если бы она не заметила, как Эсет открывает дверь, вовсе не вспомнила бы о ней.

- Ты куда, Эсет? Посиди со мной.

- Мне пора.

- Ну погоди, возьми ведерко. Не набрала я кизила. Поздно, отошел уже.

Взяв ведерко, Эсет поспешила домой.

А Кайпа вдруг перестала думать о сходе, и о мечети, и о разговоре, который там поведут. Ее словно осенило: «Если Эсет приходила за кизилом, чего же она так долго сидела? Один на один с Хусеном. Они ведь уже взрослые... Вдвоем в неосвещенной комнате. И Эсет такая грустная. Что между ними?.. Любят друг друга?»

Последняя мысль испугала бедную женщину. Не потому, что она этого не желала. Кайпа любила Эсет, но она знала, что нельзя надеяться на счастье увидеть ее своей невесткой. О невозможном и мечтать нечего. «Неужели Хусен не понимает этого? - с грустью подумала она. - И Эсет? Ведь умница же!.. А что, если у них любовь?..»

Ох, если бы Кайпа слышала, как в эту минуту Кабират поносила свою дочь, она бы жизнь отдала, чтобы сын не думал об Эсет, не искал с ней встреч.

- Что ты делала там столько времени? - закричала Кабират, уперев руки в бока. - Развлекалась с вшивым сыном Кайпы? А что люди об этом скажут, ты не подумала? Так будешь вести себя, ни один жених к тебе не заявится?

- Век бы их не видать! - в сердцах ответила Эсет. - Очень-то они мне нужны! Пусть никто не приходит.

Соси торопливо закрывал лавку, спешил к мечети.

- Долго ходить не будут, - веско, по-мужски заключив пере палку, сказал он. - Скоро выдадим тебя, тем все и порешится.

Не проронив больше ни слова, отец вышел за ворота, а последовавший за ним Тархан бросил по пути:

- Гусиные твои глаза. Голову бы тебе надо оторвать.

Ошарашенная всеми свалившимися на нее бедами и этой руганью, Эсет уткнулась в груду сложенных подушек и горько зарыдала.

...Кайпа тоже чуть не плакала. Она сидела и гладила шелковистые волосы Султана, что жался к ней, как цыпленок к наседке.

Снова и снова не давали покоя мысли о сыновьях, которые все еще так и не оперились. Хасан где-то пропал без вести, теперь Хусен что-то замышляет... Тянется к плоду, которого ему не достать...

Жизнь идет, а думы все те же. Уже и поседела Кайпа раньше времени. Мудрено ли при таких горестях да непосильном труде?

Хусен ушел к мечети. Он ждет добрых вестей. А мать по-прежнему боится только одного: не лишили бы ее и этого сына.

- Нани! Что ты сидишь в темноте? Зажги лампу! - восторжен но крикнул, вбегая, Хусен.

И не успела она ответить, сын сообщил:

- Власть перешла к беднякам!

У Кайпы даже выражение лица не переменилось.

- Как это власть может перейти к беднякам? Ты, верно, не понимаешь, что говоришь!

- Все понимаю, нани! Может, это не я пришел от мечети, а ты? - Хусен улыбнулся. - Своими ушами все слышал. Русский приехал из Владикавказа! Дауд тоже с ним был! И еще один...

- И все же ты, видать, что-то не так понял. Как могут бедняки держать власть в своих руках?

- Они не одни. С ними Ленин! Это самый главный болшек! Слышишь? Сказали, что земли помещиков раздадут бедным! И войне конец!

Сомнения Кайпы поколебались.

- Дай Бог, чтобы это была правда, - сказала она.

- Считай, что Бог уже дал! - крикнул Хусен и устремился к двери.

- Ты куда?

Он не ответил. Кайпа вышла вслед за сыном. Хусен торопливо разгружал арбу с дровами. Кайпа про себя удивлялась, чего он так спешит, но молчала. Только, когда сын стал запрягать лошадь, снова спросила:

- Куда ты среди ночи?

- В поместье, к Угрому.

- Это еще зачем?

- Нам тоже причитается доля.

- Какая доля?

- Такая... как всем.

Хусен, не оборачиваясь к матери, занимался своим делом.

- А ну, распрягай! - крикнула Кайпа. - Не успел из одного омута выбраться, в другой хочешь угодить?

- Ни в какой омут я не кидаюсь, - сказал Хусен, бережно от страняя мать, которая попыталась сама распрячь коня. - Нечего тебе за меня бояться, нани. Я не на грабеж собираюсь. Мы все столько лет ждали этого дня...

- Надо еще подождать, посмотреть, что люди станут делать.

- Тогда уже поздно будет.

- Тем лучше. А сейчас не поедешь - и все тут.

- Нет, поеду, - сказал Хусен, беря лошадь под уздцы. Кайпа вцепилась с другой стороны. Хусен хлестнул коня. Тот,

хоть Кайпа и сдерживала его, тихо тронул вперед, решил, видно, слушаться того, кто владеет кнутом. Отпустив коня, Кайпа опередила арбу и легла перед воротами, преградив путь.

- Только через меня ты уедешь со двора! Хусен остановился. Он просил, умолял:

- Нани, ну пожалуйста, пусти меня. Встань.

- Ни за что!

- Ну и лежи.

Спрыгнув с арбы, Хусен выбежал за ворота.

7

Было то время, когда старый месяц совсем ушел, а новый еще не показывался, поэтому хоть в небе и ясно, а ночь темная. Но вокруг все гудело. За селом громыхали повозки, покрикивали возницы на лошадей. Люди гнали их, словно наперегонки. Пешему на дороге и ступить негде, держись только обочины. Весь путь до угромовского поместья заполнен арбами.

Впереди послышался неистовый лай собак. Хусен узнал их по голосам: это помещичьи. Раздались выстрелы. Собаки завизжали... и умолкли...

Арбы и люди остановились. Хусен протиснулся вперед. Послышались окрики:

- Назад! Вы отсюда ничего не увезете!

- Увезем! Хоть на четвереньках стой. Все, что надо, заберем!

- Чего так стараешься? Не наследство же твое отбираем?

- Не наследство. Тем оно и хуже. Я в ответе за все это добро! Хусен узнал голос Зарахмета.

- Перед кем отвечать собираешься?

- Перед хозяином. А кто хозяин, вы не хуже меня знаете!

- Прошло время твоего хозяина! Мы сами ответим перед ним. Ты лучше уйди по-хорошему, пока добром просим!

Арбы двинулись вперед. Боясь, как бы его не растоптали, Зарахмет отошел с дороги.

- Так вам это не пройдет! - говорил он проезжающим мимо. - Вдвойне заплатите за все. Думаете, Угром не вернется? Обязательно вернется. И падишах тоже сядет на свое место. Вот тогда и по глядим, что с вами будет. С вами и с этими, как их, болшеками, которые вас науськали...

Народ не слушал помещичьего приспешника. Кого может запугать собачий лай из-за плетня?

- Ты не горюй, Зарахмет, - услышал вдруг Хусен голос Исмаала.

- А я и не горюю.

- Если Угром и не вернется, - продолжал Исмаал, - я тебе дело найду. Теперь у меня будет хозяйство, поставлю тебя приказчиком.

Все засмеялись. Зарахмет промолчал.

Впереди зашумели. Хусен побежал туда.

Шла перепалка со сторожами.

Едва Угрюмов со своей семьей и прислугой убрался подальше от беды, а попросту говоря, сбежал, Зарахмет и трое сторожей-сагопшинцев решили, что, если случится какая заваруха, тут-то все помещичье добро им и достанется. Потому они теперь и злобствовали. И больше других Товмарза, только недавно нанявшийся в сторожа-охранники к Угрюмову. Он первый закричал:

- Куда вы? А ну, назад!

- И ты туда же?

- Смотрите, к кому перешло хозяйство Угрома?

- Собаки тоже сторожили. Видели, что с ними сделали?

- Люди! - крикнул кто-то из толпы. - Что вы с ним разговариваете? Мы же не упрашивать его сюда пришли!

Толпа подалась вперед. Один из двух других сторожей махнул рукой и отошел в сторону, а другой вместе с Товмарзой попятился назад и щелкнул затвором.

- Оружием не балуйтесь! Вам же будет хуже. У нас тоже есть оружие. Мы односельчане, нечего нам с вами ссориться...

Но выстрел раздался.

- Кто стрелял?

- Кто?

- Кто? Товмарза?!

- В кого попал?

- Ах ты, рыжий кот, куда же теперь денешься?

- Бей его, ослиного брата!

Толпа хлынула вперед. У обоих сторожей вырвали винтовки. Что сделали с одним из них, Хусен не знал, но, когда били Товмарзу, он тоже дал ему свою долю тумаков за все обиды прежних лет и за нынешнюю. А Хусену было что вспомнить этому негодяю. Не забыл он и того, как брат вернулся с поля со шкурой их мерина.

- Бейте, бейте, - исступленно кричал Товмарза, - дороже за платите, никуда не денетесь!

Одно удивляло Хусена: никто не заступался за Товмарзу. Тут не было Элмарзы, но люди из их тайпа были. Такого Хусен еще никогда не видел и не слышал. Люди одного тайпа всегда вставали на защиту своего. Выходит, никто из них не поддерживал Товмарзу?

Наконец, народ заполнил помещичий двор. Все бросились к амбарам.

Хусен увидел Соси с Тарханом и приостановился от удивления: «И эти здесь? Им-то чего не хватает?! Соси наполнял мешки, а Тархан таскал их на арбу.

- И ты тут, Соси? - услышал вдруг Хусен голос Гойберда.

- Может, я, а может, и мой отец. Это не твое дело.

- Что я слышу? И Соси тут! - вступил в разговор Исмаал.

- А почему бы и нет? Что, я хуже других?

- Да ведь пока ты сидишь здесь в амбаре, у тебя у самого все растащат! Думаешь, только Угрома сегодня разоряют? Всем бога чамкаюк!

- Ты свое береги, за мое добро не болей! - огрызнулся Соси.

- Ну, помни, не говори, что я тебя не предупреждал. Однако Соси хоть и огрызался, после этого разговора недолго

оставался в амбаре - укатил домой. Видать, и правда испугался. А зря. Люди меньше всего думали о нем.

Саад - вот кто не давал им покоя. Несколько человек даже прямиком после схода пошли к его двору, но и Саад не дремал. Отара его, подгоняемая им самим и его сыном, к тому времени уже успела перевалить через хребет и приближалась к Ачалукам.

Исмаал с Хусеном наполнили арбу, а потом еще заложили ее сзади и спереди двумя полными мешками.

- Ну, Хусен, больше нам здесь делать нечего. Поехали. Теперь сможешь наконец вволю наесться вкусных чапилгов, - сказал Исмаал.

С дороги сошли два человека с мешками на спинах.

- Гойберд, это никак ты? - узнал его Исмаал.

- Я, - ответил идущий впереди.

- Клади свой мешок на арбу.

- Спасибо. Не надо. Как-нибудь доберемся.

- Что значит не надо. Клади.

- Нас двое.

- Да хоть бы и трое.

- Лошадь не потянет.

- Не твоя забота. Клади.

Гойберд и Мажи наконец положили свою кладь и, облегченно вздохнув, распрямили спины.

А лошадь и правда пришлось частенько подгонять.

- Я же говорил, ей будет тяжело, - покачал головой Гойберд.

- Ничего. Она выносливая. Выдержит. Не тащить же на себе эту тяжесть.

Немного помолчав, Исмаал сказал:

- А помнишь наш давний спор с Товмарзой как-то дорогой в поле? Вот оно - настало время, которого мы так долго ждали.

- Отчего же не помнить? Клянусь Богом, помню.

- А он, мерзавец, вздумал сопротивляться. Против целого села встал. Но ничего, хорошо ему дали, запомнит надолго.

- Клянусь Богом, запомнит, - согласно кивнул Гойберд.

- Они, сторожа-то, думали, что все добро им одним достанется.

- Каковы, а! Неужели так думали?

- Конечно. Угром-то сбежал.

- Жаль, упустили змею. Он и лошадей, говорят, с собой увел.

- Ничего, зато земля нам осталась. Уж тепеь-то мы на ней за даром пахать будем.

- Слава Богу, - вздохнул Гойберд. - Вот только лошаденку бы заиметь, хоть десятину весной вспахал бы. Я сегодня рассчитывал раздобыть одну. Но конюшня оказалась пустой.

- Хусен тоже все туда рвался. Да я удержал его. Выходит, хорошо сделал. А то не было бы у него ни коня, ни зерна.

- У них-то хоть плохонькая, да есть, а у меня и такой ведь нет.

Гойберд помолчал, потом вдруг спросил, обращаясь к Хусену:

- А чего это ты на своей арбе не приехал?

- Нани не позволила. Легла перед воротами - и все тут, не хо тела меня отпускать.

- Ничего, - успокоил Исмаал, - нам хватит и того, что набрали. Поделим поровну.

Хусен хотел еще раз съездить в поместье, но, вспомнив, что там творилось, передумал: едва ли осталось хоть зернышко, все уж, наверно, давно разобрали. Да и Кайпа, конечно, воспротивилась:

- Хватит, сынок, и того, что привез. Не жадничай. У нас сроду зерна столько не было, с тех самых пор, как я вошла в этот дом.

От радости Кайпе не сиделось на месте. Она то и дело подходила к углу, где была ссыпана пшеница, и долго молча смотрела на нее. А как-то сказала:

- Неужели все это останется у нас, никто не отберет?

- Почему же не останется?

- А вдруг Угром вернется...

- Да пусть хоть сейчас возвращается! Только едва ли он риск нет.

...Помещичье добро тем временем растащили дотла. Остались только дом, сараи да амбары. Народ думал-гадал, что с ними делать.

- Надо поджечь, - предложил кто-то.

- Пепел по ветру развеять, чтоб духу не осталось, - добавил другой.

Поднялся спор.

- Это неправильно.

- Почему неправильно? В России, говорят, все поместья раз громили и сожгли!

- Не везде так.

- Да хоть бы и везде, а мы не будем жечь. Нам же, может, и пригодится. Да и жалко такие постройки уничтожать.

- А мне не жалко! - крикнул хромой Эса. - Клянусь могилой отца, у меня нутро переворачивается, когда смотрю на все это! Чего их жалеть?

- Правильно говорит Эса. Сжечь - и делу конец! Тогда уж Угром точно не вернется.

- Верно, нечего тянуть. Какая же это революция, если помещичья усадьба останется стоять, как стояла, и будет вечно напоминать нам все горькие дни?!

- Стереть с лица земли! Мы сами строили все это. За гривен ник да за миску похлебки с зари до зари спины гнули. Сами и сломаем!

- Правильно! Громи!

Подоспевший Исмаал уговаривал не трогать постройки: вдруг, мол, самим пригодятся. Но его не послушали.

- Нам понадобится - лучше этого построим, к тому же у себя в селе. Давай разбирай!

И пошла работа. Всю ночь арбы возили в село бревна, балки, черепицу, железо - короче, все, что осталось от построек.

На второй день делили овец, но тут все делалось порядком, не как с пшеницей. Несколько человек, из тех, что постарше, взялись за дело: раздавали овец - побольше тем, кто многосемейный и победнее. И если к пшенице подобрались и некоторые из зажиточных, то к овцам их не подпустили.

8

Двенадцать овец теперь у Хусена. Он уже стал подумывать о том, чтобы породниться с Соси. Есть и лошадь, и пшеница. Ничего не пожалел бы Хусен, лишь бы Эсет вошла в его дом.

С полудня крутился парень у плетня, все надеется увидеть Эсет, но тщетно. Для виду разок-другой громко прикрикнул на овец, чтобы Эсет услыхала.

Но вот, наконец она подошла. Глаза девушки наполнились слезами, когда Хусен рассказал ей, что решил посвататься.

- Ничего из этого не выйдет, - с грустью сказала она.

- Почему?- руки Хусена сами собой сжались в кулаки.

- Не отдадут меня за тебя.

В ушах у Эсет по сей день звенит голос матери: «...с вшивым сыном Кайпы!» И потому у нее уже нет никаких надежд.

Хусен увидел, как с ресниц Эсет сорвались крупные градинки-слезинки. И если бы не эти слезы, он уже готов был упрекнуть ее: «Отдали бы, если бы ты этого сама захотела!» А как ей еще захотеть? Она ли не мечтала об этом день и ночь? Да и нельзя ведь ей за другого выходить.

- Не плачь, Эсет! - сказал Хусен.

- Ты не знаешь, как мне тяжело!.. Нани только и думает о Мурзабеке, о том, что из Сурхохи приезжал... Без конца о нем говорит.

- А отец что? - спросил Хусен, едва сдерживая злобу против ее родителей.

- Если нани надумает, он не станет ей возражать. Я слыхала, как он вчера сказал: «Нельзя же нам самим навязываться. Подожди, пока сватов зашлют». Видно, все это - дело нескольких дней... У меня голова кругом идет... Остается только убить себя!..

Сдерживая рыдания, она утирала слезы концом платка.

- Умереть?!

- А что же делать?

У Хусена промелькнуло: «Может, украсть Эсет? Не я первый, не я последний...»

- Ты согласишься сделать то, что я скажу?..

- Я согласна! Говори!..

И тут раздался голос Кабират:

- Дочка, а ну иди сюда!

Эсет вздрогнула, но через минуту успокоилась и крикнула в ответ:

-Иду!

И пошла. Только не прямо к дому, а вдоль плетня, чтобы дать высохнуть глазам.

Хусен еще постоял в огороде, но скоро ушел и он. Жизнь поставила перед ним сложную задачу. Что делать? Похитить Эсет? Да она и сама пойдет за ним. Но куда он поведет ее, к кому? И что будет потом?..

К вечеру пришел человек и сказал, что Довт зовет Хусена. Старик лежал в постели. Хусен пожелал ему здоровья.

- Живи и ты долго, - ответил Довт, - в два раза дольше мое го.

Лицо и особенно глаза Довта показались Хусену очень грустными.

- Подойди ко мне поближе, - сказал старик. - Что ты там сто ишь?

Хусен подошел и тихо спросил:

- Что у тебя болит?

- Э, что бы ни болело, это не беда. Тело ведь - только оболочка. В человеке главное - душа. А мою душу уже в небо зовут.

Хусен похолодел. Он вдруг осознал, как ему дорог этот одинокий старик.

Довт через силу улыбнулся.

- Помнишь? Когда еще я говорил тебе, что настал мой час. Да вот ведь сколько прожил.

Хусен переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать Довту, как его утешить.

- А ну, сними-ка ружье, - старик глазами показал на стену. - И патронташ тоже.

Хусен снял.

- Возьми это себе. Мне они больше не нужны. А тебе понадобятся. Все еще только начинается. Царя-то скинули, а корни его глубоко проросли, корчевать надо. Так что оружие пригодится.

Уставшие глядеть на свет глаза старика закрылись, но через минуту-другую он снова открыл их и сказал:

- А теперь сходи за муллой. Пусть придет, прочитает яси.

Вечером Довта не стало.

9

Хусен очень скоро убедился в правоте слов Довта.

Прошло всего два дня, и в Сагопши заговорили о беспорядках. Слухи были разные. Одни утверждали, что началась настоящая война между ингушами из Плиева и Яндаре и Сунженскими казаками. Другие рассказывали о вооруженных столкновениях во Владикавказе.

Неспокойно было и в селах Алханчуртской долины. Люди, понимая, что рано или поздно им тоже придется постоять за себя, запасались оружием: готовились встретить врага. Они знали, какое оружие им готовить.

А Эсет не знала, как ей действовать против своего личного врага, против жениха из Сурхохи. В ее душе затеплилась маленькая надежда. Несколько дней назад Хусен сказал: «Ты согласишься сделать то, что я скажу?..»

Хусен не договорил тогда. И она ждет. Эсет не надо спрашивать, согласна она или нет. Как скажет Хусен, так и будет. Но когда-то они теперь снова увидятся?..

Эсет решительно пошла к плетню. Хусен посреди двора чистил лошадь. Крикнуть она не осмелилась, только заскребла по прутьям палочкой.

Хусен не сразу заметил ее. Но вот он повернулся и, бросив работу, подошел.

- Я устала стоять здесь, а ты все не смотришь, - обиженно сказала Эсет. - Мне кажется, ты уже и не хочешь смотреть в эту сторону.

- Если бы после каждого моего взгляда на этот плетень из не го выпадало по прутику, давно уже не было бы этой ограды.

- Но ты мог бы и перелезть через него: не так он высок.

- Мог бы. Если бы в вашем доме никого не было, кроме тебя, я бы перепрыгнул через него, будь он хоть до самых туч высотой.

- Ну так в чем же дело? Я ведь одна дома!

Хусен сначала подумал, что Эсет шутит, - он даже в мыслях не допускал такой смелости в своей подруге. Но Эсет была очень серьезна.

- А где же ваши? - спросил он, не решаясь еще перескочить в их двор.

- Дади с Тарханом уехали во Владикавказ, а нани в Кескеме, - ответила Эсет и внезапно как-то потеплела, будто оттаяла. - Ты иди в дом, я сейчас только ворота запру, - сказала она, когда Хусен перелез, и побежала.

Он чувствовал себя как вор, когда шел по двору, ступив же на порог, совсем растерялся - сердце билось в груди, словно молот о наковальню.

- Ну вот и заперла, - сказала Эсет, входя. - Если кто и постучит, ты вполне успеешь уйти, пока я пойду открывать. Правда ведь? - Эсет будто успокаивала и себя и его.

Но Хусен уже не волновался. Рядом с Эсет ему не до страхов.

- Хусен, - вздохнула Эсет, - неужели мы с тобой не доживем до такого часа, когда сядем вот так вместе, под одной крышей, и некого нам будет бояться?!

- Доживем, Эсет! Поверь мне, доживем! - Хусен обхватил ее за талию.

Они помолчали. Он притянул девушку поближе. Эсет вся дрожала. Дрожала и рука Хусена. Он уже не отдавал себе отчета -слишком долго они не были вместе...

- Хусен, а если кто войдет?

- Но ты же закрыла, - прошептал он. Больше она не проронила ни слова...

Уже смеркалось, когда Хусен засобирался домой. Эсет вдруг закрылась руками и заплакала.

- Ну что ты, Эсет? Что с тобой? - растерянно спрашивал Хусен, пытаясь отнять ее ладони от лица.

- А разве этого мало? Что еще может быть? Что еще может быть со мной? Никакая девушка не позволит себе такого! Вдруг узнают?

- Эсет! Я увезу тебя! - решительно сказал Хусен. - Мы ведь любим друг друга! Зачем ты плачешь?.. Не плачь! Мы обязательно будем вместе... Я очень скоро увезу тебя, никому не отдам!..

- А почему не сейчас? Почему?.. Чего ты медлишь?

- Подожди еще чуть-чуть. Вот только кругом все уляжется. -

Хусен прижал ее голову к груди. - Сейчас везде война, со дня на день и на нас могут нагрянуть. Ну куда мы поедем с тобой в такое смутное время? Что люди скажут? Вот все успокоится, тогда обязательно увезу...

Немного утешив Эсет, Хусен ушел домой.

10

Но долгожданное спокойствие не наступало. И может, потому и жених из Сурхохи не показывался.

- Им сейчас не до тебя, - говорил Хусен при встречах с Эсет. Дни летели. Сваты не приезжали. К тому же Эсет теперь ничего не боялась.

В село приходили все новые и новые вести, одна другой хуже: грозненские большевики разгромлены, во Владикавказе поголовные аресты. Казаки схватываются с ингушами. Говорят, готовят поход и на Алханчуртскую долину.

В это самое время объявили, что созывается сход всего села.

Люди собирались дружно. Перед сагопшинцами выступил Торко-Хаджи. Будучи членом Ингушского национального Совета, он одним из первых перешел на сторону советской власти.

- Люди!.. - сказал Торко-Хаджи, обращаясь к народу. В толпе наступила тишина.

Старик положил руку на плечо стоявшего рядом человека.

- Это наш сосед, он из кумыкского селения Гушко-Юрт. На них напали казаки. Он приехал просить нашей помощи.

- Говори, что ему надо, поможем!

- Поможем!

Поняв, что народ сделает все, о чем он просит, Торко-Хаджи продолжал:

- У них село горит! Надо спешить! Сегодня мы поможем им, а завтра и они придут нам на помощь. Слыхали, что казаки собираются в Алханчуртскую долину?

- Слыхали!

- Кто согласен идти в Гушко-Юрт, отходи в сторону! Люди стали отходить.

Хусен не знал, что делать. Он готов драться с врагом. Есть ружье, лошадь есть, хоть и неважная. Но Хусен думал об Эсет.

Пока он, опустив голову, размышлял, большинство людей отошли в сторону. Внезапно очнувшись, Хусен огляделся и увидел, что остался в окружении тех сельчан, кто позажиточнее и уж конечно не будет рисковать собственным благополучием ради других. Хусену стало не по себе, и он тоже отошел в сторону.

- Как видишь, все бедняки готовы прийти к вам на помощь, - сказал Торко-Хаджи, обращаясь к кумыку, и, повернувшись к на роду, добавил: - Спасибо, люди, да поможет вам Бог! Из Кескема и из Пседаха тоже поедут.

Выезжать надо было тотчас. Люди заспешили домой за оружием и за конями. В Гушко-Юрт отправлялось более ста человек. Не то что три года назад, когда на войну за царя и два десятка с трудом собрали.

Хусен прибежал домой. Ему позарез надо было увидеться с Эсет. На счастье, она занималась каким-то делом поблизости от плетня. Хусен поманил ее. Эсет подошла. Она выглядела так, будто кого похоронила.

Когда Хусен рассказал ей все и объяснил, что не может не ехать, Эсет горько усмехнулась:

- Езжай! Теперь это уже все равно!.. Вчера были сваты, и дади велел прийти еще раз... Значит, решил дать согласие...

- Что? - вырвалось у Хусена. - Я не отдам тебя. Пока жив, ни за что не отдам! Я скоро вернусь. Будь готова!

Эсет долгим взглядом пристально посмотрела на Хусена, словно в последний раз его видела. Слезы стояли у нее в глазах, вот они бисером покатились по щекам. Закрыв лицо руками, она побежала к сараю.

Услышав об отъезде сына, Кайпа запротестовала:

- Не пущу! Опасно там! Но Хусен был непреклонен.

Узнав, что едут многие и Исмаал тоже, и поверив, что там вроде бы и боя уже нет, только пожары будут тушить да охранять село, Кайпа немного успокоилась и все-таки сказала:

- Не кидайся бездумно в пекло. Держись поближе к Исмаалу.

Когда Хусен сел на коня, мать не сдержалась, поднесла к глазам конец платка. А он смотрел во двор Соси. Ему казалось, что Эсет и сейчас стоит у плетня и слезы заливают ей лицо. Но делать было нечего. Не знал Хусен, сколько доведется ему быть вдали от дома, не знал и того, что будет с ним и Эсет.